«Вид из окна»… Именно так я хотел назвать первую выставку, открывшуюся в KGallery на Фонтанке, в день рождения Аркадия 26 марта 2024 года. Но потом мы остановились на «Melancholia» по названию гравюры Дюрера, которую он почитал и любил. А вот собственный ДР он не слишком-то жаловал. «…Я свой питерский ноябрь ненавижу, хуже только питерский март, месяц моего рождения». За тридцать лет нашего знакомства он отмечал его буквально считаные разы. Но в марте 2019 года мне пришел имейл с чудесным фото, сделанным Данилой, где Аркадий был запечатлен вместе с мамой Данилы Дуней Смирновой за праздничным столом. Подпись гласила: «Семейный портрет в интерьере». Снимок излучал покой и счастье. Значит, и такое возможно, с тайной надеждой подумал я. Значит, можно жить, как живут все. Значит, и ему дано быть веселым, легким, беспечным, отмечающим свой день рождения вместе с сыном и женой, пусть даже и бывшей!

Впрочем, гораздо привычнее для Аркадия была другая мизансцена, запечатленная на фото Дмитрием Сироткиным: он сидит в своем эрмитажном кабинете, отвернувшись от всех, перед экраном старенького компа, по которому проплывают одна за другой страницы его нового труда о Понтормо, или о Василии Розанове, или о выставке Ольге Тобрелутс, или все о том же Риме. Тексты на экране беспрерывно меняются, но поза неизменна, как и вид за окном.

Как-то я попросил Аркадия описать, что он там видит, и вскоре получил ответ: «Посмотрев из своего окна налево, как я смотрю на фотографии, вижу стрелку Васильевского острова, Биржу Тома де Томона и вырастающее за ним будущее, представленное в виде туманных небоскребов и витого кола Газпрома, навалившихся на лучший в мире вид. Похоже на аллегорию, и она мне не очень симпатична».

Но на выставке в KGallery в эрмитажном окне проплывали гондолы, таяли ледники, теснились купола римских соборов, осыпались росписи флорентийских мозаик и фресок (авторы видеоинсталляции Антон Горланов и Максим Еруженец). И не было никаких небоскребов, никакого Газпрома, никаких могил. Там был целый мир, зарождающийся, цветущий, гибнущий, но готовый возродиться снова и снова под печальные напевы The Leaden Echo (Свинцового эха) Леонида Десятникова. Это камерное вокально-инструментальное сочинение для контратенора, написанное на стихи викторианского поэта и священника Мэнли Хопкинса, было посвящено Аркадию Ипполитову задолго до его кончины. Там есть такие строки:

Как сберечь – нет ли средств, нет ли, нет ли, есть ли в мире неизвестный узел, лента, шнур, крючок,
ключ, цепь, замок, засов, чтобы удержать
Красоту, сберечь ее, Красоту, Красоту, чтоб не уходила от нас?

Сергей Николаевич

Торревьехо, Испания, октябрь 2024

Надгробный памятник Аркадию Ипполитову на Новом Волковском кладбище, архитектор Максим Атоянц. Архив © Сергея Николаевича

Угол Гангутской и Фонтанки © Дмитрий Сироткин, 2019

Глава первая
Итальянский Ренессанс по-советски

Поприщин – итальянист. – Коммунисто итальяно. – «Образы Италии». – Про belles lettres. – Муратов, Гёте, Буркхардт и Noms de pays: le nom. – О Брента! – «Образы Италии»: belle époque. – «Образы Италии»: перестройка. – Советские сказки и «Подсолнухи». – Bella, мама, ciao и Италия во время Второй мировой. – Трудности перевода: Rampicanti и Выкарабкивающиеся. – Робертино. – «…Эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов». – Заметки о Ренессансе и ужасе, который был бегом времени когда-то наречен. – Был или не был Ренессанс: секстет из «Золушки, или Торжества добродетели» Россини. – Классицизм, Historismus и рождение Ренессанса. – Kunstwissenschaft и Россия. – Про вихрь ветров в синем абажуре неба. – Энгельс, ГИНХУК и ГАХН. – Социалистический реализм. – Ренессанс по-советски. – Италия новорусская. – Про библиотеку Эрмитажа и ее библиотекарш. – Акка Ларенция

Италия в глухо закупоренном со всех сторон Советском Союзе была не мечта даже, ибо мечта все ж желание, пусть даже и заветное, могущее в реальности как-то и когда-то осуществиться, а была морок и наваждение, то есть влекущий, но одуряющий и с толку сбивающий обман. Ежели признать, что «материя есть то, что, действуя на наши органы чувств, производит ощущение; материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении, и т. п.», – то никакой материальной Италии не существовало. Ощущений не было и быть не могло, органы чувств бездействовали. Строчки из «Записок сумасшедшего», превратившие немецкую Italiensehnsucht, «Тоску по Италии», в чисто русское умопомрачение: «Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых как вихорь коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали, лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют» – были написаны в николаевской России. Великий все ж Поприщин^[4] писатель, посильнее Кафки, судя по его запискам. В Италии Поприщин никогда не был.

Гениальный поприщинский бред в сталинской России эхом откликнулся в экзистенциальной безысходности Мандельштама:

И ясная тоска меня не отпускает
От молодых еще воронежских холмов
К всечеловеческим, яснеющим в Тоскане.

Сумасшедший дом и заключение: условия примерно одинаковые. Стих «Не сравнивай: живущий несравним», написанный в начале 1937 года в воронежской ссылке, через сто три года после «Записок сумасшедшего», страшен: никуда не пускающая ясная тоска – это о свободе в концлагере. Какая к черту всечеловечность, какая Тоскана, когда границы непроницаемы. Выйти за пределы сталинской России было труднее, чем из царства Московского при Иване Грозном. Жестокость царила такая же, но только более масштабная. Замечательно итальянская тема всплывает в «Крутом маршруте» Евгении Гинзбург в рассказе о ее аресте и заключении в Ярославле, относящемся к тому же 1937 году: «И в этот момент я ясно различаю доносящиеся откуда-то вместе с протяжным воем слова “коммунисто итальяно”, “коммунисто итальяно…”.

Так вот кто она! Итальянская коммунистка. Наверно, бежала с родины, от Муссолини, так же как бежала от Гитлера Клара, одна из моих бутырских соседок.

Ярославский торопливо захлопывает дверку и строго кашляет. Наверно, Сатрапюк на горизонте. Нет, много шагов. Хлопанье железных дверей. Это там, у итальянки… Какой странный звук! Ж-ж-ж-ж… Что это напоминает? Почему я вспомнила вдруг о цветочных клумбах? Боже мой! Да ведь это шланг! Значит, это не было фантазией Веверса, когда он грозил мне: “А вот польем вас из шланга ледяной водицей да запрем в карцер…”

Вопли становятся короткими. Она захлебывается. Совсем жалкий комариный писк. Опять шланг. Удары. Хлопанье железной двери. Молчание.

По моим расчетам, это была ночь на пятое декабря. День Конституции. Не помню, как я провела остаток этой ночи. Но тонкий голос итальянки я и сегодня слышу во всей реальности, когда пишу об этом спустя почти четверть века».

Вот тебе и море с одной стороны, с другой – Италия: «Они льют мне на голову холодную воду!» Мера расправы равна успокоению. Тысяча девятьсот тридцать седьмой, конечно, ад. Хрущёв и Брежнев по сравнению с отцом народов чуть ли не растительной пищей питались, траву кушали – век на щавеле, но Советский Союз как был камерой, так ею и оставался до самого своего конца. Более обжитой, проветренной, но все же – камерой. Ясная тоска никого никуда не пускала на протяжении всей советской истории.

* * *

«Образы Италии» Павла Павловича Муратова – великая книга. Немногие нации обладают подобными книгами об Италии: сочетание профессионального знания истории культуры с безусловными литературными достоинствами делает ее высочайшим образцом belles lettres. Этот особый род прозы, узаконенный «Опытами» Монтеня, ни в коем случае нельзя путать с беллетристикой. Емкое русское словечко, дериват от французского словосочетания, имеет совсем другой смысл. Не вдаваясь в сложности литературной классификации, можно сказать, что если в беллетристике автор отказывается от личностного начала и нивелирует свою индивидуальность до полной неразличимости, то в belles lettres, наоборот, именно личность пишущего играет главную роль. В переводе на русский belles lettres звучит как «художественная литература», но буквально читается как «отличные письма» и «превосходные буквы»; более адекватным был бы перевод «хорошая литература».

Прилагательное belles, «красивые», имеющее множество значений, в первую очередь подразумевает качество. Belles lettres должны быть блистательно написаны. Кроме того, lettré еще и «просвещенный человек». Индивидуальность, качество и интеллектуальность – три основных признака belles lettres.

Автора, создающего belles lettres, нельзя назвать беллетристом (во французском языке такого слова и не существует) или даже писателем, скорее ему подойдет определение homme des lettres, что изначально значит «образованный человек». Это французское выражение, идущее из XVIII века, означало свободного человека, достаточно состоятельного, чтобы не делать литературу своей обязательной профессией. Окруженный книгами и полный знаний, homme des lettres был независим как от государства, так и от общества: он занимался тем, чем хотел, и писал то, что хотел. Homme des lettres – дворянин, удалившийся от двора; его прототип, а заодно и архетип – Мишель Монтень. В России homme des lettres мог бы стать Евгений Онегин, если бы он, вместо того чтобы от нечего делать катать в два шара, а потом стреляться с полусовершеннолетним Ленским, уселся писать в доставшейся ему по наследству екатерининской усадьбе. Гораздо лучшее спасение от безделья.

Может ли быть belles lettres плохой? Наверное, да: определение «плохая хорошая литература» имеет такое же право на существование, как и «бедная богатая девочка». Так, наверное, Евгений Онегин бы и писал. Оксюморон, то есть «остроумная глупость», строится на сочетании несовместимого, но в окружающей жизни «живой труп», «умный дурак» и «страшная красавица» встречаются на каждом шагу. Основной жанр belles lettres – эссе (Essais, «Опыты»). Эссе должно быть оригинально, качественно и интеллектуально, иначе оно не эссе, а сочинение на тему. «Образы Италии», конечно, не дневник путешественника, а состоят из отдельных эссе, выстроенных в композиционно последовательное целое. Каждая глава может быть прочитана отдельно и существовать самостоятельно, но полный смысл книги раскрывается только в общем построении, потому что в повествовании место каждого текста очень точно определено и продумано. Пространственная связь в «Образах Италии» – путь от Венеции до Неаполя – столь же условна, как и временная. Античность, барокко, Средневековье, Ренессанс сплавлены в единый рассказ и растворены в современности. Муратов не ставит своей задачей сообщить читателю занимательный факт и точно описать событие или памятник, как то делает путеводитель, как и не собирается, пользуясь выдавшимся временем во время путешествия, передать авторские впечатления и отвлеченные соображения, возникающие по ходу дела. Первое – цель путеводителей, второе – хороших травелогов. Муратов же создает художественный образ не на основе впечатлений, набранных во время путешествия, а на основе продуманного и пережитого за всю жизнь. Для того чтобы создать образ, описания недостаточно. Нужен рассказ, причем сконструированный так, чтобы в нем специфическая частность, не теряя своего своеобразия, стала обобщением. Образ должен быть в равной степени точен, ярок и выразителен, индивидуален и эмблематичен. Муратов, поставив перед собой именно такую задачу, в полной мере с ней справился, что и выделяет его книгу среди многоязычного моря записок, впечатлений и отчетов о поездках в Италию.