Мила замолчала, уставившись в потолок. В её глазах появилась задумчивость, смешанная с чем—то неуловимым. Чем—то, что Данила не мог сразу понять. Наконец, она глубоко вздохнула и заговорила:

– Знаешь, Даня, когда смотришь на человека, видишь только то, что он хочет показать. А то, что внутри, остаётся скрытым. Я всегда пыталась быть сильной. Нет, не так. Я всегда пыталась казаться сильной.

Она приподнялась на локте и посмотрела на него. Её голос стал ровным, почти отстранённым.

– Я выросла в семье, где не было места для слабости. Мама – успешный юрист, всегда строгая, всегда собранная. Отец – военный, который почти всё время пропадал на службе. Я едва его видела – разве что на праздники или несколько дней между командировками. У меня был старший брат, Артём. Он… он был идеальным для них. Всегда первый, всегда лучший. А я всегда была в его тени.

Мила грустно улыбнулась, её голос слегка дрогнул.

– Когда я была маленькой, это не казалось важным. Но чем старше я становилась, тем сильнее это меня угнетало. Мама постоянно сравнивала меня с ним. «Посмотри, как старается Артём. А ты?» или «Почему ты не можешь быть такой же собранной, как он?» Эти слова… они будто укоренились во мне. Я начала видеть себя неудачницей. Лишней.

Данила затаил дыхание, не ожидая услышать подобное от неё – от человека, который всегда казался ему уверенным и неприступным.

– Когда Артём умер… – её голос дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. – Всё стало ещё хуже. Он погиб в аварии, когда я была в десятом классе. Помню, как мама смотрела на меня, словно говоря: «Теперь твоя очередь быть идеальной». А я… я не смогла.

Она откинулась назад, прислонившись к стене. Её взгляд стал пустым, словно она явственно видела тот момент из прошлого.

– Я не была умнее всех, не была сильнее, не была лучше. Но я поняла, что могу хотя бы притворяться. Если ты выглядишь уверенной, люди боятся тронуть тебя. Если ты нападаешь первой, они не успевают заметить, какая ты на самом деле слабая.

Она повернулась к Даниле. Её глаза были напряжёнными, но в них читалось что—то похожее на мольбу.

– Вот почему я была такой с тобой. Ты всегда казался мне… слабым. Тихим. Таким, какой я боялась быть сама. Я видела в тебе то, что ненавидела в себе. И я… я ненавидела тебя за это.

Она замолчала, задышала неровно на некоторое время, но вскоре снова овладела собой и продолжила:

– Я думала, если я буду нападать на тебя, смотреть на тебя свысока, то смогу забыть свои собственные страхи. Это помогало. На время.

Данила не сразу ответил. Он видел, как её лицо снова напряглось, словно она пыталась вернуть свою привычную маску.

– А сейчас? – мягко спросил он.

Мила задумалась, и её взгляд начал блуждать.

– А сейчас я вижу, что ошибалась. Ты оказался сильнее, чем я думала. И, знаешь, это пугает. Потому что теперь я вижу, что моя уверенность всегда была фальшивой. А ты… настоящий.

Она подняла глаза на него, и впервые в них не было ни высокомерия, ни презрения. Только уязвимость и слабый отблеск зарождавшегося уважения.

– Вот всё, что я могу сказать, – закончила она, отворачиваясь. – Теперь ты знаешь. Я не та, кем ты меня считал. Я просто… боюсь, как и ты. Как все.

Данила протянул руку и мягко коснулся её щеки. Интимность этого момента повисла в воздухе, их дыхание смешивалось в тесном пространстве подвала.

– Мы не так уж и различаемся, ты и я, – сказал он низким и хриплым голосом.

Тишина растянулась до бесконечности, нарушаемая лишь отдалённым гулом холодильника.

Мила слегка повернула голову, её глаза как будто впервые встретились с его взглядом. В них загорелся отблеск, сырой и первобытный голод, который пронзил Данилу, словно током. Он никогда не видел её такой – уязвимой и открытой. Это было опьяняюще.

– Данила, – прошептала она, и в этот момент её голос звучал как зов, наполненный желанием.

Он наклонился, и их губы мягко соприкоснулись. Сначала это был нежный, неуверенный поцелуй, скорее вопрос, чем требование. Мила ответила, её губы раскрылись, позволяя ему углубить поцелуй. её руки легли ему на грудь, упираясь пальцами, словно она пыталась запомнить каждый изгиб и линию его тела.

Она притянулась к нему еще теснее, её груди прижались к нему. Соски затвердели, уперлись в преступно тугой и совершенно не нужный теперь лифчик. Руки Данилы блуждали по её телу, а его прикосновения были изучающими и голодными. Когда он обхватил её грудь, ощущая её тяжесть в своей ладони, Мила ахнула. С её губ сорвался тихий стон, когда она выгнулась навстречу его прикосновению.

– Мила, – выдохнул Данила хриплым от желания голосом. – Я так долго хотел этого.

Она слегка отстранилась, и её глаза потемнели от вожделения. Потянувшись к подолу своей рубашки, она одним быстрым движением стянула её через голову, обнажив черный кружевной лифчик.

У Данилы перехватило дыхание, когда он увидел её. Он протянул руку, его пальцы скользнули по кружевному краю её лифчика, его прикосновение было легким и дразнящим. У Милы перехватило дыхание. Она выгнулась навстречу его прикосновению, полная безумной страсти.

– Еще, – потребовала она громким шепотом.

Руки Данилы потянулись к застежке её лифчика, его пальцы нащупали изящные крючки. Наконец ткань соскользнула, обнажив её полные, тяжелые груди.

У Данилы перехватило дыхание, но он старался не подавать вида. Он никогда не видел ничего более прекрасного, такого уязвимого, такого совершенно несовершенного.

– Ты такая красивая, Мила, – прошептал он едва слышно, дрожащим от возбуждения голосом

Она улыбнулась легкой, застенчивой улыбкой, которая противоречила уверенности, которую она всегда демонстрировала миру.

– Я – это просто я, Дань, – сказала она тихо и нежно, неожиданно и для него, и для себя.

Молодой человек наклонился, и его губы снова нашли её. На этот раз поцелуй был другим. Он был мягче, нежнее, более искренним.

Это был поцелуй двух людей, которые наконец—то увидели друг друга такими, какие они есть на самом деле, со всеми их страхами, надеждами и неуверенностью в себе.

Руки Милы потянулись к рубашке Данилы, пальцы ловко расстегнули её и стащили с его плеч. Он помог ей снять рубашку и отбросил её в сторону. Его грудь была теплой и гладкой, тогда как мышцы рельефными, но не чрезмерно.

Мила провела руками по его коже, касаясь её нежно, почти с любовью. Она наклонилась, чтобы её губы коснулись его шеи, ключиц, груди. Данила издал тихий стон, и его тело задрожало от удовольствия.

Мила чувствовала, как бьется его сердце у нее на щеке, сильно и ровно. Она продолжала целовать и ласкать его, пока её руки исследовали каждый сантиметр его кожи. Она почувствовала, как он задрожал от её прикосновений, дыхание участилось, а его тело выгнулось навстречу её.

– Мила, – прошептал он хриплым от желания голосом.

Она подняла на него глаза, встретившись с ним взглядом. Сейчас она видела в своем партнере неприкрытую потребность, такой же голод, как и у нее. Она улыбнулась, но их губы так и не разомкнулись, когда она заговорила.

– Я хочу тебя, Данила – прошептала она низким, страстным мурлыканьем.

– Я хочу тебя больше всего на свете.

Он застонал, его руки обхватили её за талию, притягивая ближе.

– Я тоже хочу тебя, Мила. Боже, я так сильно хочу тебя.

Он перевернул её, прижимая к себе. Она обвила ногами его бедра, обхватила руками шею и притянула его к себе в глубоком, страстном поцелуе. Их тела прижались друг к другу, кожа к коже, пока они исследовали друг друга жадными, отчаянными прикосновениями.

Данила покрывал поцелуями её шею, ключицы, грудь, пока не добрался до грудей.

Он обвел её языком, и Мила ахнула, выгибая спину. Он дразнил её, пока она не начала извиваться под ним, прерывисто дыша.

– Данила, пожалуйста, – прошептала она срывающимся от желания голосом.

Он опустился ниже, целуя и покусывая её кожу. Он подцепил пальцами пояс её джинсов и одним быстрым движением стянул их вместе с нижним бельем. Когда он посмотрел на нее снизу вверх, его глаза заблестели от желания, и дрожь пробежала по её спине.

Она раздвинула ноги, приглашая его войти, и он устроился между её бедер. Он больше не был ни слабым, ни робким. Нерешительность осталась в прошлом.

Когда страсти улеглись, они лежали рядом, глядя в потолок. Воздух был наполнен тишиной, в которой смешивались лёгкое напряжение и странное чувство освобождения. Их дыхание постепенно замедлилось, становясь ровным и глубоким.

Данила осторожно перевёл взгляд на Милу. Её лицо выглядело спокойным, но её глаза, устремлённые вдаль, будто видели что—то невидимое. Её волосы разметались по подушке, создавая золотистый ореол. Он хотел что—то сказать, но слова застряли в горле.

– Странно, – вдруг произнесла она, не поворачиваясь к нему. Её голос был тихим, почти задумчивым, как будто она говорила не ему, а самой себе.

– Что странно? – спросил Данила. Его голос всё ещё был слегка хриплым от усталости.

– Вот оно, – продолжила она, чуть громче. – Мы здесь, в этом доме, в этом… разрушенном мире.

Она замолчала, подбирая слова.

– И даже несмотря на всё это, я чувствую себя… живой.

Данила молчал, вслушиваясь в её слова, которые отзывались где—то глубоко внутри него. Это странное, противоречивое чувство – мир рушился, но рядом с ней он ощущал, что время остановилось, позволяя им просто быть.

– Не так уж это и плохо, правда? – наконец сказал он едва слышно. – Быть живым. Даже сейчас.

Мила повернула голову, и их глаза вновь встретились. В её взгляде мелькнуло нечто новое – тепло, которого он никогда прежде не замечал.

– Ты прав, – мягко ответила она. – Это всё, что у нас есть сейчас.

Тишина вновь заполнила пространство между ними. Но теперь она была иной. Она больше не угнетала, не была преградой. Она стала тёплой и утешающей, словно защитный кокон в этом разрушенном мире.

Когда Мила вздохнула, её плечи чуть приподнялись и опустились. Её голос прозвучал неожиданно низко, лишённый привычного сарказма.

– Знаешь, я никогда не думала, что смогу почувствовать что—то… настоящее. Такое настоящее, – она замолчала на мгновение, не отрывая взгляда от потолка. – Всегда казалось, что всё – игра. Университет, друзья, цели. Даже семья. Все чего—то хотят, все что—то доказывают. А теперь всего этого больше нет. Остались только мы.

Данила молча слушал. Её слова звучали откровенно, как будто она позволила себе открыть то, что так долго держала под замком.

– Иногда я думала, что просто нужно быть сильной, – продолжила она. – Бросать вызов, идти вперёд, притворяться, что ничего не ранит. Это… работало. До какого—то момента. А потом я встретила тебя.

Она повернулась к нему, их глаза снова встретились. Лунный свет придавал её взгляду странную глубину.

– А ты был таким… настоящим. Таким другим. Я видела, как ты прятался, как ты боялся, и это казалось мне слабостью. Но теперь я понимаю, что ты был сильнее меня. Потому что ты не притворялся. Ты просто был собой.

Данила внимательно посмотрел на неё. Его лицо оставалось спокойным, но внутри он чувствовал, как её слова разрушали что—то старое, больное, что всегда жило в нём.

– Ты права, – наконец сказал он. – Я боялся. Всегда. Боялся, что меня не заметят, что меня не примут. Но, Мила, теперь это неважно. Все эти страхи, все эти игры… они больше ничего не значат. Теперь мы просто… живём.

Она откинулась на подушку, и её взгляд снова устремился в потолок. Тишина вновь заполнила комнату, но теперь она казалась мягкой, почти уютной.

– Как думаешь, у нас получится? – вдруг спросила она, и оттого её голос звучал немного отстранённо. – Думаешь, есть шанс?

Данила долго молчал, обдумывая её слова.

– Не знаю, – честно ответил он. – Но я знаю одно: мы будем бороться. До конца. Потому что у нас нет другого выбора.