Кажется, до того, как осень разлила в моём сознании красок, я вообще не чувствовала вкус еды.

– Парочку уж точно, – тихо хмыкаю в ответ. С рабочего номера пишу Алии Вадимовне, что сегодня мне не нужно ничего брать. Уверена, что она не удержится и всё равно принесёт.

Сначала мы едим молча, за что я жутко благодарна. Откусываю от всех тарелок понемногу и уже точно понимаю – мне не съесть эту гору. И не каждое блюдо оказывается таким же чудесным на вкус, как на запах. Можно принести их домой и пару дней просто нюхать?

Когда я замираю с очередным куском на вилке и начинаю сомневаться, а стоит ли продолжать, Максим говорит:

– Давно ты тут работаешь?

Откладываю вилку. Немного хмурюсь и вспоминаю – а правда, сколько? Половину жизни, не меньше. Остальное я топлю в тумане, безуспешно стараясь забыть. Работа здесь – мой самый спокойный, самый удобный период жизни. Я очень держусь за это место и этих людей. И Алия Вадимовна даже не представляет, насколько я ей в действительности благодарна. За то, что взяла девчонку без законченного высшего, за то, что почти не нагружает меня больше, чем мои скудные, по её мнению, мозги могут потянуть… И главное – за то, что её было так легко изучить, так элементарно предугадать.

– Скоро пять лет.

Максим удивлённо задирает бровь, но никак не комментирует. А я думаю, что он начинает складывать собственную мозаику обо мне. И, кажется, у него получается успешнее…

Получалось бы, если бы он знал главное обстоятельство, которое регулярно переворачивает мою жизнь с ног на голову. Если бы знал, что контроля над этой жизнью и над этой мозаикой у меня нет.

– Затянуло тебя здесь, – и вот он опять смотрит в глаза. Сначала ловит мой взгляд, а потом цепляет его своим арканом и не отпускает. Но на этот раз он старается делать это мягче, и меня уже не режет скальпель хирурга. А в голове снова играет мелодия той песни, которую он прислал в субботу. Теперь я почти не боюсь музыки. – А я пришёл ненадолго, но задержался.

Хочу спросить почему, но резкий стук сердца в самом горле мешает говорить. Конечно, не из-за меня. Такого не бывает. До моего памятного падения в реальность на прошлой неделе, февраль не знал оттепели.

– Полгода назад написал заявление об увольнении, но до Алии не донёс, даже не распечатал. Обстоятельства изменились, – говорит это без тени улыбки, чуть жёстче. И сразу улыбается, слегка прищурив глаза. – Хочешь, пришлю тебе файл, поменяешь в шапке имя?

Это был удар под дых, и я резко выдыхаю. Снова набираю воздух, и снова выпускаю весь без остатка. Наверно, со стороны кажется, что я пытаюсь успокоиться после внезапного предложения. На самом деле я тону в нахлынувших волнах отчаяния. Где-то на периферии снова крутятся кадры старой плёнки "какой могла бы быть твоя нормальнаяжизнь". Это удар, и мне больно.

Передо мной возникает кружка чая. Максим достаёт её из ниоткуда и придвигает к моим сцепленным рукам, забытым на столе.

– Прости, я слишком часто забегаю вперёд, – говорит он тише, спокойнее. Я цепляю чашку и делаю глоток. Чай прохладный, сладкий, как я обычно пью. Это совпадение случайно, но я дышу чуть ровнее.

– Меня всё устраивает, я не планирую увольняться, – стараюсь говорить ровно, но ощущение, что Максим мне не верит, не пропадает.

– Планируешь встретить здесь старость нашей дорогой Алии? С возрастом люди становятся невыносимыми.

– Тогда её возраст уже пришёл, – слова тихо вылетают из моего рта и вызывают у него улыбку.

Он доедает бефстроганов на своей тарелке, я пью чай, с грустью глядя на еду, которая больше в меня не лезет. И больше не пахнет так чудесно и ярко, как эта странная осень. Люди вокруг расходятся назад по офисам, мы остаёмся почти вдвоём. По стеклу рядом барабанит разошедшийся дождь.

– Где-то там внутри, глубоко под туманами и дождями ноября живёт настоящая Алиса, – вдруг говорит Максим, и я вздрагиваю. Чуть не опрокидываю чашку чая, а он продолжает, снова глядя на меня в упор: – Она не ходит в офис, работает на фрилансе, варит по утрам капучино и долго стоит с горячей чашкой у окна, когда оранжевые листья заливает вода. Она тихо улыбается своим мыслям, а к обеду, когда выходит солнце, и дома уже не спрятаться от палящих лучей, она спускается работать в кафе. По вечерам она ходит в кино на некассовые фильмы, в которых мало экшена и шуток, зато они бередят её душу. Она шутит сама, но в эти моменты ни единый мускул не дрогнет на её лице. У неё одна или две самых близких подруги, с которыми она смеётся в парке, и иногда ходит на концерты и вечеринки. Ходит так редко, что подругам впору обидеться. Она мечтает покорить как минимум Эверест, но выбирает себе отпуск в горах Алтая, и в лесах Карелии. Она улыбается своим мыслям так уютно, что хочется тут же обнять. И так загадочно, будто знает все тайны мироздания, и когда-нибудь тебе расскажет…

Кажется, я не дышу всё время, что Максим говорит. Передо мной в красках рождается картина, и каждое новое слово добавляет тот самый штрих. Ни одного мазка мимо.

Весь его монолог я просто не нуждаюсь в воздухе.

– Я одного не знаю. Чем занимается эта Алиса?

Рисует… – чуть не вырывается у меня. Потом лёгкие резко наполняются кислородом, и я беру себя в руки.

– Разве она чем-то занимается? Выдуманным персонажам не нужны деньги, чтобы выживать.

Но Максим не обращает внимания на мои слова, всё его внимание вдруг поглощает чашка чая, обвитая моими побледневшими пальцами. Я стараюсь их расслабить.

– Всё-таки чай, не капучино? – не могу понять, спрашивает он или говорит утвердительно.

– Эликсир уменьшения, – шутки вокруг моего имени могли бы быть смешными, если бы не были такими…горькими.

– Пойдём, Алия будет раздуваться и фыркать паром, если мы опоздаем ещё сильнее, – он встаёт и протягивает мне руку. Пытаюсь найти причину её не касаться, растерянно цепляюсь взглядом за свои недоеденные тарелки. Максим кивает и зовёт девушку со стойки, просит упаковать всё с собой.

На второй раз руки уже не предлагает, но мне всё равно на мгновение кажется, что стеклянно-оконные стены кафе немного плывут, как в тот раз, когда он поймал меня.

К счастью, на этот раз обходится без падений, каких бы то ни было. Мы возвращаемся в кабинет отдельно, чтобы не вызывать лишних сплетен.

Я улыбаюсь вежливо и неловко, я шлю почту, я готовлю бесконечные бумаги. Я дотягиваю до вечера и выбегаю из кабинета в тот момент, когда он совершенно пуст.

По дороге я сбиваюсь, впервые за долгое время, и не считаю шаги. Меня не покидает ощущение, что я уже приняла решение, которое повлияет на мою жизнь. Одно или несколько. Шаги, которые сделала я сама, и которые сделали за меня…

Возможно ли сделать шаги за другого человека, или мы сами и только сами причина и следствие всего происходящего вокруг? Если я шагаю в неопределённость, если не знаю, во что и как всё может вылиться – о каком контроле за своей жизнью может идти речь? Все действия всегда происходят в неопределённости, частичной или полной.

Как пытаться контролировать шторм. Всё, что ты можешь сделать – попробовать не утонуть. Как я, всю свою жизнь.

Рядом на дороге звенит неприятный гудок трамвая. Кто-то гневно кричит на неловкого водителя. Передо мной вьётся очередь людей, спускающихся в метро. Яркость резко идут вверх, становясь до боли ядрёной. Из туннеля впереди наползает тьма.

Она сливает толпу в огромную двухвостую змею с шипами голов-зонтов, крадёт из поля зрения дома по бокам, дорогу, трамвай. Мои ноги, руки, грудь. Последними в ничто проваливаются глаза, и я падаю.

[1] Максим прислал Алисе песню "Sleep, sugar" Poets of the Fall

Глава 7. Алиса не видит

Закрываю, открываю, закрываю глаза. Ничего не меняется, вокруг царит мгла, а я продолжаю падать. Без ощущения опоры мы – ничто.

До сих пор не чувствую страха.

Выставляю вперёд руки, шевелю ногами, прислушиваюсь к своим ощущениям. Я падаю не вниз, а вправо. По мне хлещет ветер. Он бьёт больно, но вместе с тем несёт, не даёт мне опуститься.

Падаю в непроглядном чёрном потоке целую вечность. Может, я действительно упала в реальном мире? А боль и страх моё сознание заменило новым трипом? Как часто было в моём детстве, когда я не могла принять весь ужас, который творился вокруг…

А если я не упала, если я еду домой как ни в чём не бывало. Вхожу в квартиру, включаю свет, как все обычные люди, и не зашториваю окна. Ем свой ужин, получаю новое сообщение от Максима. И отвечаю…

Отвечаю черти знают что, потому что настоящая я застряла в бреду! Во тьме, в падении, в ничто. А какая-то другая я продолжает неосознанно жить мою жизнь.

Иногда по сюжетам трипов я могла хотя бы предположить, чем на самом деле занималась в реальности в этот момент. Но с каждым годом это становится всё сложнее, или воображение мне отказывает – я не могу соединить в единую картину настоящее – работу, ужин дома, дорогу – и сюр, творящийся здесь.

Возможно, я упускаю реальность всё дальше. И в один прекрасный день просто не очнусь. Закончу как моя мать, и даже не пойму этого. И каждый шаг на сближение с Максимом приближает и мой конец.

Холодный пот прошибает меня изнутри, он волной прокатывается по сердцу, лёгким, желудку, вызывая болезненные спазмы. Но туман перед глазами не рассеивается, а бешеный полёт не замедляется.

А потом что-то острое царапает мне ногу. Будто я налетела на торчащее рядом лезвие или выступ заточенного камня. Я раскрываю рот, но ветер уносит мой крик. С трудом опускаю руку по телу, нахожу ногу – джинсы порвались и намокли. И боль такая настоящая – никогда прежде я не испытывала её здесь.

Инстинктивно я сжимаюсь, и внутри, и снаружи. Обхватываю колени руками, утыкаюсь в них головой в слепой надежде, что и это безумие имеет конец.

В такой позе меня и ловят чужие руки. Они жёстко хватают за ступни, тянут на себя, вырывая моё безвольное тело из вихря. Перехватывают выше, дёргают за талию так сильно, что одним рывком выходит весь воздух. Набрать его снова очень тяжело.

Опять кричу, и голос уносится дальше, а я остаюсь на месте. Меня вырывают из потока, и я слепо шарю руками перед собой, пока они не натыкаются на твёрдый камень. Чужие руки отпускают, и я вся оказываюсь на земле. Она неровная, местами острая, холодная и слишком напоминает ту скалу, по которой мы спускались в последнем выверте моего безумия…

– Совершенно не обязательно на меня падать, чтобы привлечь внимание, – и этот низкий голос я сразу узнаю. Он идёт справа сверху и без труда перекрывает шум урагана над нами. Я поднимаю голову, но всё ещё ничего не вижу.

Хочу сказать, что не делала это специально, что это он меня поймал, но судорожно шарю глазами по сторонам. Вижу только тьму.

– Не ожидал тебя снова встретить, – продолжает он, чуть смягчившись. А потом добавляет: – Таким, как ты, здесь не место.

– Тогда скажи, как выбраться, – опираюсь на руки и пытаюсь подняться. Меня ужасно шатает, я будто всё ещё не обрела опоры. Здесь внизу ветер уже не так силён, но я с трудом стою прямо.

В ответ человек без лица тихо смеётся.

– Вон обрыв, будет больно, но не долго.

– А если я решила не умирать? – поворачиваю голову на голос. Обрыва, о котором он говорит, я не вижу. Но знаю, что он рядом, когда ощущение взгляда из бездны возвращается как в прошлый раз. В кромешной темноте оно настолько пронизывающее, что я опять хочу кричать. Будто всё моё нутро вопит, желая разорваться на куски от безутешного ужаса.

Одна бы я точно не сдержалась.

– Ты можешь попытаться, – он недолго молчит. – Но я не гарантирую, что попытка будет успешной. Идём?

Я еле стою, шатаясь в пустоте. О прогулке не может быть и речи.

– Как идти в такой темноте? – мой голос звучит жалко.

– Ты ничего не видишь? – сейчас он удивлён. И его удивление неприятно отзывается в пылающем нутре. – Совсем?