Это решило все. Если и было что-то, чего Грация терпеть не могла – хотя на самом деле ее много чего раздражало, – так это тщеславия, числившегося в ее списке ненависти под номером один.

– Боюсь, это невозможно, сэр.

Прохлада скользнула по его лицу, стирая всякую мягкость.

– Нет? Прошу вас, скажите почему?

– Мне не нравятся богатые красивые мужчины. – Грация пожалела об этих словах, едва они сорвались с ее губ. Ей следовало закончить разговор и уйти подальше от мистера Левесона.

– О, так вы действительно находите меня красивым? Очень великодушно с вашей стороны. – Его глаза блеснули. – Интересные у вас принципы. Многие в высшем свете ставят внешность и богатство среди приоритетов.

Грация собиралась завершить разговор. Но не смогла удержаться от ответа.

– Значит, эти люди дураки. Почему красивая внешность, то, что в равной степени можно отнести к удаче и наследственности, ценится так же высоко как то, что требует настоящих усилий? Красота увянет, деньги потеряются, но добрый характер – это то, на что можно всегда положиться. – Она заставила себя встретить его насмешливый взгляд. – И, к сожалению, вы и подобные вам привыкли, что перед вами заискивают за качества, которых вы недостойны, поэтому с пренебрежением относитесь к тому, что могло бы принести вам и вашей будущей супруге наибольшее счастье – воспитанию характера. – Ей пришло в голову, что он, возможно, уже женат, и в таком случае она только что оскорбила и его, и его жену. Ах, и пусть. Она намеревалась смирить его гордость и теперь не отступит.

Вокруг послышались ахи. Они вдвоем, кажется, собрали аудиторию. Грация не могла заставить себя взглянуть на отца, увидеть его неодобрительное лицо среди слушателей.

Но мистер Левесон не казался ни разъяренным, ни даже оскорбленным. Легкая улыбка играла в уголках его губ… довольно изящной формы, хотя Грация и не собиралась обращать на них внимания.

– Вы оказали мне честь, открыто дав мне оценку. Позвольте отплатить вам тем же. Вы гордитесь, что вы – разумная девушка, даже с характером. Поскольку вы не отличаетесь ни умом, ни красотой, вы считаете, что никто не может быть настолько одарен. Но поверьте, мисс Элфинстоун, многие в высшем свете представляют собой нечто большее, чем красивый фасад, и с вашей стороны было опрометчиво делать столь поверхностные предположения.

Затем небрежно, будто не сразил ее только что своей речью, мистер Левесон выбрал шоколадку, отправил ее в рот, кивнул Грации и ушел. Ахи вокруг превратились в смешки, собравшиеся вокруг люди смеялись его ответу. И над ней.

Грация моргнула. Она спровоцировала своей прямотой такую реакцию мистера Левесона, отчего ей стало стыдно. В зале сделалось слишком жарко и тесно. Ей требовался воздух. Перед глазами все расплывалось, она поставила бокал и пошла к французским дверям, выходящим в сад. Она не доставит мистеру Левесону – или кому бы то ни было – удовольствия видеть, как она плачет.

IV
Безумное, плохое и опасное знакомство

Талия

Вы в Лондоне теперь, огромном море,
Которого приливы громогласны и в то же время глухи,
На берег изрыгает он обломки и все же воет, требуя еще.
Однако что за клады таит в своей глуби он, посмотри!

Перси Биши Шелли

Лондон оказался совсем не таким, как ожидала Талия.

Ее первое настоящее событие в сезоне, первая возможность встретиться и пообщаться с величайшими умами, но все, что они обсуждали: ужин, погода и чудовищно неприличное платье, в котором появилась леди Как-Ее-Там, подошедшее бы девушке лет на двадцать моложе. Хотя Талия видела эту даму и была совершенно уверена, что тетя Гармония сказала бы, что подобное платье решительно не годится для юной леди. Сама Талия восхищалась смелостью этой женщины носить то, что ей нравится.

Она поговорила со знакомыми тети и встретила несколько новых лиц, но никто из них ее не вдохновил. Даже поэт, которому ее представили, разочаровал ее – бросив какую-то чушь о ее лице и предложив лимонад.

Короче говоря, Талия скучала.

С немалым облегчением она заметила высокую фигуру Адама Хетербриджа и помахала ему. По крайней мере с Адамом у нее состоится разумный разговор.

– Нравится твой первый вечер? – спросил он, обойдя группу пожилых женщин. – Гардинеры должны гордиться собой. Тут не протолкнуться.

– О, прошу, не нужно разговоров о вечере. Или о еде. Или о погоде, – взмолилась Талия, оглядываясь вокруг. Тетя Гармония увлеченно беседовала со знакомой и не стала упрекать племянницу за то, что она плохо отозвалась о вечере. – Это все, что я слышу сегодня. Расскажи что-нибудь о том, что изучаешь. Поделись мыслями.

– Моя бедная Тудли, – сказал Адам, смеясь. – Неужели ты думала, будто золотое лондонское общество станет тратить время на обсуждение современных идей.

– Кто-то должен. Где-то.

– Несомненно. Но едва ли в бальной зале, и определенно не с юными незамужними леди. Когда ты станешь модной молодой матроной, но сейчас….

– Какая неразрешимая головоломка. Я должна выйти замуж, чтобы найти кого-нибудь, кто мог бы вразумить меня, но как смогу выйти замуж, если меня так никто и не вразумил? Может случиться, что я закончу с каким-нибудь дураком.

– Не могу представить столь ужасной участи. Твой ум очевиден для любого, кто тебя встречает, и только полный дурак сделает предложение руки и сердца той, кто намного умнее его, и настолько большого дурака ты сразу разглядишь, так что ты в полной безопасности.

– Кажется, никогда ты еще не говорил мне что-то настолько приятное, Адам.

– Наслаждайся. – Он смотрел на нее, слегка улыбаясь. – Принести тебе лимонада?

– Нет, – сказала она с легким отчаянием. – Один поэт уже предлагал мне лимонад.

– Ты действительно в ужасном положении, если поэт не в силах предложить тебе ничего лучше, – заметил Адам. – О чем бы ты хотела поговорить? Я перечитывал речь королевы Елизаветы к войскам в Тилбери. Помнишь, много лет назад мы читали ее вдвоем?

– Как могу забыть? Мы поспорили из-за нее, и ты два дня не разговаривал со мной.

Талия всегда восхищалась королевой, которая держалась независимо даже с величайшими умами своего времени: Эдмундом Спенсером, Уильямом Шекспиром, сэром Филипом Сидни и Мэри Сидни – и сохраняла трон, не нуждаясь в короле.

– Ты решил, что она поступила глупо, привлекая внимание к своей женственности, когда сказала: «Знаю, что у меня тело слабой, немощной женщины, но сердце и дух – королевские».

– А ты говорила, что многие солдаты уже считали ее слабой потому, что она женщина, так почему бы не признать это и не подчеркнуть нечто более важное, ее мужество, не уступающее мужскому.

– Она называла себя принцем, – сказала Талия. – Напомнила им, что она – их король перед Богом, и они обязаны повиноваться ей.

– Но она не была королем… она была королевой.

– Имеет ли значение титул или тот, кто за ним стоит? Она оставалась суверенной правительницей Англии.

– И женщиной, – сказал Адам.

– Считаешь, это умаляло ее достоинства? – спросила Талия, и в ней вспыхнул знакомый огонь спора. – Я бы сказала, ей приходилось быть умнее и сильнее, потому что она знала, ее будут недооценивать.

– Ты говоришь о Елизавете или о себе? – спросил Адам.

Талия покраснела. Он никогда не узнает, каково это, быть молодой женщиной, которую недооценивают из-за ее пола и потому, что она молода и хороша собой. Но она не хотела обсуждать это с Адамом, поэтому сказала:

– Ты ошибался тогда, ошибаешься и сейчас.

Он улыбнулся.

– Если соглашусь, что ошибался… и продолжаю это делать, признаешь, что тебе уже не скучно?

Она невольно улыбнулась.

– Очень хорошо, мне больше не скучно. Но как меня характеризует то, что я предпочитаю хороший спор с тобой общению в обществе?

– Как человека с хорошим вкусом. – Адам, слегка нахмурившись, оглядел зал. – Черт возьми, здесь слишком много людей, чтобы кого-то разглядеть. Я хочу найти нескольких старых приятелей по Оксфорду, познакомлю тебя с ними, если только смогу. Не могу обещать, что они будут спорить с тобой так же хорошо, как я, хотя, думаю, они тебе не наскучат.

Талия с сожалением посмотрела ему вслед. Ее тетя была погружена в беседу, и Талия не собиралась присоединиться к ней, но не могла и оставить ее. Молодой женщине не полагалось разгуливать на таких вечерах по залу без сопровождения. Она остановилась в замешательстве, пытаясь понять, как улыбаться, чтобы никто, глядя на нее, не пожалел ее из-за того, что ей не с кем поговорить.

Легкое прикосновение к руке заставило Талию обернуться. Рядом стоял мужчина… высокий, почти как Адам, с лицом, черты которого были такими поразительными и изящными, что Талия могла лишь смотреть. Будто один из мастеров эпохи Возрождения, Микеланджело или Донателло, нарисовал его по своим эскизам.

– Прошу прощения, – тихо произнесло видение. – Знаю, что не подобает заговаривать, когда нас не представили друг другу, но я случайно услышал ваш разговор. Я восхищен вашей энергичной аргументацией и понял, что мне очень хочется узнать ваше имя.

Талия замерла. Что-то сильно влекло ее к этому незнакомцу, и дело было не только в том, что он являлся самым привлекательным мужчиной, которого она когда-либо встречала. Но она знала, что скажет тетя Гармония о ее разговоре с джентльменом, которому ее не представили.

Тетя, однако, продолжала шептаться, прикрывшись веером, и не обращала на Талию ни малейшего внимания. Какими бы сплетнями она ни делилась, они, вероятно, были стоящими.

Незнакомец продолжил.

– Вы кажетесь разумной девушкой… слишком разумной, чтобы следовать нелепому обычаю. В конце концов, что такое знакомство на вечере, как этот? Предположительно, все присутствующие приглашены хозяевами, так что какие могут быть возражения против того, чтобы мы познакомились? Намекать, что нам не следует разговаривать без представления, – оскорбить вкус хозяев, равно как и наше собственное суждение.

Талия выпрямилась, отвечая на улыбку, затаившуюся в его темных глазах. Прежде она не очень задумывалась об этом, но он был совершенно прав. Это не то же самое, что заговорить с неизвестным человеком на улице.

– Талия Обри, – сказала она, протягивая руку в перчатке.

– Джеймс Дарби, – ответил он, крепко пожимая ее. Не слишком сильно, но и не слишком вяло. Что-то вспыхнуло в Талии от его прикосновения.

– Вы из Лондона, мистер Дарби?

– Я родился во Флоренции, но получил образование здесь, в Англии, у дяди, который стал моим опекуном после смерти отца, в поместье в Сассексе. Так что я не лондонец, хотя к настоящему моменту неплохо знаком с этим городом. А вы? Я бы предположил, что вы не из Лондона, иначе сразу бы поняли, что в моем акценте нет истинно-лондонского звучания.

– Я из Оксфордшира, – призналась она. – Значит, вы изучаете акценты, мистер Дарби?

– Ах, это мой старый конек! На самом деле, мисс Обри, я изучаю практически все и делаю это со времен учебы в Оксфорде. Языки, нравы, натурфилософию. Мой дядя предпочел бы, чтобы я посвятил себя одному курсу, но не считаю возможным ограничивать себя, когда мир так увлекателен.

– Каким скучным казался бы мир, останови мы свой выбор на одной ветви идей! Я обнаружила, что очень часто идеи подпитывают друг друга: изучение природы могло бы вдохновить поэта, а слова поэта – вдохновить философа.

Мистер Дарби улыбнулся ей сверху вниз.

– Вы здесь в хорошей компании. Многие из нас предпочитают дебаты танцам, поэзию – позерству. Вы читали последнее стихотворение Перси Шелли «Гимн интеллектуальной красоте»? Оно вышло лишь в январе этого года.

Талия покачала головой.

Она, конечно, знала о Перси Шелли – он изрядно шокировал светское общество, когда сбежал в Европу с дочерью Мэри Уолстонкрафт, Мэри Годвин. Но она не была знакома с его творчеством, так как папа не выписывал литературных журналов.