Список этот – несколько странный и на первый взгляд лишённый внутренней логики – тоже заслуживает внимательного рассмотрения. Обращает на себя внимание в первую очередь то, что многие из этих цуми совершенно не связаны с деяниями человека, а могут происходить совершенно независимо от него, но при этом наносят вред жизнедеятельности общества. Так, мы снова видим перенос с личной ответственности за совершённый проступок на результат для общества.

Кроме того, учитывая, что в этом списке соседствуют как человеческие прегрешения, так и природные катаклизмы, можно предполагать, что особого различия между ними не делается. И в этом снова проявляется та черта древней Японии, о которой было сказано выше: человек совершенно неотделим от окружающего его мира, и не так важно, по чьей вине зло пришло в этот мир; важнее, что теперь людям нужно как-то с этим справляться.

Теперь, когда рассмотрены моральные догмы, обратимся к ещё одному важному аспекту синто, который позволил этому верованию перерасти бережное почитание природы и стать основой японского общества. Если совсем просто, синто можно разложить на два ключевых элемента: благоговейную любовь к природе и почитание предков.

И если анимизм и одушевление природы при описании этой религии лежат на поверхности, то отношения японцев с предками, лёгшие в основу синто, удостаиваются анализа значительно реже, хотя можно полагать, что именно это явилось основой, которая позволила этой религии обрести такую силу и народную поддержку. Любовь к природе – это, конечно, хорошо, но на одном этом государственную религию не построить.

Наверное, не будет большим преувеличением тезис, что многие религиозные верования и переживания берут своё начало в связи с идеей неминуемой смерти – знанием о том, что она неизбежно придёт, – и уважением, граничащим со страхом, к тем, кто уже её познал. Поэтому появляются захоронения и кладбища, поэтому люди начинают задумываться о том, что же происходит после неё.

В европейских культурах господствует идея, что души умерших какое-то время ещё находятся где-то рядом с нами, а потом улетают в другой мир (как правило, воображение рисует движение вверх, в противоположность тому, что при захоронении они отбывают в другом направлении). Японцы же с самого начала были уверены, что мёртвые никуда не деваются: они превращаются в духов и приобретают сверхъестественные силы, но остаются жить среди нас.

Это важно, потому что в соответствии с японскими представлениями не имеет значения, каким ты был человеком – плохим или хорошим: духами со сверхъестественными способностями станут после смерти абсолютно все, просто если человек при жизни был плохой, то и его дух окажется недобрым.

Процесс превращения человека после его смерти в ками связан с понятием тама, о котором мы рассуждали выше. Человеческая душа может стать либо нигимитама («успокоенная душа»), либо арамитама («буйная душа»), и в последнем случае она может причинять немало неприятностей тем, кто остался жить. Именно поэтому так важны обряды, направленные на успокоение, или усмирение, души.

Поскольку все эти всемогущие духи после смерти остаются вокруг нас, они могут внимательно наблюдать за тем, кто и что делает, а если им что-то не понравится, будут проявлять своё недовольство. А вот гневить богов не следует. В стране, где так часто случаются землетрясения, цунами и другие природные катаклизмы, древние японцы могли жить в перманентном страхе: неизвестно, что может прогневать умерших, но гнев их явно был и непредсказуем, и суров.

Напротив, богатые урожаи, удачные рыбные уловы, везение в повседневной жизни также были делом рук умерших. Всё – и хорошее, и плохое – вызывали к жизни именно они, и именно поэтому было так важно воздавать им почести, ставить домашние алтари и воздвигать маленькие лесные часовенки хокора – ещё до того, как появились большие храмы. Как пишет Лафкадио Хёрн, «почти всё в японском обществе, прямо или косвенно, проистекает из этого культа предков; во всех отношениях мёртвые, гораздо в большей степени, чем живые, были правителями этой нации и творцами её судьбы».

Великий классик японского синто Мотоори Норинага солидарен с этой позицией: действительно, говорит он, все японские ками, даже самые верховные и мифологические, изначально были удзигами – то есть божествами того или иного рода (удзи), а значит – живыми людьми.

В этой системе, где главой клана является верховное божество, его члены называются удзико («ко» по-японски означает «ребёнок»), что подчёркивает семейно-божественные связи, лежащие в основе японского государства. Постепенно многочисленные верования в умерших, которые покровительствовали каждому конкретному роду, сформировали единую религию с верховным божеством и строгой мифологической иерархией.

Происходило это в первую очередь благодаря политическим изменениям, когда более слабые роды и сообщества объединялись под эгидой более сильных, и таким образом переходили под защиту их божеств. Так, любое расширение территории определённого клана автоматически влекло за собой увеличение власти его верховного божества. Поэтому есть все основания предполагать, что богиня солнца Аматэрасу стала верховным божеством Японии благодаря исключительно политическим причинам: по всей видимости, племя, поклонявшееся ей, оказалось сильнее, чем все остальные.

Хотя, возможно, дело было в том, что самое сильное племя, придя к власти, выбрало в качестве верховного божества богиню Солнца, ибо какой ещё природный объект может быть более почитаем древними людьми? Как бы то ни было, постепенно происходит объединение всей страны под эгидой богини Солнца, а все остальные родовые божества оказываются на более низких ступенях этой иерархии.

Главный мифологический свод Японии – «Кодзики» («Записи о деяниях древности») – предлагает читателям, разумеется, несколько иную картину. Там, как и подобает собраниям мифов, появляются эффектные схождения с небес, гигантские ящеры, ведьмы в подземельях, битвы между разными божествами и воцарение небесного порядка на земле. Книга и правда крайне любопытна и рекомендуется к прочтению тем, кому интересно погрузиться в глубины японской истории и японского сумасшествия (в самом положительном из возможных смыслов этого слова). Но перед тем, как пересказывать ключевые моменты из этого свода мифов, следует вспомнить исторический контекст и остановиться на том, как и почему этот сборник вообще появился: так должны стать немного понятнее его важные особенности.

Хокора в синтоистском храме Цуругаока Хачимангу. Камакура, преф. Канагава, Япония

В VII веке Япония уже ощущает свою самостоятельность и важность: это теперь не просто непонятное отсталое племя, которое с восхищением смотрит на мощный Китай, раскинувшийся по соседству, а сформировавшаяся страна – со всеми элементами, которые этой стране полагаются. К тому моменту у неё было название (да ещё какое: «страна, где восходит солнце» – шутка ли, такое заявить великому Китаю?), правящий род (причём тот, который будет править непрерывно аж до нашего времени и, видимо, сильно переживёт наше время) и даже флаг (по некоторым версиям, знаменитый красный круг на белом фоне впервые появился именно тогда). А значит, пришло время придумать красивую историю о том, как эта страна по-явилась и какие сильные боги её охраняют.

Этой целью и задалась императрица Гэммэй: она дала задание придворному ученому О-но Ясумаро собрать воедино разные мифы, которые в то время ходили по стране, и объединить их в единое повествование, а получившуюся историю изящно подвести к тому, что верховным божеством стала великая богиня Солнца Аматэрасу, а её потомки правят страной и поныне. Вообще, тезис о божественном происхождении императора – один из краеугольных моментов японской истории. «Кодзики» начинается мифом о происхождении Неба и Земли, а заканчивается хрониками правления реальных исторических личностей, и понять, где заканчивается мифология и начинается история, совершенно невозможно: грань тонка, размыта и почти невидима.

Главное было сделано – в итоге появилась книга, объяснявшая, откуда происходит Япония и почему ею правят те люди, которые правят. Именно поэтому, когда мы спустя много столетий читаем «Кодзики», следует помнить: сквозь красивую вереницу ярких мифов и удивительных богов проступает политический заказ, холодный расчёт, призванный легитимировать правящую силу. Это, безусловно, не умаляет ни ценности произведения, ни таланта сказителя, ни тем более мощности японской фантазии; просто это стоит держать в голове, чтобы можно было разглядеть в этих неожиданных образах реальный ход японской истории.

На самом деле японцы в то время создают даже две книги со своими мифами: первую на собственно японском языке (для внутреннего пользования, она и называется «Кодзики»), вторую – на китайском (экспортный вариант, его назовут «Нихон сёки»). Содержание примерно одно и то же, хотя и с некоторыми существенными отличиями. Например, само слово «синто» не встречается в «Кодзики» ни разу, только в «Нихон сёки».

О чём же повествуют японские мифы?

В начале, если верить «Нихон сёки», «когда Небо-Земля были не разрезаны, и инь-ян не были разделены, мешанина [эта] была подобна куриному яйцу, темна и содержала почку.

И вот чистое-светлое истончилось-растянулось и стало Небом, а тяжёлое-мутное удержалось-застряло и стало Землей. [Стало так потому, что] соединение-свёртывание тонкого и превосходного происходит легко, сгущение-затвердевание тяжёлого и мутного – трудно. Поэтому сначала установилось Небо, а Земля сделалась потом. И тогда между ними родились божества».

Но это – лишь красивая прелюдия к захватывающему повествованию. Всё самое интересное начинается с того момента, как главными действующими лицами становятся богиня Идзанами и бог Идзанаги (важно учитывать, что несмотря на характер отношений между ними, они при этом были братом и сестрой). Идзанаги с небес погружает в воду длинное копьё, и, когда вынимает его, с кончика копья падают капли, которые, застывая, образовали первый японский остров (это Оногородзима – «сам собой сгустившийся остров»^[7]).

Кобаяси Эйтаку. Идзанаги и Идзанами. Ок. 1885 г. Музей изящных искусств, Бостон, США

Стоит привести этот миф целиком, поскольку он один из ключевых для понимания японской культуры:

«На этот остров [они] спустились с небес, воздвигли небесный столб, возвели просторные покои. Тут спросил [Идзанаги] богиню Идзанами-но микото, свою младшую сестру: “Как устроено твое тело?”; и когда так спросил – “Мое тело росло-росло, а есть одно место, что так и не выросло”, – ответила. Тут бог Идзанаги-но микото произнес: “Мое тело росло-росло, а есть одно место, что слишком выросло. Потому, думаю я, то место, что у меня на теле слишком выросло, вставить в то место, что у тебя на теле не выросло, и родить страну. Ну как, родим?” Когда так произнёс, богиня Идзанами-но микото “Это [будет] хорошо!” – ответила».

Когда мы удивляемся мультфильмам жанра хэнтай и про себя думаем, какие всё-таки эти японцы извращенцы, следует помнить: даже их страна, согласно мифу, появилась в результате сексуального акта (причём между братом и сестрой).

Это – весьма немаловажный момент. Хотя в нашей культуре некоторые темы являются табуированными и о них нельзя свободно говорить или писать (как изящно заметил Иосиф Бродский, «любовь как акт лишена глагола») – все эти запреты существуют лишь в нашем видении мира, ограниченном строгой христианской моралью, идеей первородного греха и вообще греховности всего телесного. В синто же этого никогда не было: там, наоборот, считалось, что всё телесное – совершенно естественно и потому прекрасно, ибо это – религия, воспевающая радость жизни во всех её проявлениях.

Один из любопытных эпизодов, связанных с этой разницей в восприятии телесного и сексуального, относится к XIX веку, когда европейцы, попавшие в Японию, отправляясь в путешествия в дальние края и глухие деревушки, то и дело по обеим сторонам дороги видели огромные каменные фаллосы.