Городская пролётка с номером «432», прибывшая утром на Александровский вокзал, ничем от прочих компаньонок не отличалась. Чёрные бока так же покрыты снегом и грязью, кожаный верх наполовину поднят, открывая взгляду жёлтое суконное нутро и очертания молодой пассажирки. Извозчик номера «432», внешности столь же непримечательной, как и его повозка, прибыв на стоянку, спокойно слез с козел, приладил на морду лошади торбу с овсом и направился в сторону вокзала – видимо, для встречи прибывающего гостя. Клиентка осталась в экипаже.

Но ни через десять минут, ни через полчаса кучер не вернулся.

Пассажирка его продолжала сидеть не шелохнувшись.

К моменту, когда окончательно рассвело, соседи номера «432» заподозрили неладное.

– Слышь, Ванька, – бородатый извозчик толкнул в плечо такого же бородатого товарища. – Чой-то сидит барышня одна и не моргает даже.

– Да спит, поди! – Ваня подслеповато прищурился.

– Глазья-то открыты! Свои разуй шире!

– Ей-богу, зрит. И не шевелится никак. Эй, дамочка! – Ваня подошёл, пытаясь привлечь её внимание. – Здравие ваше ладно ли? А?

Кучер приблизился вплотную, заглянул в бездонные чёрные глаза и визгливо заорал на всю площадь, перекрикивая трамваи и клаксоны:

– А-а-а! Беда-то какая, люди! Барышня помёрзнула совсем!

* * *

Отгонять зевак пришлось целым нарядом. И всё равно натоптали изрядно. К счастью, когда тело увезли, бо́льшая часть из них с разочарованием на лицах сразу рассосалась.

– Тефтельку надо звать. – Семён Горбунов огладил свои «моржовые» усы и рукой на сиденье указал. – Ежели кучер тут сиживал, Тефтелька сразу след возьмёт.

– Будем надеяться. – Митя наблюдал, как Вишневский посыпает порошком внутренности пролётки в поисках отпечатков. Этот ничего не пропустит, да только «пальцев» тут слишком много – экипаж, видно, не часто мыли. А сколько пассажиров в день у городского извозчика?

Здание вокзала – белое, новое, с двумя башенками над входом – разбудило в Мите воспоминания. Отсюда уезжал на фронт, сюда же с него и вернулся. Казалось бы, совсем недавно, а будто в прошлой жизни. Площадь тогда была чёрно-серая из-за обилия шинелей. И Дмитрий в этой толпе стоял такой же чёрно-серый, неразличимый среди других.

Маги, помнится, отдельно от солдат теснились – растерянные, сердитые, одетые вразнобой. Они и ехали потом особняком, в мягких вагонах, в отличие от солдат, которых утрамбовали битком в эшелон, едущий на запад. Дмитрий вспомнил и обратный поезд: с почти пустыми пассажирскими вагонами и грузовыми, набитыми до отказа длинными ящиками.

Теперь на мирный уже вокзал снова приехала смерть. На обычной городской пролётке.

Место происшествия поразительным образом напоминало картину месячной давности у пассажа. Не общим сюжетом, но деталями. Снова девушка в странном наряде, выставленная словно напоказ, снова эта нарочитая поза.

Собравшихся-то ротозеев вроде убедили – мол, замёрзла барышня, расходитесь, нет тут ничего интересного. Но приехавший доктор Шталь смерть от охлаждения сразу отверг («Помилуйте! Минус три по Цельсию, а она в шубе!») и, погрузив труп в полицейский катафалк, Дмитрию шепнул: «Глаза».

Глаза у барышни и впрямь знакомо блестели. Мите это всё очень не понравилось.

Вскоре привезли Тефтельку. По случаю зимы и ввиду особой ценности лучшую розыскную собаку Москвы обмотали пуховым платком, и всё равно ищейка подрагивала всем телом, перебирала тонкими ногами и нервно поднимала острые уши. Ну точь-в-точь породистая скаковая лошадка перед забегом.

– Давай, Тефтелька, работай, – сопровождающий собаку маленький ефрейтор подвёл её к кучерскому сиденью.

Тефтелька обнюхала потёртое сукно. Покружилась около пролётки. Вытянулась в стойку, раздула большие коричневые ноздри. И рванула налево, чуть не выдернув поводок из рук своего спутника.

Митя помчал за ними. Сзади пыхтел Семён Осипович.

Бежали недолго. В переулке возле здания вокзала Тефтелька внезапно остановилась возле придорожной канавы и начала яростно отбрасывать лапами наваленное сверху сено. Митя бросился помогать. Под сеном на дне канавы обнаружились синий кучерский армяк и шапка.

– Ну же, Тефтелька, ищи дальше. – Митя ткнул шапкой в узкую пёсью морду. – Ищи!

Собака, принюхиваясь, забегала возле канавы. Метнулась на дорогу. Вернулась. Дёрнулась к сену. Чихнула. Потом села перед Дмитрием и растерянно заскулила.

* * *

«Да, хуже дурака только старательный дурак», – размышлял сыщик, глядя в бесхитростное лицо извозчика Ваньки. И тот, ещё пять минут назад стучавший кулаком себе в грудь с криками: «Всё видел! Всё расскажу!», под этим взглядом сник и бравурность свою подрастерял.

Вот что взять с такого «свидетеля»?

– В котором часу экипаж прибыл? – начал расспросы Дмитрий.

– Так я приехал – он уже тута стоял.

– Как извозчик выглядел?

– Да вседневно, как все кучера.

– Роста какого?

– Обычного роста.

– Возраст?

– А как у всех. Не младой, не старый.

– А как ты его видел, если позже приехал?

– А… может статься, и не видел. Авось попутал я? Как есть попутал. Не видел, вашбродь. Но барышню-то видел!

Что ж, прекрасный, исчерпывающий опрос свидетеля преступления. Хоть в учебники ставь.

А преступник хорош, зараза. Митя снова вспомнил море солдатских шинелей. Хочешь потеряться в толпе – слейся с ней. Синий армяк, подбитый ватой, да меховая шапка – зимняя униформа московского извозчика. Их и сейчас таких одинаковых на площади десятки. Все неопределённого среднего возраста и роста, на один манер бородатые. Поди отличи одного от другого.

Знал. Точно знал, что уйдёт незамеченным. Оттого и «подарок» на виду оставил.

* * *

Настоящий владелец экипажа за номером «432» обнаружился на Неглинной, в кабаке с претенциозным названием «Париж». Отчего-то московские извозчики именно его почитали за место отдохновения. Сверху-то более-менее приличное заведение, а подземный этаж – дыра дырой. Но французские клошары, пожалуй, оценили бы.

Спустившись вниз, Митя едва не задохнулся от смрада – густой смеси табачного дыма, алкогольных паров, прелой плоти и кислой капусты. В дальнем закутке, под низким сводом, за столом спали вповалку четыре тела. Кто – откинувшись назад и пуская пузыри, кто – пристроив физиономию на тарелке с остатками закуски.

– Ваш – вон тот, с капустой в бороде, – указал на одного из собутыльников хозяин заведения, человек усталый и спокойный.

– И давно они так? – поинтересовался сыщик.

– Почитай со вчерашнего вечера. Как в восьмом часу сели, так и не вылезали. Именины отмечали. Ну а мне что? Люди смирные, драк не учиняли, посуды не били. Гнать не стал, подумал, пусть проспятся.

Силами Горбунова нужного извозчика подняли, влили внутрь стакан огуречного рассола (без особого эффекта) и в статусе недвижимого имущества перевезли в арестантскую. Проспится – расскажет. Если есть что рассказать. В последнем, однако, Митя сильно сомневался.

* * *

Не то чтобы Соня целенаправленно искала новые загадочные происшествия, но хроники в последний месяц просматривала очень тщательно. Прежде всего, ждала новых подробностей про историю со Снегурочкой. Но их, увы, не было. Ни строчки. А история не давала покоя.

– У тебя, Соня, неуёмная голова, – говорил, бывало, папа. – Словно в ней птичка сидит вроде попугая. Когда видит что-то интересное – начинает звонить в колокольчик. И звонит до тех пор, пока не удовлетворит своё любопытство.

Ну, пусть попугай. Не самая глупая птица, хоть и беспокойная.

Сегодняшняя заметка в газете вновь была со странностями. Снова найдено тело девушки. Снова в первый день месяца. Случайное или намеренное совпадение?

Соня цеплялась за отдельные фразы в скупом тексте: «около 20 лет», «хорошо одетая», «городская пролётка», «старинного фасона наряд», «уверяют, что смерть наступила в результате переохлаждения».

Воображаемый попугай наклонил голову, поднял лапку и аккуратно дотронулся до колокольчика: «Дзынь!»

Положительно, хорошо одетые девушки не носят старинных вещей. Это раз. Это даже Соне с её нелюбовью к модным нарядам очевидно. Кто наденет в двадцать лет бабушкино платье? Разве что на костюмированный бал? Хорошо одетые девушки не замерзают в экипажах. Тем более когда на улице чуть ниже нуля. Это два. А если и замерзают или чувствуют себя неладно, то зовут на помощь или чай пьют в тепле. Это три.

Не заметка, а набор несуразностей какой-то. Жаль, без фото.

С полицейскими разговаривать бесполезно, это Соня уже поняла. А как насчёт журналистов? Они, наверное, любят поболтать. Если всю жизнь расспрашиваешь других людей, может, и самому хочется выговориться? И лучше кому-то… своему. Простому человеку. Журналисты же простые люди?

Горничную Софья нашла за уборкой в малой гостиной. И, решив не вести долгих предисловий, с порога огорошила вопросом, который, судя по деловитому Сониному тону, не предполагал отказа:

– Глаша, ты не одолжишь мне своё пальто? И шляпку?

* * *

Редакция газеты «Московский листок» занимала особнячок с двумя флигелями в Ваганьковском переулке. Трёхэтажное здание с игривым балкончиком над крыльцом имело слегка потрёпанный вид. Каково оно внутри, Соне узнать не удалось. Весьма к месту встреченный у входа дворник разъяснил, что хрониками происшествий в редакции ведает некий Чижов, имеющий обыкновение в это время суток перекусывать на свежем воздухе на соседнем бульваре: «Блондин, коричневое пальто. Не ошибётесь».

Искомый блондин – с записной книжкой и пирожком – впрямь отыскался на лавочке. И, глядя, как он щедро делится крошками со стайкой воробьёв, Соня тут же выработала план знакомства – такой же незатейливый и доступный, как этот пирожок с ливером.

«Девица в беде».

Проходя мимо скамейки, Соня поджала ногу, охнула и покачнулась. Блондин ожидаемо подскочил. Воробьи возликовали – им досталась почти половина репортёрского обеда.

– Что случилось? Вам помочь?

– Кажется, я подвернула ногу. – Соня оперлась о заботливо подставленную руку и, прихрамывая, потянула спасителя в сторону скамейки.

– Вам больно? Вызвать врача?

– Нет-нет, благодарю вас. Ничего страшного. Просто надо посидеть немного. Вот здесь, на лавочке, будет хорошо.

– И всё же, может, стоит позвать лекаря?

– Вы очень любезны, но не стоит волноваться. – Тут Соня спохватилась, что, позаимствовав одежду горничной, чуть не забыла скопировать и её лексикон. – Споткнулась так глупо, а вы экий жентльмен, спасли меня, мерси. Я Аглая, Глаша.

– Чижов. Сергей. – Мужчина пожал протянутую руку. Молодой – пожалуй, и тридцати нет. Вид только осунувшийся какой-то. Спит, что ли, мало? Или оттого, что питается всухомятку?

– Как удачно вы здесь оказались. Наверное, служите неподалёку?

– Да, в редакции «Московского листка». Я журналист.

– О, я обожаю вашу газету! – Сонин восторг в эту секунду был неподдельным. – Надо же, настоящий журналист! У вас такая… героическая профессия. – Соня с восхищением заглянула мужчине в глаза. Глаша уверила, что в её одежде барышня выглядит «миленько», а это как раз то, что было нужно.

Чижов смутился.

– Ну что вы… По правде говоря, геройства в моей работе немного. Больше беготни и писанины.

– Не говорите так. Ведь нужна смелость и мужество, чтобы везде успевать и всё разузнать первым. А вдруг пожар? Или кража? Это же опасно.

– Здесь вы угадали. Как раз всякие происшествия – это мой, так сказать, конёк.

– Ах, это моя любимая рубрика. Вы так увлекательно пишете, невозможно оторваться.

Проглотит наживку? Люди так любят рассказывать о себе. А уж когда их хвалят…

– Благодарю. – Журналист смущался уже меньше, и было заметно, что Сонина похвала ему приятна. – Хотя, признаться, места под хроники мало дают, не распишешься.