Александр Бэтц: Нерон. Безумие и реальность

Посвящается Флориану

Перевод оригинального издания

Alexander Bätz

Nero. Wahnsinn und Wirklichkeit

© Rowohlt Verlag GmbH, Hamburg, 2023

© В. А. Филиппова, перевод на русский язык, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Введение

Беременность Нерона

Нерон забеременел – наконец-то. Он страстно хотел зачать и родить ребенка, угрожал своим врачам огнем и смертью, если они не помогут ему осуществить желаемое. Они приготовили для него зелье, которое должно было совершить чудо. Чудо свершилось: роды произошли через рот. После неустановленного срока беременности император изрыгнул уродливую жабу. Присутствующие прокомментировали омерзительное зрелище испуганными возгласами: Lata rana, lata rana! – «большая лягушка», что дало название Латеранскому дворцу^[1] в Риме^[2].

Эта причудливая история взята из так называемой «Императорской хроники» – исторической поэмы XII века, раннего средневерхненемецкого периода, предположительно написанной в Регенсбурге. Произведение, весьма популярное в Средневековье, содержит исторический и хронологический очерк римских и германских императоров от Цезаря до 1147 года^[3]. События тех лет сокрыты в преданиях и отчасти бесследно утеряны: более 17 000 стихов, в которых в основном воспеваются заслуги перед Церковью, наделяют фигуры правителей обилием анекдотов. Помимо беременности Нерона, неизвестный автор также рассказывает, как тот с великим энтузиазмом поджег Рим и из любопытства вспорол живот собственной матери. Казнь апостолов Петра и Павла также приписывается Нерону. Соответственно, в конце повествования ubelen kunige Nêre, злого императора Нерона, забирает сам дьявол.

Наряду с родившим жабу императором, чье необычное желание гротескно выходит за рамки установленного Богом порядка, идя, как говорится в тексте, «против природы человеческой», «Императорская хроника» содержит один из любопытных моментов истории рецепции Нерона, которая по сей день вызывает живой интерес. На протяжении почти 2000 лет распространяются бесчисленные изображения и истории о последнем императоре из династии Юлиев-Клавдиев^[4]. Упоминания о каких-либо его достоинствах встречаются крайне редко.

Как часто бывает при оценке масштабов исторического величия и степени вины, образы Нерона – это прежде всего отразившие дух своего времени слепки, которые больше говорят о своих создателях, чем об описываемой фигуре. То же справедливо в отношении и Александра Македонского, и Юлия Цезаря^[5]. Но если в их случае в первую очередь учитываются политические реалии, которые оценивались широко и весьма разнообразно, а также предлагаются все промежуточные оттенки – от глубокого неприятия до благоговейного почитания, – то суждения о Нероне колеблются лишь в рамках красочной палитры зла, и создается впечатление, что только этим он и выделяется: спустя два тысячелетия Нерон стал символом, обозначающим всевозможные пороки и в то же время полностью скрывающим историческую личность. Сегодня Нерон широко известен как матереубийца, гонитель христиан, тиран и поджигатель. Более доброжелательные критики видят в нем просто толстого невротика, беспринципного бездельника или изнеженного неудачника, который увлекся поэзией и пением и был абсолютно непригоден к роли римского императора.

Образ Нерона мгновенно переносится из далекого Древнего Рима в наши дни. Сравнение с ним сразу же приходит на ум, когда нужно осудить недостатки или политический режим диктаторов, авторитарных лидеров или правителей-экстремистов, и на протяжении 20 веков такое сравнение остается понятным для всех. Когда в марте 2020 года Дональд Трамп опубликовал в Twitter^[6] фотографию, на которой он играет на скрипке, пока в США бушует коронавирус, весь мир дружно упомянул в комментариях Нерона: Рим в огне, а Нерон берет в руки лиру^[7].

Многие годы исследователи-антиковеды всячески выражали сомнение в том, что историческая фигура Нерона имеет что-то общее с этими клише. И сегодня они усердно разрабатывают альтернативные интерпретации образа императора, лишенные отпечатка времени, обсуждают различные варианты оценки его правления и намечают историографические тренды – например, в отношении переосмысления роли принцепса с точки зрения его увлечения искусством^[8]. Более удобная версия характеристики Нерона как особенно неприятного представителя длинной череды «плохих» императоров все дальше отодвигается на второй план. В современной науке больше никто не использует легендарный термин «кесарево безумие» – диагноз, который в конце XIX – начале XX века с энтузиазмом применяли к таким императорам, как Нерон или Калигула, для объяснения странностей в поведении и характере этих правителей, в изобилии представленных в древних текстах^[9].

Истории императоров

Парадигма в отношении великих деятелей Античности начала меняться несколько десятилетий назад. Сегодня в дискурсе доминируют структурно-исторические перспективы^[10]. Вряд ли кто-то всерьез будет отрицать, что фигура, всегда казавшаяся грандиозной, такая как Август (отношение к которому было куда лучше, чем к Нерону), является порождением своего времени. Даже для него, первого римского императора, несмотря на аккумулированную им невероятную власть, существовали объективные условия, которые зачастую принуждали его действовать энергично и, что не менее важно, требовали понимания и умения к ним приспосабливаться.

Однако бо́льшая часть историографических, антикварных и биографических текстов древности посвящена исключительно таким великим людям и их столь же великим деяниям, как хорошим, так и плохим. Структурную информацию о рассматриваемом периоде, игровом поле действующих лиц, античные авторы передают лишь косвенным образом. И это неудивительно: зачем Тациту или Светонию распространяться о том, что для их современников было само собой разумеющимся? Из-за этого фильтра последующие наблюдатели легко упускали из виду связи и предпосылки. Так и Нерон на протяжении веков сталкивался с этой проблемой. Предполагаемый безумец вполне может предстать в ином ключе, стоит только осветить его окружение ярче и шире. Более полная картина вырисовывается, лишь когда жизнь и поведение императоров встраиваются в реалии римского общества, в условия жизни при дворе, в пространство принятия решений и общения, в систему императорской власти в целом^[11].

Исследователи давно пришли к выводу, что образ ранней Римской империи должен быть воссоздан на основе целого комплекса источников. Зачастую проблема заключается не столько в императорах, сколько в текстах, доступных для реконструкции их биографий. Однако историк не может выбирать одни источники в ущерб другим. Это относится ко всем периодам, но более всего применимо к древней истории. При изучении греко-римской Античности традиция куда тоньше и большей частью сложнее, чем в более поздние эпохи, где порой допускается щедрая расстановка акцентов при подборе материалов. Грань между утверждениями и предположениями часто очень тонка, особенно когда речь идет об императорах династии Юлиев-Клавдиев.

Кто такой Нерон?

Цель этой книги не в том, чтобы превратить плохого императора Нерона в хорошего императора Нерона. Это было бы методологически и фактически неверно и для этого нет никаких оснований. Скорее, ее цель в том, чтобы демифологизировать Нерона, трезво представить как человека своего времени с присущими ему ритуалами и правилами, традициями и ценностями, не упуская из виду спорные сообщения. Выбранная оптика исследования часто охватывает материал куда шире обычной биографии, но затем отклоняется от четкого фокуса на конкретной личности. В центре внимания – вовлечение Нерона в повседневную жизнь. Взять лупу и сконцентрироваться исключительно на нем будет явно недостаточно. В книге используются культурный, социальный, событийный и структурно-исторический подходы – таким образом, учитывается, что Нерон взаимодействовал со своим миром и людьми, живущими в нем, в самых разных точках соприкосновения. Речь идет о создании широкой панорамы, в которой второстепенные герои иногда становятся главными действующими лицами, и наоборот – насколько позволяют источники.

В общении со многими современниками, которое не вызывало особого интереса у античных авторов, Нерон зачастую выступал в большей степени как человек, нежели как император. Были кормилицы, которые заботились о нем и опекали еще до того, как его стали называть Нероном, воспитатели, которые присматривали за мальчиком и готовили к престолонаследию. А при императорском дворе, где соединялись нити управления империей, бывшие рабы выполняли всю работу, важную и грязную, что зачастую означало одно и то же, для Нерона, их патрона, который даровал им свободу и мог рассчитывать на вечную благодарность.

Рассчитанная близость и бесконечная дистанция в равной мере характеризовали отношения Нерона с аристократией, по крайней мере с момента, когда он встал на ноги и больше не желал безоговорочно подчиняться своим советникам. Тогда благосклонность и недовольство императора решали вопрос жизни и смерти, и самоубийство, настоятельно рекомендованное сверху, стало нередким среди сенаторов. Разумеется, столь жестокое распределение ролей оказало огромное влияние на отношение аристократов к императору. И традиционалисты, и соглашатели были вынуждены признать, что обыденное представление сенаторов о самих себе и их фактическое значение в государственном аппарате диаметрально противоположны. А император, который не мог или не хотел видеть, что уважение к традиции как к наименьшему общему знаменателю в отношениях с сенатом просто необходимо, недостоин этого титула. Итогом стали заговоры, восстания и смерти, а в самом конце – смерть самого Нерона.

В круг общения Нерона входили не только разочарованные аристократы, но и возничие, жрицы, гладиаторы и солдаты, а также простые граждане Рима, которые с восторгом или недоумением смотрели на своего императора, когда тот выступал на публике в качестве артиста. Нерон-изверг лишь изредка проявляется в этих зонах контакта. Не каждый житель Рима подтвердил бы расстройство поведения непредсказуемого императора. В поисках монстра-поджигателя мы ступаем на особенно зыбкую почву. Между тем большинство ученых убеждены: Нерон не виноват в великом пожаре 64 года, столь неразрывно связанном с его именем.

«Что могло быть хуже Нерона, что может быть лучше его бань?» – вопрошает поэт Марциал в эпиграмме примерно через 20 лет после смерти Нерона^[12]. Нерон был весьма противоречив во многих отношениях, и еще при его жизни общественное мнение о нем разделилось^[13]. Свет и тень пронизывали его правление, при этом параметры, определяющие, что к чему отнести, зависели от наблюдателя. Однако вряд ли можно отрицать, что освещение литературных преданий, выдержанных исключительно в самых мрачных тонах, не отражает сложности предмета.

Эпиграфика, второй по значению источник по истории Древнего мира после античной литературы, представляет Нерона в ином свете^[14]. На территории Римской империи сохранилось 175 надписей, инициированных самим Нероном или посвященных ему. Эти свидетельства вовсе не указывают на то, что между 54 и 68 годами на императорском троне восседал опасный психопат. В целом в надписях имидж Нерона соответствует высоким стандартам: отсылки к Августу и прославление военной мощи были частью канонического образа всех предшественников Нерона. Так что тут все было в порядке вещей.