Я ушел из дома, как только смог. Сугробы под тускнеющим небом теперь казались серыми, как грозовые тучи. В Брейсбридже наступила мертвенная тишина, погребальная тишина, рождественская тишина; его укрыли одеялом, подоткнули края и разгладили ткань; дома отрастили седые брови, деревья и кусты склонились под тяжестью огромных снежных гусениц. Я брел, засунув руки в карманы и выдыхая пар, неосознанно выбрав тот же маршрут, ведущий в нижний город, которым мы с мамой следовали так мало – или много – сменниц назад. Вот и церковь Святого Уилфреда, все такая же большая, приземистая и уродливая, запустившая в землю контрфорсы, будто когти, а за нею – ряды надгробий в волнующемся голубовато-белом море; дисциплинированные трупы терпеливо выстроились в ожидании воскрешения, различимые лишь по датам рождения и смерти, а также принадлежности к той или иной гильдии. Хай-стрит опустела. Дальше и ниже, у подножия холма, где под белым сиянием Рейнхарроу можно было по-настоящему утонуть в снегу, стихли шум и суета. Ворота в загоны ямозверей были закрыты на засовы и цепи, огромные животные превратились в тихие силуэты на соломенных подстилках.

Главный вход в «Модингли и Клотсон» был не освещен и безлюден, но за ним – там, где Уитибрук-роуд резко поворачивала на север – имелся еще один, возле которого снег даже сегодня подтаял и превратился в грязную жижу. Она поблескивала в дивоблеске прудов-отстойников, упавшие кусочки угля сверкали в свете фонарей, а само это место на фоне нетронутого снега казалось темной дырой. Где-то завыли злопсы. Я ощутил тяжесть на сердце. Мои ноги дрожали. Я теперь чувствовал его – чувствовал, как он поднимается ко мне сквозь землю, сквозь все сущее – ШШШ… БУМ! ШШШ… БУМ! – этот гулкий, нескончаемый грохот.

Обратно я пошел другой дорогой, проскользнул вдоль берега Уити за открытыми складами, потом поднялся по улицам на краю верхнего города, где члены лучших малых гильдий и обычные гильдейцы обитали в прочных жилищах с толстыми стенами из настоящего кирпича. В окнах я видел детей, играющих в свете очага, семьи, собравшиеся у пианино. Достигнув Хай-стрит, я взглянул на гильдейские дома, которые устремлялись ввысь за оградами, чьи очертания смягчил снег. Окна светились. Едва осознавая, что делаю, я щурился на вывески, пока не отыскал здание Великой объединенной гильдии естествоиспытателей. Потянул за холодную как лед медную цепочку звонка, и она едва не содрала кожу с моих пальцев.

Мужчина с куриной грудью прищурился, разглядывая меня в скудном свете, льющемся из окон гильдейского дома, чья вершина терялась зимнем небе. Он был дворецким – я мало что знал о существах такой породы.

– Я пришел кое с кем повидаться. Его зовут грандмастер Харрат.

На лице дворецкого промелькнули сомнения. Впустить ли грязного сорванца или швырнуть вон в тот сугроб?

– Пожалуйста, подождите в вестибюле. Сперва вытрите ноги.

Оставляя за собой грязные снежные следы, я протопал внутрь и растерянно огляделся по сторонам, а дворецкий упорхнул прочь по паркетному полу вестибюля, где мерцали мягким светом лампы и повсюду виднелись невероятные украшения.

– Роберт! И именно сегодня! – Грандмастер Харрат поспешно вышел из дверей, раскинув руки, как будто собирался меня обнять. Его лицо было почти таким же красным, как жилет. – Какой приятный сюрприз!

– Извините…

– Нет-нет, Роберт! Я так рад, что ты потрудился заглянуть. Мне весьма понравилась наша дружеская беседа, состоявшаяся… когда бишь это было? Утром, не так уж давно. Время летит…

Он подвел меня к дивану в форме морской раковины. Оттуда я увидел за большими дверьми – теми, откуда он появился, – еще более просторную комнату с вереницей лиц, худых и толстых, старых и молодых, столь же разнообразных и оживленных, как толпа, изображенная на картине; вереница эта протянулась вдоль пейзажа из серебряных подносов, хрустальных графинов, полуразрушенных композиций из сладостей и цветов. Одно из лиц, заостренное, мрачное и безошибочно узнаваемое, принадлежало – я успел в этом убедиться до того, как он откинулся на спинку стула и затерялся в мельтешении, – старшмастеру Стропкоку.

– У нас традиция встречаться здесь по праздникам, во второй половине дня. Члены гильдии и несколько избранных друзей, хотя в этом году вследствие погоды остались свободные места. И все же… – грандмастер Харрат потер ладони. Разговоры в соседней комнате гремели, словно дождь по крыше. – Как дела дома, Роберт?

Сидя на скользком шелковом диване, я тупо уставился на него. После сегодняшних скитаний мне было невыносимо вспоминать об этом месте. Но брови грандмастера Харрата были все еще приподняты в ожидании ответа на, как ему казалось, простой вопрос. Его щеки в капельках пота почти дрожали. «Как дела дома…» Что я должен был сказать – что моя мать превращается в подменыша? В моей душе вздулся пузырь темной тоски, разрастаясь по мере того, как идея, о которой я раньше не думал, угрожала меня поглотить. Я поборол это чувство. Мои глаза остались сухими. Я смотрел гильдейцу в лицо, пока он не отвернулся.

– Все в порядке, – сказал я.

– Рад слышать, Роберт. И вот что я тебе скажу – ты умный парень, и меня искренне восхищает то, как бесстрашно ты сюда пришел. К тому же сегодня. Я бы хотел, чтобы мы снова встретились, когда у меня будет больше времени. Я живу на Улместер-стрит. Буквально за углом. – Он встал и порылся в карманах. – Вот моя визитка…

Я взял бумажку. Чернила не размазались. Визитку украшали символы его гильдии.

– Возможно, в следующую сменницу… в полусменник, после полудня. Как тебе такой вариант? Мы с тобой могли бы узнать друг друга получше, и это будет наш общий секрет.

Не зная, что еще сделать или сказать, я кивнул.

– И пока ты не ушел, Роберт. Пока ты не ушел… – Грандмастер Харрат надул щеки. Встал, подошел к высокому кувшину, оплетенному нарисованными цветами и катайскими драконами, поднял крышку и достал что-то круглое. – Возьми это. Так, ерунда! Просто шоколад. Ну что, увидимся? Как договорились. Как и решили?..

Дворецкий вернулся, и меня вывели из гильдейского дома с тяжелым шариком в одной руке и визиткой грандмастера Харрата в другой. Я развернул золотую фольгу и начал поедать конфету, а потом сообразил, что на ней были изображены береговые линии, реки, горы. Но к тому моменту я был чересчур голоден, чтобы меня это остановило. Я съел целый мир и, добравшись до Брикъярд-роу, почувствовал головокружение и сытость. Наш дом в ряду себе подобных выглядел темным и пустым. Я одолел переулок, раскидывая снег на каждом шагу, и вошел через заднюю дверь, открыв ее привычным способом – пнул, потом потянул. Кто-то притушил лампу; у меня под ногами загремели расшатанные плитки. На кухне свет исходил только от плиты. Отец дремал возле шеренги пивных бутылок.

– Где, черт тебя дери, ты шлялся столько времени?

– Просто гулял. Нигде.

– Придержи язык! Не смей…

Но он был слишком усталым и пьяным, чтобы выбраться из теплого кресла. Я скинул ботинки и отправился наверх. Подле маминой комнаты ночная тьма казалась гуще. Я услышал ее дыхание – а-а-а, а-а-а, ритмичный звук, выражающий безграничное изумление, – и почувствовал, что она прислушивается, пусть и не зовет меня по имени. Внутри все сжалось, и вместо того, чтобы как обычно прошмыгнуть мимо и лечь в постель, я против собственной воли толкнул скрипучую дверь.

– Где ты был? Я слышала крики…

– Просто гулял.

– От тебя пахнет шоколадом.

Золотистая обертка все еще хрустела в моем кармане.

– Кое-что нашел.

Я стоял, и мой взгляд блуждал вокруг кровати. Хотя ночь была тихая, огонь в очаге едва теплился, как будто ему мешал ветер, наполняя комнату маревом с запахом сажи. Все казалось чересчур просторным, чересчур темным, пахло ночным горшком, угольным дымом, розовой водой. Но мама привела себя в порядок, как могла: сидела, укрытая чистыми простынями, с подушками за спиной.

– Прости, что так вышло с обедом, Роберт. Я вела себя…

– Не надо…

– Я просто хотела, чтобы этот день был особенным. Я знаю, что в последнее время нам пришлось нелегко. Мы утратили надежду.

– Да ладно. Все нормально.

– А еще от тебя пахнет теплыми комнатами, Роберт. – Ее ноздри затрепетали. – И вкусной едой, фруктами, камином, хорошей компанией… Почти как летом. Иди сюда.

Я медленно обошел кровать, борясь с подступающей паникой.

– Ты заглядываешь ко мне не так часто, как раньше…

Ее бледные руки взметнулись по-змеиному, и я почувствовал, как когтистые пальцы ласкают мой затылок. Их нажим был непреодолимым. Я наклонился, и меня как будто окутали слои грязного дыма.

– Ты стал чужим, Роберт. – Она притянула меня ближе, и ее голос сделался тише любого шепота. «Не позволяй всему закончиться вот так…» От нее пахло одеялами, пропитанными застарелым потом, и немытыми волосами, а еще она была очень горячей.

Разжав объятия и жестом предложив мне сесть на матрас, мама начала расспрашивать о том, что теперь называла «жизнью внизу»: справляется ли отец, ведет ли Бет хозяйство так хорошо, как утверждает. Я уставился на крупную пульсирующую вену – она выступала на мамином виске, не сближаясь с изменившимися глазами; мы пытались друг друга успокоить, и разговор складывался простым и предсказуемым образом. Я мог бы произнести все реплики мамы вместо нее. Она не нуждалась в моих ответах.

Я подергал за ниточку, торчавшую из шва на простыне. Когда-то это была хорошая ткань – наверное, свадебный подарок, – но после стольких стирок в оцинкованном тазу протерлась почти насквозь. Беспомощно взглянув на мамины пальцы, я заметил, что они испачканы в чем-то черном. Перевел взгляд на ведерко, которое Бет наполнила дешевым мелким углем – мы пользовались им, как и многие обитатели Кони-Маунда. Несколько кусочков побольше обнаружились возле камина, а на тряпичном коврике рядом с кроватью лежали россыпью крошки. Я услышал, как что-то скребется в углу, и бросил туда взгляд, рассчитывая увидеть крысу или мышь. Но тварь, исчезнувшая в щели под деревянной стенной панелью, была многоногой и с гладкой, блестящей спинкой. Драконья вошь, откормленная безумием эфира до размеров, посрамляющих любое заурядное насекомое.

– В тот день, когда… – услышал я собственный голос со стороны.

– Какой день? – мама подняла руку, чтобы тыльной стороной ладони стереть с лица воображаемое пятно. – Ты про праздник Середины лета? Помнишь, было очень жарко, и мы отправились на займища, чтобы перед открытием ярмарки посмотреть на бедного старого дракона. Ты был таким…

– Я про день в этом году, когда мы ездили на поезде, мама! Это был четырехсменник, и я увидел, как из гильдейского дома вышел какой-то мужчина. Ты на него посмотрела, и… В общем, в тот полусменник, когда я побывал в «Модингли и Клотсоне», мы с ним познакомились. Его имя грандмастер Харрат, и он состоит в одной из великих гильдий. Он все время… ну, спрашивает, как у тебя дела. Кажется, он тебя знает.

Мама на некоторое время зажмурилась, после чего покачала головой.

– Нет, Роберт. Я понятия не имею, о ком ты говоришь.

Огонь сердито плюнул искрами. Поплыл дым. У меня защипало глаза.

– Но разве мы не могли бы…

– Не могли бы что, Роберт? – это прозвучало отстраненно и зло; мама внезапно сделалась совсем не похожей на человека, которого я как будто бы знал. – Вызвать тролльщика, чтобы он увел меня в тот жуткий приют? Продать меня какой-нибудь гильдии в качестве подопытной?

– Что бы ни случилось, – сказал я, – в чем бы ни была причина, она как-то связана с тем местом. С «Модингли и Клотсон». Они должны заплатить. Или ты могла бы сбежать с мистрис Саммертон и той девочкой, Аннализой, чтобы жить с ними. Ведь все не обязательно должно идти так, как сейчас? Ты же…

Мама вздохнула. Я понял, что эту тропинку истоптали так, что земля омертвела, став каменистой и бесплодной.

– А как насчет твоего отца, Роберт? Тебе не кажется, что в нынешних обстоятельствах, если мы начнем брыкаться и возмущаться, кое-кто попросту воспользуется любым предлогом, чтобы от него избавиться? Его вышвырнут, я застряла здесь, Бет связана по рукам и ногам, а ты, Роберт, будем честны, слишком молод, чтобы от тебя был какой-нибудь толк, не считая дурацких идей. По-твоему, чем все это обернется? Что с нами в конце концов случится? Лучше бы я не брала тебя с собой в Редхаус, к Аннализе и Мисси.

Я пожал плечами, задетый ее внезапным гневом.