– Её звали Жизель. Она была старше меня на шесть лет. Наверно, моя сестра была самым добрым и светлым человеком, что я когда-либо знал.

От горькой улыбки мужчины Стефани стало не по себе. Девушка сжалась от его ледяного спокойствия. Она не знала, как тяжело давались эти слова Эдриану. Он не говорил о сестре много лет. Только думал, вспоминал. И теперь, даже произнести её имя оказалось непосильной ношей. Сердце заныло от болезненных воспоминаний. Внутри будто все свернулось в моток проволоки, который принялся вращаться, кромсая изнутри на куски.

– Жизель была очень озорной, красивой и милой девушкой. Внешне мы походили. Почти как двойняшки. Только волосы у неё были чуть темнее. С медовым отливом. Несмотря на свою женственность, она, как и ты любила ездить верхом и заниматься фехтованием. Родители не поощряли её интересы. Поэтому мы тайком выбирались на берег реки, где упражнялись на деревянных шпагах. А потом и на настоящих. Признаться, я частенько проигрывал ей.

Эдриан усмехнулся.

– Сейчас бы наверно не проиграл.

Глубокая печаль отразилась в ясно голубых глазах. Сидя напротив него на больничной койке, Стефани чувствовала его невидимую боль. Она не двигалась, не задавала вопросов, а просто слушала откровение его души.

– Чтобы не выдать родителям наш маленький сговор. Я переплетал ей прическу после тренировок. Волосы у неё были очень длинные, как у тебя. Ну я и научился…

Девушка невольно вздрогнула от очередного сравнения. Это уже второе за разговор и то, что она ощущала схожесть с умершей, пугало.

– Наш герцог… Ах да, не помню, говорил ли я тебе. Наверно, нет. Я родом из Аквитании – самой северной провинции, бывшей когда-то независимым Королевством. Хотя я думаю, ты знаешь об этом.

Стефани приоткрыла рот.

– Так ты получается…

– Да. Мой род по отцу восходит к аквитанским герцогам. Когда северное королевство пало, всех аристократов лишили титулов, а наместником назначили брата короля Луарии – месье де Рогана, ставшего герцогом Аквитанским.

– В тебе течет кровь короля Аквитании.

– Короля сгинувшего королевства, – он пожал плечами. – Стефани, не важно насколько голубая у меня кровь. Важно, что у других вместо крови свиные помои.

Девушка тяжко сглотнула. Не согласиться с ним она не могла.

– Так вот. Правнук того самого герцога повадился в мой родной город ездить. Не знаю, какие у него были дела. Помню, что он всегда был в сопровождении своей свиты: виконта де Витрака и двух чьих-то бастардов, – Эдриан стиснул простынь от накатившей злобы. – Жан Луи де Роган заприметил мою сестру, когда она пошла к цветочнице. Осыпал комплиментами, пригласил составить ему компанию на охоте. Она отказалась. С тех пор он стал преследовать её. Но каждый раз с ней был либо отец, либо я. Мы чувствовали неладное, но…

Эдриан шумно вздохнул, стараясь не выказать словесно своей ненависти к герцогу. Он видел с каким напряжением на него смотрела Стефани. Она замерла, как каменное изваяние и лишь движение пальцев, в которых перекатывалось кольцо, выдавало в ней живого человека.

– Это была последняя неделя лета. Отец уплыл в Бидарию по делам. А я был вынужден уехать в Лормон. Я только отправил документы для поступления и меня вызвали на беседу к ректору Академии Правосудия. Милосердные святые, ты бы знала с какой тяжестью на душе я покидал родной город. Я чувствовал беду, но не мог отказаться от поездки, – голос дрогнул. – Вернулся я лишь через две недели. На пятый день, как пропала Жизель. Мать искала её и совсем уже отчаялась. Она заявила в жандармерию, в стражу, что дочь пропала. Не знаю, искали ли они сестру или нет, но…

Эдриан умолк, подбирая слова, чтобы описать то, что произошло дальше. Его трясло от нахлынувших эмоций. Он будто заново переживал ужас тех дней. Беспомощность и бесполезность висела на плечах тяжким грузом.

– Я нашел её!

Три слова прорезали тишину, как выстрелы.

– Брошенную в лесу в кустах. Её тело было еще теплым, когда я прикоснулся к ней, чтобы навеки закрыть голубые глаза. Они были красными и опухшими. На ней не осталось одежды. Ни клочка. А тело… Оно было изуродовано ими. Осквернено, – Эдриан с трудом сглотнул вязкую слюну. – Ублюдки разодрали её в клочья.

– Откуда ты знаешь? – не выдержала Стефани.

Мужчина не понимающе уставился на неё.

– Откуда знаешь, что именно они?

– А, – он усмехнулся. – Расследование зашло в тупик, но я хотел добиться справедливости. Хотел, чтобы подонков наказали. Я жаждал мщения и вместо того, чтобы отправиться в Академию, начал собственное расследование. Я нашел свидетельницу. Бывшую кухарку. Единственную очевидицу, которая призналась в том, что творилось в поместье все четыре дня. Она поведала мне об ужасах и последних днях жизни Жизель. О том, как они глумились и издевались над ней. Я написал обвинение и подал в суд, но кухарку зарезали в переулке, когда она шла, чтобы дать показания.

Сердце Стефани обливалось кровью от услышанного. От несправедливости хотелось кричать во все горло, но она лишь тихо сидела на койке и смотрела в бледное лицо человека, что носил эти страдания в душе столько лет.

– Не знаю, была ли смерть кухарки совпадением или нет… Но обвинение суд не принял. Кроме голословности у меня ничего не было. И сколько я не пытался, больше никаких доказательств найти не смог, – он выдохнул. – Но я продолжал следить за герцогом. Везде за им тянулся след из преступлений. Везде гибли или пропадали молодые девушки. Но все они были из простых семей. Дочки фермеров, ремесленников, торговцев. Никаких следов или улик…

– Да их можно посадить за одно только поведение, – возмутилась Стефани.

– К сожалению, нет, – обреченно ответил мужчина, покачав головой.

Какое-то время они смотрели друг на друга. Девушка видела боль, немую злобу и ненависть. Эти чувства стали осязаемыми в воздухе. Казалось, к ним можно прикоснуться. Эдриан был рад уловить сострадание, но давняя рана вскрылась. Стало невыносимо больно и мучительно. Перед глазами возник образ мертвой обнаженной девушкой, чью бледную кожу покрывали порезы и синяки. Он не сразу узнал сестру, потому что лицо превратили в кровавое месиво. Часть зубов отсутствовало, их выбили. Светло-медовые волосы походили на грязную серо-коричневую паклю, которая скрывала жженые проплешины. А бедра… Доктор говорил, что внутри осталось много осколков. Стеклянные голубые глаза безжизненно смотрели в безоблачное небо.

Жизель. Добрая, чутка Жизель. Она была его сестрой, лучшим другом, а они убили её. Горло будто пронзил раскаленный кинжал.

– Как же несправедливо, что она мертва, а они все еще живы, – прошептал Эдриан, склонив голову. Слезы душили его, рвались наружу, но он сдерживал их. Прикрыл глаза и прижал пальцами слезные протоки.

– Прошу, Стефани, не ходи одна. Не давай повода. Ты им приглянулась, – прохрипел он, борясь со слабостью.

– Эдриан… – нежный девичий голос заставил его вздрогнуть. Сейчас он так походил на сестринский.

Стефани встала с кровати и подошла к нему. Смотреть на его душевные муки стало невыносимо. Хотелось успокоить, обнять, прогнать призраков прошлого. Но сделать это невозможно. Ведь призраки были вполне живы и совсем недавно разговаривали с ними. Сказать, что боль уходит со временем? Это не так. Смерть матери, а потом тети до сих пор слишком ярко проигрывалась в сознании. Есть вещи, которые невозможно забыть.

Стефани осторожно коснулась его напряженного плеча. Не поднимая голову, Эдриан обхватил её за талию и притянул к себе. Он уткнулся лбом в живот, не желая показывать своего лица. Мужчина дрожал от сдерживаемых стенаний, а девушка нежно гладила его светлые волосы, разделяя с ним ужас былой трагедии.

Глава 6.1

Пожар закончился утром следующего дня. Деревянные перекрытия выгорели полностью. Крыша провалилась внутрь, похоронив под завалами основной вход в подвальные помещения и оставив черновую лестницу. Искусная роспись мастеров на стенах, иконы в позолоченных рамах, мозаичные окна были навек утеряны. Медь, латунь и серебро почернели и потеряли прежнюю форму. Отныне церковь Святого Пьера являла собой живое воплощение самой заветной мечты вероотступника и ненавистника Церкви Двенадцатиконечной звезды – развалины с потемневшим и рассыпающимся камнем.

Как говорил священник, пожар начался у алтаря и быстро охватил здание. Подвал, где плененный колдун дожидался приезда инкетеров из столицы, завалило первым. Вместе с ним погибло четыре стражника. Их сгоревшие тела достали из-под завала только к вечеру.

Многие усмотрели в этом замысел Святых: они решили уничтожить демонического выродка – колдуна – предав живьем огню на освященной земле. В стенах церкви ему не могла помочь ни собственная магия, ни сторонние силы. Правда, за что пострадали невинные люди, последователи такой теории объяснить не могли.

Виновных в поджоге не нашли. Старший дознаватель Ажен де Фоле обещался выявить зачинщиков, но пока что следствие находилось в тупике. Никто из пойманных на площади в тот час естественно ни в чем не сознался. Сожжение церкви – вопиющий случай. Это считалось особо тяжким преступлением против веры и каралось смертной казнью. Некоторые парламентарии предлагали казнить всех арестованных на площади, дабы вселить народу ужас. А заодно отчитаться перед Верховным епископом Церкви, что преступники наказаны.

Не всем членам Совета провинции были по нраву такие предложения. Кто-то считал, что толпа поступила правильно. И церковь – небольшая плата за смерть ужасного монстра, что поедал людей заживо. Приверженцы такой идеи кричали, что здание можно отстроить заново и что они готовы лично, руками или финансами, вложиться в это дело. Но говорить, не делать.

Единственным, кто не разделял всеобщих мнений оставался граф Маркус де Монклар. Губернатор не верил, что такой могущественный колдун мог так запросто сгореть в Церкви. Он призывал соблюдать бдительность и предупредить жителей провинции, что, возможно, оборотень бежал и нападения могут возобновиться. В качестве проявления власти он предлагал прилюдно выпороть тех, кто открыто радовался самой горящей церкви, а остальных отпустить.

Выступая перед Советом, Маркус говорил так: «Это было самоуправство. Его нельзя допускать. А завтра толпа не согласиться с решением судьи. Посчитает его слишком мягким и сожжет тюрьму вместе со всеми преступниками. Что тогда?».

Эдриан был с ним согласен. Но, к сожалению, мнение губернатора не стало популярным. Его аргументы вызывали лишь новую волну спора.

Оживленные трения длились три дня к ряду. При этом под дверями ратуши приходили недовольные местной властью люди. В основном родственники арестованных. Они жаждали справедливости и требовали освободить близких.

Эдриан присутствовал на всех собраниях. С каждым разом его убеждение, что это пустая трата времени лишь крепло. Как такового права голоса у него не было. Он мог выступить с трибуны только когда к нему обращались.

Интендант жандармерии со скепсисом и ухмылкой слушал то, что обсуждали. Потому что, в отличии от губернатора, мнение которого выслушивали, но не желали придерживаться, Эдриана игнорировали. Совет провинции куда сильнее заботила сгоревшая церковь и недовольная толпа, чем оборотень. Им было без разницы, чье тело обнаружили в подвале и что колдун нарочно принял облик Люсьена, чтобы не выдать себя.

Несмотря на собранные доказательства, они не верили, что настоящий Люсьен де Варанте погиб этим летом. Консультанту госпиталя откусил голову настоящий оборотень, а его тело упало в реку. Не верили, что колдун мог принимать чей-либо чужой облик. Члены совета все время указывали Эдриану, что он не инкетер, и не может разбираться в подобных вещах. Однако, вызывать служителя из столицы не торопились.