Когда привозили с рынка живого кабанчика, его в этом месте разделывали, подвешивая тушу по центру между столбов на крюки. Один был по центру перекладины сверху, второй торчал из земли.

Меня раздели догола, ноги привязали к нижнему крюку, а руки к верхнему. Зафиксировав таким образом, чтобы не дергался. Они растянули меня так сильно, что веревка врезалась в запястья, боль пронзила руки.

Я взвыл, но никто не обратил на это внимание. Мужики ушли, оставив меня одного, дрожащего от ужаса предстоящего наказания.

Ждать пришлось недолго, вскоре вновь появился управляющий. Он гнал всех пацанов, подталкивая некоторых в спину. Лица у ребят были угрюмы, они старались не смотреть на меня, потупив взгляды. Когда подошли, их выстроили передо мной в ряд.

Из дома вальяжно вышел хозяин и направился в нашу сторону. Рядом семенил довольно улыбающийся сынок с большим фингалом под глазом. Сзади шли двое мужиков, неся ведра с водой, в одном из них торчали очищенные от коры прутья. Я скосил глаза на эту процессию и нервно сглотнул, холодок пробежал по спине, там были розги.

Приблизившись, мельник подбоченился, презрительно оглядев меня с ног до головы. Оставшись довольным, как меня привязали, утвердительно кивнул. Рядом поставили ведра, и оба работника отошли немного назад.

Судя по тому, что происходит, мое наказание будет показательным, а значит жестоким.

Сынок, стоявший возле отца и поглядывающий то на прутья, то на меня, злорадно улыбался. Подмигивая мне и кивая на ведра, демонстрировал тем самым, что они приготовлены для меня.

Хозяин с презрением глянул на понурившихся детей, глаза его злобно сузились.

– Этот мерзавец, – закричал мельник, указывая в мою сторону, – посмел ударить моего сына. Батрак, которого я, проявив сострадание и доброту души, приютил! Дал кров, еду, работу, и вот чем он отплатил! Едва не сделал сына калекой, еще немного и оставил бы без глаза. И это за то, что я проявляю к вам доброту и милосердие! – Он злобно взирал на детей, произнося свою речь. – Подобное не может сойти с рук никому! Вы будете стоять и смотреть, как наказывают тех, кто позволяет себе нападать на моего мальчика. И не сметь отводить глаза! – Рявкнул он, – смотреть на него!

Дети нехотя подняли головы, я увидел их испуганные лица, у младших появились слезы.

– Сын, – повернулся он к нему.

Толстяк ехидно и мстительно заулыбался и подошел к ведру. Тщательно осмотрев прутья, выбрал один, хлестнул им в воздухе и глянул на отца.

– Начинай, наказывай своего обидчика. – Они оба подошли ко мне и встали сбоку.

Толстяк нанес свой первый удар. Дернувшись, я сжал зубы и застонал, резкая боль обожгла спину. Удар стерпел, не закричал, лишь часто задышал носом, сжав зубы.

– Э, нет, – недовольно покачал головой отец, – Так не пойдет. – Забрав у него прут, с силой врезал мне по спине.

В этот раз боль была просто дикой. Я заверещал и что было мочи задергался, пытаясь извиваться, из глаз брызнули слезы. Было настолько больно, как будто к спине поднесли раскаленное железо.

– Вот как надо. – Наставительно произнес он, – Видишь, кровь потекла, шкуру пробило, так рубцы останутся, будет память на всю жизнь. Делай замах побольше и бей со всей силой и резче. Не жалей его, чем громче станет орать, тем лучше.

Сын учел сказанное и, как следует размахнувшись, врезал что было сил по моей спине. Боль стояла невыносимая и пробирала до костей. Мой крик разносился по всей окрестности, слезы лились из глаз, а он все бил и бил.

Я видел, как пацаны морщились, вздрагивали от каждого удара, некоторых трясло, но продолжали смотреть, помня слова хозяина.

Исполосовав спину, сменив окровавленный прут на новый, толстяк перешел ниже и стал бить по заднице.

Вскоре я почувствовал, как по ногам струится что-то теплое. Мельком удалось глянуть вниз. На земле возле ног были видны пятна крови. Еще немного и боль стала нестерпимой, сознание не выдержало, я отключился.

– Очнулся! – Удовлетворенно прорычал мельник, увидев, как открываю глаза, после того как меня окатили холодной водой.

– Давай, сынок, продолжай, не стой, только в этот раз бей еще ниже.

Боль была настолько нестерпимой, что дыхание перехватывало. Я не мог орать, лишь хватал ртом воздух, да дергался, а затем вновь потерял сознание, это повторялось еще дважды.

Меня вновь окатили водой. Она была соленой, от чего я заорал так, что все стоящие рядом ребята вздрогнули и отшатнулись.

Дергаться сил не было, стоять не мог и просто повис на руках, путы врезались в запястья, сдавив их. Плечи сводило, пальцы на руках сами по себе дрожали. От соли раны тут же стало разъедать, причиняя неимоверное страдание.

Толстяк, крутя в руке окровавленный прут, довольно его разглядывал.

Его отец зыркнул на меня, затем повернулся в сторону детей. Сзади них, поодаль, уже собрались работники, лица у мужчин были суровыми, мрачными, а женщины смахивали слезы, поглядывая на мое истерзанное тело.

– Если кто даст ему воды или даже просто подойдет, – закричал хозяин, чтобы слышали все, – будет безжалостно наказан! Эта мразь должна висеть до утра. Всем ясно? – Он обвел присутствующих гневным взглядом.

Понурив головы народ только вздыхал, возразить никто не посмел.

Мельник приблизился ко мне и схватив за подбородок приподнял голову.

– Я бы тебя живьем закопал, сучонок, за то, что поднял руку на сына моего. Благодари его, мальчик захотел сам тебя наказать. Только раньше времени не радуйся, падаль, думаю до утра не доживешь, сдохнешь как собака. Расходитесь, – Рявкнул он и отпустив меня направился домой.

Его сынок глянул в мою сторону и скорчив ехидную улыбочку посеменил рядом с папашей. Вскоре во дворе никого не осталось, продолжая стонать, я весел в одиночестве посреди двух столбов.

На дворе стемнело, несколько раз проваливаясь в забытье, приходя в себя и всхлипывал подвывая. Вскоре боль притупилась, рук уже практически не чувствовал. Все тело ныло, сильно хотелось пить, изредка я облизывал пересохшим языком потрескавшиеся губы.

Глава 6

В доме хозяина погас свет, домочадцы легли спать, и через некоторое время, когда ночь вступила в свои права, краем уха уловил тихий шорох. Я приоткрыл глаза, кто-то крался ко мне в ночи.

Трудно было разглядеть, кто это, лишь чье-то шумное дыхание быстро приближалось. Но когда человек оказался совсем рядом, в свете вышедшей из-за облаков луны прямо передо мной предстала искаженное гримасой ненависти сопящее лицо сына мельника.

Уставившись на меня ненавидящим взглядом, выпятив нижнюю губу, он крепко сжимал в правой руке небольшой кухонный нож.

Заметив, что смотрю на него, схватил за волосы и рывком приподнял голову.

– Я подслушал разговор, – зашипел он, – девочки о тебе переживают, такой красивый мальчик, добрый, хороший. А меня они называли толстым жирным поросенком, уродом и упырем.

Он прищурился и зачем-то чуть высунув язык, медленно прикоснулся лезвием ножа к краю глаза на моем лице. Я ощутил остро отточенный холодный металл, по телу побежали мурашки.

– Если заорешь, перережу горло. – Сквозь зубы процедил он и быстро провел лезвием по лицу, разрезая щеку и губы.

Я задергался, глаза расширились от боли, которая пронзила лицо, не выдержав, заорал. Кровь тут же хлынула по щеке, затекая в рот, заливала подбородок, шею. Едва не захлебнувшись, стал отплевываться, лицо жгло пламенем.

От того, что я таким нечеловеческим голосом огласил окрестности, сын мельника запаниковал и отпрыгнул от меня. Испуганно вращая головой, озираясь по сторонам, тут же отбросил в сторону нож и, вжав голову в плечи, побежал домой.

Продолжая дергаться, я надрывно выл, кровь хлестала не переставая.

В своей агонии даже не заметил, как появились взволнованные люди, неся зажженную лампу, освещая себе путь. Их пришло человек шесть. Шествие возглавляла Марфа, жена управляющего, которая вернулась из города. Узрев меня в таком ужасном виде, они все запричитали, заголосили, стали что-то орать, а две из них побежали за хозяином.

На первом этаже дома зажегся свет, а немного погодя пришел и он, в сопровождении женщин, мрачный, злой, заспанный.

В этот раз никто не сдерживал себя, единственную женщину, которую побаивался хозяин, была Марфа. В ее присутствии и другие осмелели, с криками дружно набросившись на него. Крики, какой он изверг, садист, бездушный человек, разносились на всю округу.

Марфа была большой женщиной в прямом смысле этого слова. Ручищи у нее тоже были будь здоров. Как-то врезала одному мужику, тот просто отлетел на несколько метров, грохнувшись на землю.

К тому времени я был весь в крови, она струилась по ногам и стекала на землю. Испытывая сильную слабость, начало мутиться сознание, перед глазами все плыло.

Мельник, с осторожностью взирая на Марфу, подошел ко мне. Пренебрежительно глянув, зло, грязно выругался. Затем, обходя ее стороной, произнес, что, мол, если меня так жаль, то можете забирать и сами выхаживать. Но он не видит в этом смысла, я все равно сдохну, крови много потерял, уже не жилец.

После чего, не обращая внимания на причитающих женщин, быстро удалился, продолжая материться из-за того, что его подняли среди ночи из-за какого-то полудохлого щенка.

Женщины захлопотали вокруг меня, кто-то прижал тряпку к ране, чтобы остановить кровь, кто-то сбегал за ножом, чтобы разрезать путы. Дальше я уже ничего не помню, потерял сознание и провалялся в беспамятстве больше недели.

Когда пришел в себя, то обнаружил, что лежу в маленькой комнатке на топчане, забинтованный полосками какой-то тонкой ткани, прикрытый сверху стареньким одеялом.

Потом мне рассказали, как меня принесли полумертвого в это подсобное помещение. Промыли раны, кто-то из женщин неумело, но заштопал щеку. Намазали заживляющей мазью из трав, забинтовали, затем долго поили настойками, скинувшись, приобретя их у лекаря. Даже особо не надеясь, что выживу, продолжали лечить.

Времени потребовалось много, прежде чем я окончательно пришел в себя и, скрепя от боли, смог вставать на ноги. Немного набравшись сил, стал работать и в итоге полностью оправился, что для многих было удивительно.

Сына мельника я долгое время не видел. То ли он скрывался, то ли боялся меня и не хотел попадаться на глаза.

Прошло время, я окончательно выздоровел. Он все-таки подкараулил меня как-то вечером, появившись внезапно из-за угла и стиснув зубы, мстительно прошипел:

– Я тебя предупреждал, чтобы не орал, но ты не послушал. Только не надейся, что теперь будешь жить спокойно, мерзкий урод, – он мстительно прищурился. – Ты, погань, все равно сдохнешь в страшных мучениях. Я уже все придумал. Живи и трясись от страха, скоро придет твой мучительный конец. – Толстяк зарычал, еще раз зыркнув на меня, быстро скрылся за сараем.

У меня внутри все похолодело, сердце учащенно забилось. Этот мерзавец выполнит обещание, не своими руками, так чужими, можно не сомневаться.

Страх прокрался в душу. Медленно передвигая ватные ноги, я поплелся домой. На следующую ночь мне приснился тот сон, в котором привиделся черный дракон.

Целую неделю я тайно готовился к побегу, оглядываясь по сторонам, опасаясь за свою жизнь. Было страшно, но я уверенно шел к цели. Так долго собирался, так как в моем положении было непросто насобирать еды в дорогу и подготовить нужную одежду.

Наконец, когда все было готово и настал последний день моего пребывания у мельника, появилась робость. Все-таки покидать место, к которому привык, где есть кров, еда, знакомые люди, было страшновато. Вот только оставаться тоже не мог.

Поздно вечером, когда на небе взошла луна, я сидел в своем чулане, одевшись в дорогу, и пытался унять накатившее волнение. Впереди неизвестность, долгий, очень длинный путь, и как оно все там для меня сложится?