Сонька агукнула, одобряя моё решение. Я взяла её на руки и поднесла к букету. Она потянула к нему руки. Я первый раз видела, что она хочет что-то взять: не доносила я её всего месяц, она родилась чуть больше двух килограммов, и врачи хором уверяли меня, что все с ней будет прекрасно – она догонит своих ровесников в рекордные сроки, но унять беспокойство я не могла. Поэтому сейчас меня отпустило, даже слеза скатилась – я её торопливо стерла. Не плакать надо – радоваться. Я оторвала один бутон и протянула цветок дочери. Она была заворожена. Протянула вперёд крошечную ручку, разжала пальчики и схватила подношение, сминая лепестки. Поднесла к глазам, словно рассматривая. А потом потянула в рот.

– Только лицезреть, – засмеялась я и, расцепив её пальчики, забрала цветок.

Сонька расплакалась, но уже через пару минут поняла, что мамина грудь вполне достойный обмен, и успокоилась, прижавшись ко мне, даже задремав. В дверь снова позвонили. Я бросила взгляд на часы – обернуться так быстро до магазина и обратно сосед не мог. Стало быть, будет опять совать мне пятитысячные купюры, а у меня не было тысячи на сдачу. Вот отсчитаю ему мелочи и полтинников, будет знать.

– Я же говорила вам, что… – начала я, открывая дверь.

И замолчала. Напротив меня стояла Дунька. Худая, загорелая, даже волосы обгорели почти добела – видимо, в Тибете солнышко светит неплохо. Или перед Тибетом она в Таиланд с паломничеством ходила – с неё станется.

– Привет!

В руках у Дуньки бутылка вина и букет. Конечно, гораздо скромнее, чем у Германа, но тоже ничего такой. Задаривают меня сегодня цветами. Вино она сразу отнесла на кухню. Я стояла и молчала. Дунька же привычно отыскала, словно зная, где что лежит, штопор и бокалы, открыла бутылку, разлила. Потом вспомнила, что надо разуться, скинула кроссовки. Прошла в комнату с бокалами, поставила их на пол.

– Веник у тебя шикарный, – сказала, увидев букет Германа. Потом заметила Соньку. – Господи, какая большая стала! – изумилась громко, разбудив уснувшего ребёнка.

Сонька захныкала, и Дуня потянула к ней руки. Да, я, наверное, чокнутая мать, но сестра с холода, и неизвестно, где её в течение дня черти носили.

– У тебя руки грязные, – сказала я спокойно.

Дунька хмыкнула, прошла в ванную, вымыла руки. Вернулась, взяла мою дочку, защебетала с ней у зеркала. Видимо, выражение лица у меня было не очень мирное. Дунька почувствовала моё напряжение. Обернулась.

– Слушай, – она протянула мне бокал. – Ты словно лимон съела. Выпей немножко, расслабься.

– Я грудью кормлю.

– Брось, – отмахнулась Дунька. – От пары бокалов ничего не будет.

Да, для меня никаких последствий не будет, но вот мой ребёнок всю ночь промучается коликами и будет плакать – я потому и сижу на жёсткой диете, что животик у Соньки слабенький. Обрекать своего ребёнка на боль просто, чтобы расслабиться, не хочу. Я шагнула вперёд и забрала Соньку.

– Дунь, – попросила я. – Уходи, пожалуйста.

Сестра сразу посерьезнела. Дурь словно ветром сдуло.

– Лид, прости меня, пожалуйста. Я так больше не буду. Постараюсь… У меня же никого, кроме вас.

Я положила ребёнка снова на одеяло, прошла в прихожую, открыла дверь. Дуня, поняв, что все серьёзно, молча обулась. В прихожей замерла напротив меня.

– Лид…

– Иди, Дунь. Повзрослей, пожалуйста. Как повзрослеешь – приходи.

Я закрыла за ней дверь, сминая в себе жалость. Прижалась лбом к холодному металлу, постояла пару минут, не думая ни о чем, просто успокаиваясь и слушая, как в комнате гулит дочка. Поэтому когда звонок грянул прямо над моим ухом, буквально подпрыгнула и едва не перекрестилась.

– Я же сказала… – начала я.

За дверью стоял Герман. Протягивал мне деньги. Восемь бумажек по пятьсот рублей. Засаленных, чуть потрепанных – сразу видно, наши, пролетарские. Вид у него был мрачный и решительный. Видимо, пятёрочка на него так повлияла.

– Спасибо, – рассеянно поблагодарила я.

– И вам спасибо, – ответил он. Потом спохватился. – А соль я купить забыл.

– Ничего страшного, – отмахнулась.

Убрала деньги в кошелек, едва сама не схватила свою крошку грязнущими руками, устыдилась. Снова вспомнила Дуньку. И жалко её вроде, даже не спросила, где она, вообще, живёт. Ничего, не маленькая, тридцатник не за горами. Пора взрослеть. Вылила вино из бокалов, заткнула пробку в початой бутылке, поставила её в шкаф. Остаток вечера мы с Сонькой провели на позитиве – смотрели на цветы, гулили и восхищались тем, какая она у нас вундеркинд. Совершенный ребёнок.

Ребёнка я перехвалила – в отместку он не спал всю ночь, но это уже совсем другая история.

Глава 6. Герман

Если бы я составлял рейтинг самых паршивых дней в моей жизни, этот бы занял почетное первое место. Я даже сомневаюсь, что его смогут сдвинуть с пьедестала все последующие дни моей жизни – до того крепки позиции. Голова трещала, под глазом синяк, руки так сильно затекли, что их до сих пор покалывало, словно десятками маленьких иголок.

Меня спасла дурацкая привычка, которую мама называла плебейской – распихивать деньги по карманам. Я прошёлся по всем пиджакам, джинсам и курткам, которые привёз с собой, и набрал порядочную кучку наличных. А потом беготня – поставить дверь, купить телефон и восстановить номер. Десять раз позвонить деду. Потом он мне десять раз – я безбожно опаздывал на работу. Дверь ставили ужасно громко – я чуть не умер. Мои лучшие туфли оказались беспощадно изжеваны Сатаной – ему удивительно подходит это имя. Я искренне ненавидел этот день, а он все не заканчивался.

В офис я приехал после обеда. На такси. Вышел на стоянке, постоял, покурил, опасаясь идти внутрь. К остановке, что находилась в паре десятков метров от здания, подъехал громыхающий троллейбус. На нем огромными буквами реклама какого-то спортивного мероприятия. Тоже мне, афиша на колёсах. Двери со скрежетом открылись, причём одна заела и её толкали изнутри. Не знаю, зачем я заинтересовался, видимо, чтобы оттянуть появление перед дедом по максимуму. Но, как выяснилось, стоял я не зря. Дверь, наконец, открылась, и из неё… вышел Кирилл собственной персоной. Вид его был весьма помят и измучен, а над глазом такой же фингал, как и у меня, может, даже внушительнее. Мы выглядели практически, как зеркальные близнецы, учитывая, что и без того достаточно сильно похожи внешне, что меня и бесило.

Кирилл приближался к зданию, решительно чеканя шаг. Меня увидел – скривился. Подошёл, поздоровался.

– Сигарету дай.

Я не стал показывать своё удивление, молча протянул сигарету. Даже что-то вроде сочувствия легонько кольнуло изнутри. Впрочем, я задавил этот проблеск в зародыше. Кирилл курил, жадно затягиваясь, словно всю жизнь об этом мечтал. Сигарета прогорела до самого фильтра, он посмотрел на неё с сожалением, будто прощаясь, и отбросил в сторону. Не глядя, но в урну попал.

– Пойдём сдаваться? – спросил я. Кирилл кивнул.

Мы шли в ногу, почти маршировали. Оркестр бы, и чтобы грустно наигрывал что-то вроде прощания славянки. Но закопают нас, похоже, без музыкального сопровождения. Охранник, дежуривший на вертушке, отвел от нас взгляд – неужели все настолько плохо? Хотелось снова на улицу, курить ещё пару часов без остановки, но бегать смысла уже не было.

В приёмной деда – Ленка: ангелоподобное существо, ростом полтора метра, с огромными голубыми глазами, светлыми локонами и тоненькой фигуркой. Но боялся Лену весь офис почти так же сильно, как деда. О, они были великолепным дуэтом!

– У себя?

Я говорил шёпотом, хотя я бы не удивился, если бы дед меня все равно услышал. Ленка кивнула, мило улыбнулась, одними губами ответила – ждёт. Кирилл вздохнул, я тоже. У дверей в кабинет мы замялись, стремясь пропустить вперёд друг друга. В итоге с шумом ввалились оба.

Я же не рассказывал вам о своём деде? Так они с Леной друг другу под стать. Ему семьдесят четыре, он сухонькой старичок с абсолютно седой головой. И он держит в своих руках огромную фирму с солидным оборотом и штатом людей. Порой мне казалось, что он вечен. Но в следующем году, на юбилей, он решил сложить полномочия. Но перед этим сделать из нас с Кириллом людей.

Мы вошли. Дед кивнул. Я гадал – спокоен ли он? Указал нам на кресла, мы с Кириллом сели и старательно разглядывали узор стерильно чистого и безбожно дорогого ковра на полу – дед питал к ним слабость.

– Молодцы, – похвалил он. – Один подрался из-за шлюхи – и провёл ночь в обезьяннике, второй надрался – и у него угнали машину.

– Её не угнали, – промямлил я.

– Она не шлюха, – в тон мне повторил брат.

– Шлюха! Угнали! – громогласно для своей субтильной конституции гаркнул дед.

Это ещё хорошо, что он не знал, как я провёл остаток ночи. И то, что все ещё, имея приличную сумму на том самом счёте, должен четыре тысячи соседке – матери одиночке. Иначе бы вовсе было худо. Я глянул на Кирилла и впервые ощутил к нему что-то вроде сочувствия. Мы были противниками, но одновременно словно играли в одной команде. Тем более мы сейчас похожи, как никогда.

– Так я из вас людей не сделаю. Что бы сказала на это ваша покойная бабушка? О, я знаю! Она бы сказала, что мужчину человеком сможет сделать только жена. Возможно, и меня она человеком сделала! Великая женщина. Не то, что эти ваши… не шлюхи.

Мы синхронно кивнули, подтверждая его слова, хотя помнить бабушку не могли – она умерла, когда мы были совсем маленькими. Но с дедом лучше соглашаться, особенно, когда он не в духе. Что мы и делали. Он же продолжил:

– Я поставил вас в жёсткие рамки, надеясь, что вы повзрослеете. Но вижу, что с вами так просто не получится. Вы слишком избалованы. Куда я смотрел раньше? Неважно… Так вот. Каждый из вас должен жениться в течение этого месяца. Причём жениться мало. Он должен кормить семью весь этот срок на свою зарплату. Все ясно? Может, тогда научитесь ценить то, что имеете. Да, все ваши траты будут отслеживаться.

Меня словно обухом по голове ударили. Какая, нахер, женитьба, если я три месяца как развелся? Кирилл, судя по всему, тоже был не в восторге.

– Нет, дед, – решительно сказал я, поднимаясь. – Поиграли и будет. Брак – уже за всякие рамки.

– Поддерживаю, – отсалютовал Кирилл и тоже встал, заметно поморщившись, видимо, побили его сильнее, чем меня.

Дед снова кивнул, сел в своё кресло – такой маленький и такой значительный. Улыбнулся. У меня что-то внутри похолодело.

– Идите, – благословил он. – Идите, дети мои. Но помните, у вас есть месяц. А ещё то, что доли в компании у вас нет. А я, порой, ставлю принципы куда выше родственных связей. И да – завтра я вас жду. Кто откажется первым, может забирать трудовую книжку и идти бухать дальше.

Мы вышли. Прошли по коридору, потом сели на ступеньках. Рядышком. Я достал сигарету, молча протянул вторую брату. Он вроде, ничего, такой. Честь шлюх вон защищает.

– Дед сошёл с ума, – констатировал я.

– Подтверждаю, – отозвался Кирилл.

Мы молча докурили, взяли свои котомки с документацией, которую нужно было развести по заданным адресам. Кирилл пошёл на остановку, я поехал к ресторану. Дед был прав. Машины не было. Угнали. Остаток дня я провёл в полиции, затем покупал машину, с печалью глядя, как тает остаток на когда-то солидном счету. Потом в спешке развозил то, что должен был ещё утром.

А потом ещё соседка отправила меня разменивать деньги. И я забыл купить соль.

Я думал, что не следующий день Кирилл не придёт. Просто махнет рукой на дедову блажь. На долю, на наследство. Заберет трудовую и свалит в закат. В конце концов, за последние годы он заработал достаточно, впрочем, как и я. Ну я то тут.

– Молодцы, – снова похвалил он. – Значит, согласны взрослеть всяческими, в том числе и не гуманными методами. Значит, время пошло. Очень надеюсь, что скоро наша семья разрастется.