Лу Энн совершенно забыла про Хэллоуин и была немало удивлена, когда в дверь постучали, и у порога она увидела толпу детей. Ее немного напугали бегающие темные зрачки в отверстиях ярких пластиковых масок. Это были соседские дети, но кто из них кто Лу Энн сразу сказать не могла. Чтобы успокоиться, она принялась с ними разговаривать, пытаясь угадать, кто из них девочка, а кто – мальчик. Она правильно определила Принцессу, Ведьму с зеленым лицом, Франкенштейна и Невероятного Халка (тоже зеленого). А вот с Инопланетянином промахнулась.

Только теперь она вспомнила, зачем ей нужно было зайти в магазинчик Ли Синг – дома не было ни одной конфетки, чтобы дать детям, приходящим на Хэллоуин. Она уж подумала одарить их фруктами или миндальным печеньем, но это была бы пустая трата денег. Матери этих детей наверняка прошерстят их сумки и все подобное выбросят, опасаясь цианида и бритвенных лезвий – по телевизору предупреждали, что все подарки должны быть в запечатанной оригинальной упаковке.

Видно было, что дети сочувствуют Лу Энн, но терпение у них на исходе. По их мнению, взрослым следовало подготовиться заранее.

– Лучше уж дайте нам что-нибудь, миссис Руис, – неуверенно проговорил Инопланетянин, – а то мы намылим вам все окна.

Придется, видно, распотрошить копилку с Микки Маусом, в которую она складывала пенни, чтобы купить стиральную машину для пеленок. Анхель, правда, смеялся, что к моменту, когда она насобирает в копилку достаточно монеток, машинку нужно будет покупать уже не для детей, а для внуков.

Детям понравились монетки, и они растворились в темноте. Лу Энн оставила Микки Мауса возле дверей, чтобы в следующий раз далеко не ходить.

К одиннадцати вечера она почувствовала, что собственные ноги ее убивают. В лодыжках пульсировало. Все последние три-четыре недели ступни опухали так, что носить она могла лишь одну пару туфель, с ремешком на лодыжке. И теперь Лу Энн должна была лечь в постель прямо в них, потому что согнуться, чтобы расстегнуть пряжки на ремешках, она не сможет, а Анхеля, который раньше делал это, рядом не было. Если бы она была сообразительней, то попросила бы помочь ей последнюю стайку ряженых, но теперь возможность была упущена.

Собираясь укладываться, Лу Энн вдруг увидела себя в зеркале и содрогнулась – настолько отвратительным ей показалось собственное отражение. Какая-то порнография: ночная рубашка, колготки и туфли с ремешком; впору отправляться на работу к небесным кискам! Хотя, уж конечно, беременных они не берут. И все-таки Лу Энн расстроилась. Выключив свет, она продолжала прислушиваться – вдруг явится какая-нибудь запоздавшая компания детей, а то и Анхель передумает и вернется домой. В ухе, которое было прижато к подушке, она слышала пульсацию крови, которую сердце гнало к ногам. Это напомнило ей океанский прибой, которым они однажды любовались вместе с Анхелем, когда ездили в Мексику. Ребенок принялся толкаться и ткнул ее изнутри чем-то, похожим на пальцы, но на самом деле, наверное, либо локотками, либо ножками. Лу Энн представила себе, как ребенок играет в волнах крови на темном гладком побережье ее внутренних органов. Ноги болели, и она никак не могла поудобнее устроиться в постели.

Наконец, уже ночью, она принялась плакать и плакала до тех пор, пока, казалось, не выплакала все глаза. Она вспомнила, как на пляже морская вода попала ей в глаза – их тогда жгло точно так же. Энджел ее предупреждал, что надо держать глаза закрытыми, но ей хотелось видеть, куда она идет. Никогда же не знаешь, что там кроется в глубине.

3. Иисус, наш Господь. Подержанные покрышки

На восходе мы пересекли границу штата Аризона. Жирные розовые облака, похожие на веселых балерин-гиппопотамов из диснеевского мультика, неторопливо плыли над дорогой. По пути нам попалось местечко, называемое Техасским Каньоном. Ничего техасского, слава небесам, в этом местечке не было, но выглядело оно так, что… что мне и сравнить не с чем. Представьте себе лес, но вместо деревьев в этом лесу – округлые камни, формой напоминающие пухлых людей и животных. А некоторые камни громоздятся друг на друга, словно картофельные жучки, занимающиеся любовью. Стоит солнечному лучу упасть на них, как они загораются розовым, и все это выглядит так смешно, что кажется ненастоящим. Мы пронеслись мимо придорожного знака, на котором я разглядела динозавра, но не заметила, что там говорится – может, написано что-нибудь про камни, а может, вообще, что это окаменевшее дерьмо, оставленное динозаврами.

– Нет, это уж слишком! – сказала я, умирая от хохота, сидящей сзади индейской девочке. – Сто лет не видела ничего смешнее!

Сломается здесь моя машина или нет – неважно, я решила осесть в Аризоне.

Шел второй день нового года. В «Сломанной стреле» я прожила почти все рождественские каникулы и даже денег заработала, меняя в номерах постельное белье. Так решила та пожилая женщина с трясущимися руками, которую звали миссис Ходж – им нужна была дополнительная помощь на время наплыва гостей. Рождество все-таки, и путешественников прибавилось, а у невестки ноги больные. Что неудивительно – какие человеческие ноги способны таскать на себе двести пятьдесят фунтов? Если бы нам полагалось столько весить, у нас были бы огромные круглые лодыжки, как у слона или гиппопотама.

Во время рождественских праздников через мотель прошло немало людей, которым требовалось добраться куда-нибудь по ту или другую сторону Оклахомы. Как мне хотелось двинуться вслед за ними! Но, с другой стороны, я была рада заработать немного «зелени» перед тем, как ехать дальше. Как мне показалось, скрытым мотивом, которым миссис Ходж руководствовалась, пытаясь задержать меня подольше, был ребенок, с которым она возилась с утра до вечера. Было очевидно, что иметь внуков – ее заветная мечта. Стоило ее толстой невестке Ирэн взять девочку на руки (что случалось не слишком часто), как она восклицала:

– Ты не представляешь, Ирэн, как хорошо вы смотритесь!

Как будто женщины должны становиться матерями только потому, что хорошо смотрятся с ребенком.

К этому моменту я уже придумала девочке имя, по крайней мере, временное. Я стала звать ее Черепашкой, из-за ее крепкой хватки. Черепашка все еще не разговаривала, но знала свое имя так, как его знает кошка, которая поднимает взгляд, услышав свою кличку. Если, конечно, ей захочется. Миссис Ходж всеми способами пыталась убедить меня, что Черепашка – отсталая, что у нее замедленное развитие, но я не соглашалась – просто она все делает по-своему и не нужно ее ни к чему принуждать. Ее и так уже достаточно принуждали за ее короткую жизнь. Понятно, что об этом я ничего не сказала ни миссис Ходж, ни ее невестке.

Как же классно было вновь оказаться на дороге! Особенно – в Аризоне. В Оклахоме все было настолько плоское, что уже глаза болели. Клянусь, я не вру. Там, чтобы разглядеть горизонт, нужно было пялиться слишком далеко.

Когда на пути показался Тусон, стало ясно, что несли в себе эти смешные розовые облака – град. За каких-то пять минут лед покрыл машину и снаружи, и внутри, и ехать стало почти невозможно. Движение замедлилось так, будто впереди был пост, где проверяли документы. Я свернула с шоссе на боковую дорогу и остановилась у бетонного сооружения на оранжевых столбах, которое напоминало шляпу Летающей монахини из телесериала. Наверное, когда-то это была бензозаправка, но бензонасосы давно увезли, а одноэтажное здание позади заправки было заброшено. Кто-то поработал здесь красным баллончиком: все стены и заколоченные окна были покрыты изображениями хвостатых улыбающихся сперматозоидов и надписями вроде «Верят только дураки».

Руки мои замерзли, и я принялась растирать их о колени. Вдруг прогремел гром, хотя молнии я не видела. Наверное, это нас приветствовали все иловые черепашки Аризоны. Интересно, они здесь вообще есть? Один старик, у которого в доме убиралась моя мама, говорил: если в январе гремит гром, жди в июле снега. Вряд ли он бывал в Аризоне. Или все-таки бывал?

Мы вышли из машины и, чтобы не промокнуть, укрылись под бетонными крыльями шляпы Летающей монахини. Черепашка с любопытством смотрела по сторонам, разглядывая окрестности, и это было необычно; раньше она проявляла интерес лишь к тому, каким оригинальным способом я завожу машину.

– Это чужая земля! – сказала я ей. – Аризона. Ты знаешь о ней столько же, сколько и я. Здесь мы с тобой два сапога пара.

Град превратился в дождь и не унимался целых полчаса. Тем временем из здания с заколоченными окнами вышел какой-то парень и встал неподалеку от нас, прислонившись к оранжевому столбу. Неужели он здесь живет (а если живет, то не он ли нарисовал на стенах сперматозоидов)? На нем были камуфляжные армейские брюки и черная бейсболка с отворотами, прикрывавшими шею – как у Грегори Пека (или у кого-то еще, не помню) в старых фильмах об иностранном легионе. На футболке красовалась надпись: «Гость с другой планеты».

Это я – гость с другой планеты, подумалось мне. Это мне надо бы носить такую футболку.

– Не местная, а? – спросил парень через некоторое время, разглядывая мою машину.

– Отчего же, – ответила я. – Просто каждое лето езжу в Кентукки номера получать. – Не понравился мне этот тип.

Он закурил.

– И сколько ты отдала за это ведро болтов?

– Сколько попросили.

– Дерзкая, что ли?

– Угадал, приятель.

Отвечая, я про себя молила Господа, чтобы позже мне не пришлось выставлять себя на посмешище, заводя машину с толкача у него на глазах.

Не успел град закончиться, как на небе показалось солнце. Над горами, громоздившимися за городом, повисла радуга, а над ней – еще одна, с перевернутыми цветами. Небо между этими двумя радугами было гораздо ярче, чем в других местах, как будто там был экран, и кто-то подсвечивал его сзади. Через несколько минут стало жарко. На мне был большой красный свитер, и я почувствовала, что начинаю потеть. В Аризоне все немного чересчур. Если бы она была не штатом, а кинофильмом, вы бы в него не поверили – сказали бы, слишком шаблонный.

Я понимала, что лучше немного постоять и дать двигателю просохнуть. Парень все еще торчал рядом, покуривая и действуя мне на нервы.

– Поберегись! – вдруг предупредил он, показав на волосатого паука величиной с козленка, который полз по асфальту. Ноги его подергивались – совсем как у резиновых игрушечных пауков, которых вытаскивают из игровых автоматов.

– Видала и пострашнее, – сказала я, хотя, по правде говоря, ничего подобного в своей жизни не встречала. Казалось, он вылез из фильма ужасов.

– Тарантул, – продолжил парень. – С ним поосторожнее. Этот ублюдок может прыгнуть на четыре фута. Если укусит, сойдешь с ума. Такой уж у него яд, особый.

Конечно, я ему не поверила. Никогда не понимала, почему мужчины, пытаясь произвести на женщин впечатление, всегда убеждают их в том, что этот мир – опаснейшее из мест. Мы же с ними в одном мире живем, верно?

– И чего он приперся? – произнесла я. – Он что, твой питомец или твоя подружка?

– Не-а, – усмехнулся парень, придавив башмаком сигарету, и я решила, что он не столько опасен, сколько глуповат.

На бетон между тем выползали другие существа. Целая толпа муравьев выбралась из щели и принялась бродить вокруг окурка, по непонятным мне причинам пытаясь разодрать его на части. Может быть, их королева любит жевать табак, и ее рабы хотят по частям перенести в ее покои табачные крошки, привезенные, должно быть, на каком-нибудь грузовике аж из Кентукки, с фермы Хардбина, Ричли или Биддла. Никогда не знаешь, какая штука где окончит свои дни.

– В последнее время много дождей, – сказал парень. – Когда земля переполнена водой, вся эта мелюзга начинает тонуть в своих норах и выползает наверх просушиться.

Он протянул ногу и раздавил подошвой большого блестящего жука с рогами. Расплющенный жук раскинул крылья, между которыми прыснуло что-то белесое. Жук был из тех, по которым не угадаешь, что у них есть крылья, хотя по опыту я знала – крылья есть у большинства насекомых, кроме, понятное дело, пауков.

Парень зажег очередную сигарету и бросил непогашенную спичку в тарантула, промахнувшись на пару дюймов. Словно испуганная леди в старом кино, паук резко вскинул навстречу пламени две передние лапы.