Капитан Заваров выслушал монолог Виталия Викторовича с холодной и чуть печальной улыбкой, только пальцы, сжимавшие край стола, заметно побледнели. «Непросто дается ему показное равнодушие, – подумалось Щелкунову. На душе малость улеглось. – Вот, кажется, и выговорился».

Капитан Заваров сложил папки, расположенные на столе, в аккуратную стопку, а потом остановил свой взгляд на майоре Щелкунове.

– У меня к вам одна, но очень убедительная просьба, – ровным голосом проговорил капитан. Он даже улыбнулся холодной и чуток снисходительной улыбкой, – больше никогда не вмешивайтесь в мои дела. А насчет компрометации наших органов, советской власти… я думаю, что вы просто пошутили. Впрочем, возможно, когда-нибудь мы с вами еще вернемся к этому разговору.

Глава 7
В краске не пачкаемся

Несколько дней Василий Хрипунов не выходил из дома. Неожиданно разболелось все тело, не было желания даже пошевелиться, а потому все это время он провалялся в постели. Вздрагивал при каждом стуке в дверь, спал тревожно и если просыпался, то уже не мог уснуть до самого рассвета. О совершенных убийствах он никому не рассказал. Опасался проболтаться во сне, ненароком проговориться в беседе с женой или с родными. «Вот она, настоящая ноша – словно горб! Таскайся теперь со всем этим!»

А потом, когда уже не осталось сил хранить в себе содеянное, Хрипунов решил во всем, как на исповеди, признаться жене. Поначалу Надежда перепугалась, ее хорошенькое лицо исказил почти животный ужас, но потом вдруг прижалась к нему плечом и произнесла:

– Ты только никому не говори об этом, не говори… Ведь посадят тебя, Вася. И надолго! Ведь не так давно из тюрьмы вышел! А нам еще дочку вместе растить… Ой, ужас-то какой!

Хрипунов помолчал, а потом, презирая себя за проявленную слабость, произнес:

– Ладно… Поговорили об этом, и хватит! Разберусь как-нибудь сам со своими проблемами. Считай, ничего я тебе не говорил. Тряпки я тебе там кое-какие принес. В сарае два мешка лежат, выбери из них что-нибудь для себя, что понравится.

Сделав над собой усилие, Василий поднялся и подошел к кровати дочери. Повернувшись на бок, малышка тихонько посапывала. На него вдруг накатила нежность – ничего похожего он прежде не испытывал. Поправив сползающее с нее одеяльце, он поцеловал дочь в щеку и вернулся к жене.

Первую кражу Василий Хрипунов совершил в одиннадцать лет на «еврейском базарчике», расположенном в самом тупике улицы Пушкина, на высоком берегу Казанки. Тогда Василий украл большой шматок сала у зазевавшейся толстой тетки в перепачканном белом переднике. Добычу разделил со своим близким другом Петькой Петешевым, с которым пришел на рынок, чтобы купить семечек. Сели в тенистом Фуксовском саду на лавочке, с которой хорошо просматривалась медленно текущая Казанка, и под чириканье синиц, спрятавшихся в кронах деревьев, с большим аппетитом съели сало. Вдохновленный первым успехом, Василий продолжал подворовывать и дальше. На низкорослого шустрого мальца мало кто обращал внимания, а потому среди своих сверстников Василий прослыл фартовым.

В октябре месяце 1941 года, согласно постановлению Президиума Верховного Совета СССР, ввел всеобуч на всей территории Советского Союза, по которому все лица мужского пола от 16 до 50 лет подлежали военному обучению. Особое значение уделялось овладению стрелковым оружием, стрельбе из пулемета, а еще правильно и далеко нужно было уметь бросать гранату. Учили оборудовать окопы, строить заграждение против танков. Занимались тактической подготовкой одиночного бойца и действиями в составе отделения. Уже через два-три месяца, случалось, что и раньше, уже обученных бойцов отправляли на передовую.

Чтобы не попасть на фронт, Василий Хрипунов изготовил удостоверение инвалида 3-й группы, освобождающее его от призыва. Полгода ему удавалось избегать мобилизации, но в марте 1942 года было установлено, что удостоверение липовое, и он был осужден на два года лишения свободы. У «хозяина» чалился от звонка до звонка и уже через неделю после освобождения был мобилизован в ряды Красной армии и отправлен на Карельский фронт, растянувшийся в полосе от Мотовского залива Баренцева моря до Ладожского озера. На фронте пришло осознание, что жизнь скоротечна, подобно горящей спичке. Еще через год, во время взятия 1-м Прибалтийским фронтом Кенигсберга, Василий получил серьезную контузию и госпитальной комиссией был списан подчистую.

Несмотря на тяжелую контузию, Хрипунов посчитал, что ему крупно повезло: из целой роты бойцов в живых остались только двенадцать. Многие из погибших были мальчишки, призванные со школьной скамьи, так и не успевшие пожить. В госпитале, куда он попал, умирали от ран даже здоровяки, которым, казалось бы, не будет сноса и на роду написано, что проживут до ста лет. Из госпиталей недавние бойцы выходили покалеченными, часто никому не нужными, им оставалось только ходить по вокзалам и просить копеечку. В стенах госпиталя Василий дал себе клятву: если удастся уцелеть в окружающем кошмаре, то жить станет так, как если бы настал его последний час. Но для этого нужны деньги – много денег, – столы должны ломиться от обильной и вкусной еды и дорогой выпивки.

Недавнее военное прошлое приходило к нему ночами в образе надвигающегося на него немецкого танка с белыми большими крестами. Хотелось убежать, отползти, на худой конец, куда-то спрятаться, но он не мог даже пошевелить ногой и закричать от ужаса. Молча наблюдал за тем, как гусеницы наползают на него. Просыпался Василий Хрипунов в липком поту и не мог уснуть до самого утра.

Через месяц после возвращения с фронта Василий по рекомендации своего дяди, имевшего в Казанской гармонной фабрике близкое знакомство с руководством, устроился на предприятие разнорабочим. А после прохождения врачебной комиссии его назначили начальником охраны предприятия и выдали преклонного возраста наган, который он с гордостью носил в старенькой кобуре, сохранившейся, вероятно, еще со времен царского режима.

При прохождении очередного освидетельствования врачебная комиссия вдруг засомневалась в его психическом состоянии, так как в «красноармейской книжке» был указан диагноз, который не подразумевал занимать руководящие должности и тем более иметь дело с оружием: «…младший сержант Хрипунов В. А. уволен из армии в результате тяжелой контузии головного мозга, в результате чего выявлены затяжные психические расстройства, головокружение, а также головные боли. В острый период травмы стало развиваться паралитическое косоглазие…» После некоторых дополнительных обследований Василию удалось убедить врачей, что он перенес не тяжелую контузию, как написано в книжке (обычно сопровождающуюся длительной потерей сознания, часто с нарушением дыхания и кровообращения), а легкую, проявляющуюся в виде шума в ушах.

Работа начальника охраны пришлась ему по душе: сутки работаешь, двое отдыхаешь. Оставалось немало свободного времени, чтобы отдохнуть и подправить материальное благосостояние.

Вскоре Василий сошелся с симпатичной девушкой, проживавшей также на Суконке и которую помнил еще совсем девчонкой. Поначалу жили во грехе, не думая о чем-либо серьезном, а потом решили официально оформить отношения. Еще через год родилась дочь. Хрипунов стремился наряжать жену во все лучшее, исполнял ее малейшие капризы. «Надька – девка видная! – размышлял Василий. – Чтобы удержать такую яркую кралю, нужно большие хрусты иметь! Красивым барахлом ее заинтересовать. С шантрапой, с которой сейчас квартиры обносим, много не принесешь… Пойти на крупное дело у них духу не хватит, был бы Петро, обязательно что-нибудь придумали бы. Только где он сейчас? Говорят, что чалится где-то».

* * *

Вскоре невеселые думы об убитых стариках отодвинулись куда-то на задворки сознания. Хрипунов заставил себя поверить в то, что их просто не существовало, и почти сразу же закончились бессонные ночи, без следа улетучился липкий противный страх.

Неделей позже Хрипунова потревожил стук в дверь.

– Иди открой! – сказал Василий, посмотрев на жену.

Надежда подошла к порогу, скинула металлический крючок с дверного косяка и, увидев перед собой рослого ссутулившегося мужчину, удивленно спросила:

– Вам кого?

Гость, в свою очередь, тоже выглядел обескураженным:

– В этой квартире Хрипуновы проживали. Они переехали?

Молодая женщина отступила на шаг в полутемный коридор и громко произнесла:

– Вася, это, кажется, к тебе пришли!

В проеме длинного и узкого коридора показался и сам хозяин. Василий Хрипунов совершенно не изменился – все такой же сухопарый, черноволосый, словно время прошло мимо него. Правда, кожа на скулах будто бы немного пообтерлась и приобрела грязновато-пепельный цвет, да вот еще косоглазие появилось. А так все тот же!

– Петро! – заулыбался Хрипунов, широко раскинув руки. – Неужели ты? Давненько не виделись. – Обнялись, слегка постукивая друг друга по плечам. – А я как раз о тебе недавно думал. Проходи, чего же ты как неродной!

Петр Петешев прошел в знакомый коридор, стены которого еще до войны были оклеены обоями. В комнате лишь малоприметные изменения – все те же зашарканные полы, прежняя старинная массивная мебель с резными дверцами и стенками с облупившимся лаком. Даже занавески на окнах неизменные, разве что заметно выцветшие… Казалось, что время в этой комнате запылилось и замерло.

«Небогато Большак живет», – отметил про себя Петешев.

Сели за круглый стол, покрытый все той же синей скатертью. Рядом с ним стоял продавленный матерчатый диван.

– Петух, – назвал Хрипунов Петешева детским прозвищем, – сколько же мы с тобой не виделись?

– Где-то года четыре, – подумав, ответил Петешев. – С тех самых пор, как ты на чалку попал. Потом, я слышал, тебя на фронт отправили.

– Было дело, – неохотно согласился Хрипунов. – Призвали быстро, даже попрощаться с тобой не успел.

– И как ты там, у хозяина? – поинтересовался Петешев.

– А что там может быть хорошего? – устало отмахнулся тот. – Два года на колючую проволоку пялился. Ты ведь тоже свое оттрубил, знаешь, что почем.

– Знаю… В Воркуте чалился. Гнилое место! Люди мерли, как мухи! Поначалу тяжело было, а потом ничего, как-то пообвыкся… Ладно, чего там будоражить старое, – мотнул он головой, словно стряхивая дурные воспоминания. – Расскажи лучше, как ты сейчас живешь. Чем дышишь? Что это за краля сейчас с тобой?

Василий Хрипунов усмехнулся:

– А это, Петро, не краля… Это моя жена.

– Ах вот оно как. Красивую подцепил.

– Есть такое дело, – довольно заулыбался Хрипунов.

– А я ведь тоже женился. Может, не такая раскрасавица, как твоя, но мне пойдет.

– Поздравляю, – произнес Хрипунов. Правый уголок губ пополз вверх.

Скверную привычку Василия кривить губы Петр помнил едва ли не с раннего детства. «Не меняется Большак, даже ухмыляется по-старому».

– Мужикам сейчас только и выбирать. Сам посуди, из наших ровесников никого и не осталось. Раз-два и обчелся! Иной раз пройдешь по улице, а там одни девки гуляют! Можно такую кралю выбрать, к каковой раньше и не подступиться было… А сейчас они сами на шею вешаются!

Вошла Надежда с подносом в руках, в центре которого стояла бутылка водки с двумя стаканами, а подле – тарелка с нарезанным хлебом, колбасой и большими кусками вареного мяса; в глубоком блюде лежали соленые огурцы.

– Угощайтесь, – весело произнесла женщина, расставляя тарелки на столе.

– Видишь, какая у меня жена понимающая. Даже просить не нужно, сама все принесет, знает, что друг пришел, с которым давно не виделся. Все, иди к себе, Надюха, сами разберемся, у нас тут серьезный разговор пошел.

Не сказав ни слова, Надежда вышла. Распечатав бутылку «Московской особой», Василий Хрипунов наполнил стаканы:

– За встречу, что ли.

– Давай, – охотно согласился Петешев, поднимая стакан.

Стеклянные грани столкнулись, издав глухой звук. Хрипунов подцепил пальцами соленый огурец; Петешев положил куски мяса на хлеб, и приятели с аппетитом зажевали.