И они разошлись. В четырёхэтажном административном здании для военных выделено несколько комнат на первом этаже и подвал, всё остальное отдано для «очкариков», «сильно умных», «докторишек» и прочее, то есть для научной службы. Заведует всем этим «безобразием» профессор Филип Филиппович Львовский в паре со своим ручным гением Гончаровым Савой. Львовский – обрусевший поляк, с сухим, вытянутым, интеллигентным лицом. Сорок девять лет. Заведовал кафедрой биоинженерии в МГУ. Он большой поклонник старых фильмов, из любимых – «Собачье сердце», женат, судьба двух сыновей неизвестна, жена работает тут же, в «Расе», одет всегда аккуратно, выглажен, любит классические костюмы, в которых больше похож на злодея Марвел, нежели на русского профессора. Джеки находит какое-то сходство, а Иван не смог припомнить, как выглядят злодеи Марвел. Да и ладно. Вместе с ныне покойным Рудовым, Львовский разработал протокол «окаменения» людей. Его правая рука – Савва в отличие от покровителя, да какое там отличие – тень, противоположность: худой, несуразный, будто напруги не хватило вырасти и дорасти, может ходить месяц в одной футболке и джинсах, пока мама – сухонькая еврейка не скажет, что пора переодеваться. Живет с ней же, то есть с мамой. Полностью поглощен проектом, частенько ночует в лаборатории. Не женат, девушки вроде нет. Ест и спит мало, идеальная трудовая «лошадка» для фанатика Львовского. Вот и он. Как вспомнишь, так и всплывет. И если Савва вполне терпим ввиду своей безобидности, то вся остальная научная нечесть с легким высокомерием смотрит на охрану «Расы», как на обслуживающий персонал, и только Суровина они удостаивают вниманием, в надежде на то, что он возьмет на себя «вот это вот всё с автоматами» и не надо будет отвлекаться на каждого.

Можно было такое отношение списать на специфику их работы: не до обид, не растаем, но фанатизм дает уродливые плоды. В декабре сорокового года: Иван тогда вернулся к службе после операции. Операция малоинвазивная, под местной анестезией и тут к слову еще вопрос: где нужно больше выдержки: с камнями, или не шевелиться, когда тебя режут. Ну так вот в декабре старший офицер разведывательной группы привел в «Расу» суррогата – как называют в «Расе» полу-камней, полу-людей, и подал рапорт: мол так и так, во время выполнения разведывательного задания, суррогат Мирон отказался выполнять приказ. Офицер дал задание забраться на высокий, бетонный забор, перелезть и открыть ворота. А Мирон просто сказал «нет» и завис еще минут на десять в своих мыслях.

То есть люди создали новый вид разумных существ, более сильных и не обремененных задачей выживания людей, который может не подчиняться создателям. Иван так ставил вопрос, и предлагал суррогатам ставить на шею кольца, позволяющий дистанционно ликвидироваться восставших суррогатов. Филип Филиппыч с такой постановкой вопроса категорически был не согласен. Разбирались у генерала Серова, выяснилось, что в «Расе» научный корпус оставил для изучения двух суррогатов, у которых проблемы неподчинения человеку «выражены ярко». То есть знали и молчали и прятали от военных эту правду! А живым людям, между прочим, с этим «добром» в реальный мир выходить! При разборе Савва выдвинул версию: так как мы имеем дело не с искусственным интеллектом, а с несколько упрощенным человеческим, то могут проявляться баги, или психологические «якоря». Мирон в детстве видел, как с забора упал его сверстник и повредил ногу, и хотя тот случай не вызвал психологической травмы, у суррогата это проявилось в полном отказе исполнять приказ – перелазить через забор.

Серов в начале в буквальном смысле схватился за голову – ресурсов на суррогатов выкинуто много, а польза оказалась под вопросом. Но по мере разбора и после показаний Саввы, решил проект «Раса» не закрывать, но идея с кольцами на шею была одобрена. Одобрить-то, конечно, одобрили, только комплектов всего тридцать две штуки. И больше пока взять негде. Тогда ничего лучше не придумали, как «накинуть» Суровину проверку новых суррогатов перед отправкой на задание. Инструкцию с самыми частыми командами и приказами разработал Савва вместе с Иваном. А гарантий все равно никаких нет. Полный карт-бланш на усмотрение капитана Суровина: с декабря семеро из двухсот пятидесяти семи сурругатов не прошли проверку и были ликвидированы.

– Иван, приветствую. Гадкая погодка, – бодро поприветствовал Львовский.

– Гадкая, – согласился Иван и, помедлив, пожал идеологическому противнику протянутую руку.

– Сколько сегодня в процессе?

– Трое. Все нормально, – с улыбкой ответил Филип Филиппыч и загородил спиной коридор, в конце которого видна одна из капсул с суррогатом. Штампуют их пачками. Иван долго не мог понять, почему молодые, крепкие мужчины добровольно изъявляют желание поменять вид. Женщин пока в программу не берут, да и заявки всего две. Может быть, мало выжить при конце света, надо еще захотеть жить в начале нового времени. А что нам светит? Военная служба, холодный климат, радиационные осадки, от которых, странным образом, спасает приобретенная с вирусом купир панацея от онкологических болячек. Что-то я ворчлив стал. Разве плохо живем? Еще пять лет назад свой теплый дом и сытость только в самых несбыточных мечтах виделись. Нормально всё будет! Потихоньку вырулим.

– Двухсотые есть?

– Никак нет, – по-военному ответил Львовский и, подумав, что это хорошая шутка, улыбнулся. Это хорошо, что нет: по такой погоде захоронить тела будет сложно, а морг у них только на одну «персону». Двухсотые у научного сектора случаются, когда им подбрасывают на опыты «просто путешествующих на свободных территориях иностранцев». Это так на допросе один из американцев заявил: гулял мол, заблудился. Оружие, чтобы от медведей отстреливаться. Все посмеялись и отправили его на опыты Филип Филиппычу. Бесчеловечно это всё, а куда деваться: времена такие настали, суровые: у научной службы есть «сырые» протоколы, которые нужно на ком-то испробовать, прежде чем пускать их в дело на своих.

– Быстро в гору идете, полковник. Поздравляю, поздравляю. Гена!, – крикнул Львовский. Из второй двери справа показалась голова лаборанта Гены в круглых, давно неподходящих очках, из-за чего он часто жмурился. Гена разглядел Суровина, молча всё понял, кивнул, забежал в свою «нору» и скоро появился оттуда с коробкой средних размеров.

– Ну что ж, голубчик. Разрешите поздравить не только на словах, но и чем-то существенным и приятным.

Гена подошел с коробкой к военным с постным лицом, какое у него бывает, когда его не по делу отвлекают от пробирок, и протянул Ивану. Иван не взял. Не спешил брать. Его внутренне от «голубчика» передернуло: как питерский мебельщик он предполагает, что профессора так называет либо коллег, либо булгаковских Шарикова и Швондера. В коробке бутылок семь водки и что-то по закуске. В коридоре запахло жареной ветчиной. Это Виталя «чай» готовит. Щукин с жалостью посмотрел на отвергнутую коробку, а надо сказать, что он самый трезвый из непьющих, ему лучше по лесу с ружьем на недельку, но по такой погоде, да за полковника и помянуть погибших от атаки камней, боги велели стопочку намахнуть. И для растирки тоже можно.

– Что-то не так? А…в порядке, водку сами готовили: спирт остался.

Иван хотел было отказаться, а потом подумал и кивнул Щукину, разрешая взять подарок.

– К сожалению, присоединиться не могу, – откланялся Львовский и пошел по коридору и быстро свернул на лестницу. Гена тенью шмыгнул мыть пробирки.

– Напоить меня решил, – подумал Иван, – а зачем? Что-то хочет провернуть под моим носом? Может быть, может быть. Дозорные, давясь слюну, провожали коробку взглядом и взглядом же просили Щукина поделиться, а тот не зная, как лягут карты, пожал плечами.

Административное здание ремонтировалось за год-два перед началом эпидемии, так что обстановка удовлетворительная, если не считать решеток на окнах особо ничего не напоминает о временах застройки. Виталя вышел из смежной комнаты в белом фартуке с шипящей на сковороде яичницей и ветчиной. На столе посредине кабинета стоят три дымящихся кружки с Иван чаем, нарезан хлеб, мягкий сыр.

– О! Ничего себе!, – прокомментировал он появление водки.

На рабочем столе Ивана лежит распечатанная почта. Отхлебнув из кружки, он бегло ознакомился и тут же набрал Ярового:

– Алло.

– Иван, да. Говорить долго не могу. Давай сразу к делу.

– Прошу провести обыск научного отдела.

– Основание?

– Предчувствие.

– Это не основание. Веди наблюдение. Всё, днем наберу, – сухо сказал Яровой, и повесил трубку.

– Не основание, – размышляя, подумал Иван и во время второго завтрака составил план действий.

– Из штаба приказ пришел: выделить одного офицера и десять солдат с мая по сентябрь в разведывательную группу. Может, Конюхова отдадим – он самый молодой.

– Одобряю, – прожевавшись, сказал Щукин, – харю за зиму отъел, с места не сдвинешь.

– А я Куприянова предлагаю. Ходит кислый из-за того, что выпить нечего. В леса, – аккуратно отпив, сказал Гофман и спрятал глаза в пол. Щукин с Иваном переглянулись:

– Он зимой воспалением…, – начал было Саня.

– Для легких полезен лесной воздух, – парировал Гофман.

– Не подозревал в тебе злопамятства. Это из-за того случая, когда на Новый год он по рубке кричал, что немцы в городе?, – уточнил Иван и они с Щукиным не сдержались, и подленько заржали, – свои корни надо помнить.

Виталя поднял удивленные глаза на вытянутом лице и то ли в шутку, то ли всерьез, черт его поймешь, сказал: – Вы чего мужики? Я на мелкую подлость честь русского офицера не променяю.

В дверь постучались. Иван утер вызванную смехом скупую мужскую слезу. Вошла Юля – молоденькая помощница с кухни: – Здравствуйте, а я запах почувствовала. Кто думаю? Сказали бы, мы бы завтрак принесли.

– Да мы сами тут соорудили, – ответил Гофман.

– Давайте, я хоть посуду помою.

– Позже, Юля, позже, – велел Иван. И когда дверь закрылась, дал следующие указания: – Саня, ты сейчас иди к старшине четвертой смены, прикажешь: как смену сдаст, пусть двух-трех ребят берет и пьет. Отдашь ему три бутылки, и закуски по минимуму. Чтоб унесло. И чтоб громко «сидели». Потом обойдешь все посты, и прикажешь: из будок выходить по одному, вдвоем не появляться, но наблюдение вести самым пристальным образом. Виталя: спустишься в подвал, в наблюдательный пункт, врубишь шансон, будешь подпевать, имитировать застолье. Саня, как закончишь – к нему присоединишься.

– Все, кто слушал шансон, померли. Может, хоть рок, – внес здравое предложение Щукин.

– Мы для Львовского на низшей ступени…хочешь рок, ставь рок. Но чтоб слышно было. Задача ясна.

– Так точно, – сказал Гофман, – а что на счет Куприянова?

– Выполнять приказ, – отмахнулся Иван, – днем личные дела подниму, там решу.

Он размял затекшую шею и достал из сейфа табельное оружие Щукина, Гофмана и само собой своё. Дела начали делаться, «машина» завертелась: эти двое ушли, а Иван перед выходом взглянул на книжную полку: сегодня, наверное, не получится почитать, а это здорово отвлекает. В его подборке уставы, справочники, руководства по эксплуатации военной техники, психология, в том числе кризисная и нью-эйдж, «Искусство Войны" Сунь Цзы, художественная литература, мемуары и роман «Мой прекрасный герцог». Последняя здесь была до эпидемии, имеется отметка местной библиотеки. Рука не поднимается выбросить: книга все-таки, силы, время, материалы потрачены. Иван достал роман с полки и с запиской оставил Юле – пусть заберет, может им пригодится. Развлекут себя.

В коридоре только караульные с первой смены. Встали и отдали честь.

– Вольно, – проходя мимо сказал Иван, и по лестнице спустился в подвал. По гулкому коридору разнесся голос прапорщика Димы Королева: – Закрой глаза! Сверни язык трубочкой.

Иван открыл дверь и застал довольного прапора за тестирование суррогата.

– Здраве желаю, товарищ полковник, – вытянулся Дима.

– Опять не по списку.

– Ээээ…

– Давно начал?

– Никак нет. Пять минут назад.

– Вольно. Принеси инструкцию.

В убранном помещении с крашеными стенами два узких окна. Из мебели старый, но еще вполне хороший кожаный диван и кресло. Перед ним журнальный столик. Одна стена закрыта стеллажами с глиняной посудой ручной работы. С улицы подвывает ветер, и настойчиво, но не громко стучится в окна. Настенные светильники мягким золотым светом делают это место если не уютным, то точно не казенным. Посреди помещения стоит Ван Гог. До протокола его звали Владимир Иванов. Новая жизнь – новое имя, такое чтобы выделялось среди живых людей. Двадцать семь лет, среднее телосложение, физически развит, родители пропали без вести, не женат, детей нет. В начале эпидемии учился на археолога в Екатеринбурге.

– Здравствуй ВанГог, – сказал Иван.