Весь склон горы Балибань заволокло огненно-красной пылью, будто там выросла полупрозрачная зыбкая стена. Сянь-е замер на месте – он с одного взгляда понял, что на том склоне хозяйничает уже не ветерок, а настоящий вихрь. Он стоял навытяжку под палящим солнцем, в ушах грохотало, словно хижина рухнула и погребла его под собой.

Сбиваясь на бег, Сянь-е поспешил к горе Балибань.

Зыбящаяся вдалеке полупрозрачная стена пыли теперь еще больше сгустилась и качалась над землей, вздымаясь и опадая, словно воды потопа, что извергаются из пучины волна за волной, дабы скрыть хребет Балоу под толщей древнего безбрежного океана.

Конец, теперь точно конец, бормотал про себя Сянь-е.

А ведь ветерок хотел предупредить меня об урагане, потому и унес шляпу, потому и привел меня на гору. Прости, ветерок, причитал старик. Я не должен был тебя пинать. И шляпа, думал старик, она желала мне добра, потому и побежала за ветром, зачем же я ее разорвал? Состарился Сянь-е, вконец состарился. Выжил из ума, разучился отличать добро от зла. Старик все причитал, и слова раскаяния падали из его рта кольцами бесконечной лианы. Наконец мутно-желтый ураган вдалеке улегся, сердце старика успокоилось, и снарядная пальба, которая все это время гремела в висках, тоже смолкла. От наступившей тишины у Сянь-е заныли уши. Солнце светило с новой силой, его грубые и настырные лучи тащили из земли раскаленный добела скрежет, с каким лопаются бобовые стручки в жаркий день. Сянь-е замедлил шаг, его дыхание сделалось ровным и неторопливым, как стежки мастерицы, сшивающей подошву. Наконец он добрался до своего склона, подошел к краю поля и в ужасе замер на месте, и дыхание его оборвалось, будто по нему полоснули ножом.

Кукурузный стебель сломало ветром. Торчавший из земли пенек дрожал, словно обрубленный палец, и под беспощадным солнцем из раны сочилась тонкая и вязкая, будто нить шелкопряда, струйка зеленой боли.

Старик и пес переселились на склон горы Балибань.

Как в пору созревания тыквы деревенские старики перебираются на бахчу, чтобы охранять урожай, так и Сянь-е без раздумий переселился на поле. Неподалеку от кукурузного ростка он построил навес: вкопал в землю четыре столба, соорудил лежанку из дверных досок, а вместо крыши бросил четыре соломенные циновки. Столбы старик утыкал гвоздями, чтобы вешать на них разную кухонную утварь: котелок, черпаки и щетки. Посуду покидал в старый мешок из-под муки и повесил его под котелком, а чуть ниже по склону сложил небольшой очаг. Оставалось только ждать, когда кукуруза даст новый побег.

Первую ночь на новом месте Сянь-е не мог заснуть, как ни старался. По небу струился серебристо-белый жар, старик снял исподнее, сел нагишом на лежанке и закурил. В тусклом свете раскуренной трубки взгляд Сянь-е невольно упал на срам, который бумажным фонарем свесился у него между ног, старик устыдился и снова натянул исподнее. Совсем я состарился, вздохнул Сянь-е, мне от него больше ни пользы, ни радости. Будь моя воля, променял бы его на новый побег кукурузы. Кукуруза выпустит листочек, а мне столько радости, как в молодости, когда встретишь милую у околицы, заведешь с ней разговор у колодца. Память пропитала тело старика влажным покоем. Он вытряхнул трубку, угольки стукнулись о накрывшую поле ночь и разбудили пса.

Проснулся, спросил Сянь-е.

Спишь ты крепко, даром что слепой. А я зрячий, но заснуть не могу.

Пес подполз поближе и лизнул ему руку. Сянь-е погладил Слепыша по голове, расчесал шерсть у него на морде. И увидел, как из пустых песьих глазниц выкатились две прозрачных слезы. Старик утер Слепышу слезы и выругался: проклятое солнце, черная твоя душа, ты своими лучами собаке оба глаза выжгло! При мысли о том дне сердце у старика заныло, он сгреб пса в охапку и прижал к груди, утирая ему слезы. Ладони Сянь-е мигом намокли, будто у Слепыша из каждой глазницы бил родник с ключевой водой. Кто же знал, что так выйдет, думал старик. В былые годы, если случалась засуха, на краю деревни ставили алтарь, сверху – три блюда с приношениями и два глиняных чана. Чаны до краев наполняли водой, рисовали на них Царя драконов. А потом ловили собаку и привязывали ее на алтаре, досыта кормили и поили, чтобы она во всю глотку лаяла на солнце. В прежние годы солнце недолго терпело собачий лай, через три дня, самое большее – через неделю налетал ветер, а с ним – тучи и дождь. Но в нынешнем году к алтарю привязали приблудного пса из чужой деревни, и он лаял на солнце целых две недели, но солнце палило с прежней силой, а заходило и вставало как по часам. На шестнадцатый день Сянь-е увидел, что чаны на алтаре опустели – половину воды выпил пес, остальное выжгло солнцем, в одном чане виднелось обугленное дно. Старик глянул на пса: он больше не мог лаять, а шерсть его свалялась в подпаленные колтуны.

Сянь-е отвязал пса: ступай, дождя больше не будет.

Пес спустился с алтаря, сделал несколько шагов и наткнулся на стену, повернул в другую сторону и врезался в дерево. Сянь-е подошел ближе, взглянул на пса, и сердце его оборвалось: солнце выжгло псу оба глаза, на их месте зияли сухие колодцы глазниц.

Старик взял пса себе.

Хорошо, что я приютил Слепыша, думал Сянь-е. Иначе и словом было бы не с кем перемолвиться. Небо свежело, дневной жар постепенно отступал. Звезды с луной собирали разлитый по земле свет и тянули его обратно на небо, как рыбак тянет из воды тяжелую сеть, в темноте раздавался влажный бело-голубой звон, словно от падающих капель. Сянь-е знал, что это не плеск воды, не шелест деревьев и трав, не стрекот насекомых. С этим звоном необъятная пустотелая ночь сцеживала переполнявшее ее безмолвие. Сянь-е гладил слепого пса, расчесывал ему шерсть от загривка до самого хвоста. Пес больше не плакал. Сянь-е гладил пса, Слепыш лизал ладонь хозяина, они были одни в целом мире, и тепло от того, что они есть друг у друга, плескалось вокруг и затапливало их с головой, сливая воедино.

Старик сказал: Слепыш, будем с тобой жить как одна семья, что скажешь? Вместе-то веселее.

Пес с силой лизнул старика в середину ладони.

Мне помирать скоро, сказал старик. Если ты скрасишь мои последние дни, я и умру счастливым.

Пес провел языком от пальцев старика до самого запястья, словно одолел десять, а то и двадцать ли.

Слепыш, говорил старик, как думаешь, кукуруза наша даст новый росток? Пес оторвался от ладони старика и кивнул. Как думаешь, не унимался старик, когда он появится: сегодня, завтра или послезавтра? Глаза слипаются, ты больше не кивай, я не увижу, а так скажи, если еще не охрип. Скажи, завтра утром будет новый росток? Старик привалился спиной к столбу, глаза его закрылись, и блеклая тень навеса упала ему на лицо, будто смоченная в воде кисея. Рука старика замерла на голове Слепыша, и они мирно уснули.

Когда Сянь-е проснулся, солнце было уже на высоте трех жердей. Веки у старика горели, будто под раскаленными иглами, он потер глаза, снова увидел в небе золотисто-желтый диск и тихо выругался: солнце, ети твою прабабку, ты у меня дождешься, вот приду на твое кладбище и все могилы разграблю. А следом взгляд старика упал на слепого пса, тот лежал на поле, охраняя кукурузный пенек. Неужто росток проклюнулся, недоверчиво спросил Сянь-е. Пес едва заметно кивнул, старик выбрался из-под навеса и в самом деле увидел, что сбоку из обрубка, напоминавшего молоденькую редьку, проклюнулся красно-зеленый росточек с полпальца в длину, точь-в-точь как свежая почка мыльного дерева, такой нежный, что его и касаться боязно, лоснится под солнцем, словно нефрит.

Старик спустился к оврагу, хотел набрать там палой листвы, чтобы укрыть кукурузу от солнца, покружил у края оврага, но вернулся на поле ни с чем. Постоял у очага, потом подхватил мотыгу, отломал от софоры длинную ветку, сделал из нее рогатину и поставил над кукурузой, а сверху пристроил свою рубаху, чтобы над ростком была тень.

Говорит: новой беды я не перенесу.

Слепыш, пошли завтракать, ты что будешь?

Говорит: что бы нам сообразить с утра пораньше? Давай позавтракаем похлебкой из кукурузного толокна, а на обед уж приготовим что-нибудь повкуснее.

Когда новый росток пустил второй лист, Сянь-е отправился в деревню за припасами. В его закромах не осталось ни зернышка. Он рассудил, что, если в каждом доме набрать по горсточке зерна, наскрести по щепоти муки, им со Слепышом хватит, чтобы дотянуть до конца засухи, ведь деревня у них немаленькая. Но когда Сянь-е спустился с горы Балибань, оказалось, что все ворота заперты на замки, а деревенские улицы затканы густой паутиной. Первым делом старик заглянул к себе домой. Он ясно помнил, что дочиста вымел все чаны и горшки в закромах, но все равно осмотрел пустой чан из-под зерна, провел рукой по дну кувшина, где когда-то хранилась мука, обсосал пальцы – на языке в тот же миг распустился белоснежный мучной аромат и толчками разлился по телу. Сянь-е сделал глубокий вдох, сглотнул мучную слюну, вышел за ворота и остановился посреди улицы. Косые лучи заливали деревню ровным слоем жидкого золота, и посреди мертвой тишины было слышно, как капает с крыш солнечный свет. На целом хребте не осталось ни души, думал старик, воры да разбойники или от засухи померли, или от голода. Ети вашу бабку, неужто вы заперли ворота от старика Сянь-е? Вы от меня заперлись, а я нарочно к вам залезу, замки поломаю, через стены переберусь! Ни за что не поверю, что у вас не осталось дома припасов, говорил старик. Иначе что есть будете, когда засуха кончится? И если не осталось припасов, какого рожна было замки вешать? Сянь-е подошел к воротам напротив. Но в том доме жил дальний племянник, носивший одну с ним фамилию. Сянь-е двинулся дальше и оказался у дома старой вдовы. В былые годы вдова каждую зиму шила Сянь-е сапоги со стеганой подошвой из овечьей шерсти. Теперь она умерла, и в доме поселился ее сын. Тепло этого дома навсегда осталось в опустевшем сердце Сянь-е, как и все прожитые им месяцы и годы. Сянь-е долго глядел на ворота вдовы и наконец молча двинулся дальше. Его шаги звучали одиноко и гулко, как топор дровосека в лесной чаще, эхо шагов гуляло по деревне, а запертые ворота проплывали мимо чередой брошенных лодок. Старик обошел всю деревню. Солнце добралось уже до середины неба. Настала пора варить обед. Был бы здесь Слепыш, бормотал старик, он бы мне подсказал, в какой дом залезть.

Старик обернулся к горе Балибань и прокричал: Слепыш! Слепыш! Скажи, у кого дома осталось зерно?

Ответом старику была безбрежная тишина.

Поникший Сянь-е уселся посреди улицы, выкурил трубку и с пустыми руками пошел восвояси. Слепыш издалека почуял приближение хозяина, виляя хвостом, побежал на звук его шагов, потерся мордой о штанину. Сянь-е на него даже не взглянул. Он снял с софоры мотыгу, сходил к навесу за чашкой и отправился на край поля. Копнул раз, другой, а на третий достал из земли пару кукурузных зернышек, они сияли золотистым светом, совсем как новенькие, и так нагрелись под солнцем, что обжигали ладонь. Сянь-е прошел по всему полю, вскрывая лунки: махнет мотыгой, а из-под земли выскакивает одно, а то и два зернышка. Старик наполнил чашку зернами быстрее, чем поднимался до гребня горы.

На обед была жареная кукуруза.

Обедали в тени под навесом, молча жевали кукурузу, запивали водой, и вдруг Сянь-е ни с того ни с сего захохотал. Говорит: припасы-то под землей прячутся! Выйду на соседское поле с мотыгой и за день накопаю столько кукурузы, что нам с тобой на три дня хватит.