Возвратившись в кабинет, главная сестра первым делом взглянула на свои настольные часы. Прекрасные серебряные часы на элегантной подставке. Их подарил юноша, которого она знала когда-то давным-давно. Он смущенно вручил их ей перед тем, как отправиться на прошлую войну – ту, которая, как им обещали, положит конец всем войнам. Обещания оказались пустыми, и молодой человек не вернулся. Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала о нем, причем в самом серьезном смысле – призналась она себе, стоя в дверях кабинета и глядя на раздражающий фактор: мистера Глоссопа, дремлющего в ее собственном кресле. Внезапно она заметила, что ее бумаги перепутаны; не пытаясь вести себя тихо из-за спящего незваного гостя, она шагнула к столу и вновь разложила их как надо, нарочито прихлопнув ладонью.

– Ага, вы вернулись… – Глоссоп вздрогнул и проснулся, притворившись, что закрывал глаза лишь на пару минут. – А как дела у того… ну, вы знаете. У пациента, который…

– Умирает?

– Да-да… ну и что там викарий?

– Отец О’Салливан сейчас с ним.

– Ясно, – неодобрительно хмыкнул мистер Глоссоп. – Все эти католические обряды сейчас в разгаре: благовония, колокольчики и тому подобное, верно?

– Вовсе нет, отец О’Салливан – англиканский священник, – ответила главная сестра, пытаясь подавить его любопытство взглядом, от которого вздрагивали молоденькие санитарки. Однако, к своему огорчению, лишь поощрила этим мистера Глоссопа к дальнейшей беседе.

– Простите, надеюсь, вы и впредь дадите мне понять, если я перейду границы дозволенного. Мне нравятся женщины, которые знают свое дело.

Главная сестра не стала развивать тему:

– Сейчас половина девятого, внук мистера Брауна приезжает девятичасовым автобусом. Надеюсь, он успеет вовремя. А теперь прошу меня извинить, мистер Глоссоп, у меня еще много работы.

Глоссоп посмотрел на стол перед собой и сообразил, что бумаги, с которыми он возился, убраны от него подальше, а сам он сидит в кресле главной сестры.

– Да-да, конечно. Не хотите заняться этим вместе? Вам кто-нибудь помогает разобраться со всеми этими счетами? Сложная штука – цифры, а у меня глаз наметанный, поэтому я и получил свою работу. У вас должен быть надежный человек для таких дел.

– Благодарю, но нет, – оборвала она его. – Если вы пройдете в регистратуру – это соседняя дверь, – молодая медсестра о вас позаботится. Она знает, где взять раскладушку и где устроить вас на ночь. И скажу даже так – с великой радостью покажет вам кухню. Только вам придется самому себя обслужить, имейте в виду: наш кухонный персонал работает только днем, и они уже уехали в город последним автобусом. Спокойной ночи, мистер Глоссоп.

Осознав, что его выпроваживают, Глоссоп неохотно покинул кабинет и вышел в сгущающуюся темноту. И все равно еще было чертовски жарко.

Глава 3

В девять часов водитель Красного Креста Сара Уорн вывела больничный автобус на последний участок маршрута, известный в округе как Длинный перегон, – прямой отрезок дороги длиной пятнадцать миль от Голдс-Корнер и до моста, ведущий через равнины к предгорьям. До введения режима светомаскировки Сара могла видеть больничные огни на протяжении всего пути, но с тех пор, как Япония вступила в войну, наружные окна плотно занавешивались. В синих сумерках Сара едва могла различить темную массу госпитальных построек у подножия величественных гор, за которыми тянулся главный хребет – с покрытыми вечным снегом пиками, сверкающими на фоне неба в ожидании ночи. Солнце уже скрылось за горизонтом, но вершина Маунт-Сигер еще сохраняла волшебно-розовый оттенок. Эта обширная панорама за лобовым стеклом разворачивалась далеко впереди – словно пример природного ландшафта, совершенно незатронутого человеческой деятельностью.

Дорога была грунтовая, и вылетавшие из-под колес куски щебня колотили в днище автобуса. Сара знала, где расположены самые ужасные выбоины, но не всегда успевала их объезжать. Каждый раз, когда автобус подбрасывало на колдобине или заносило на рыхлом участке, санитарки восторженно взвизгивали – хотя и не так громко, как обычно, стесняясь молодого человека, который сидел впереди рядом с Сарой. Это был мистер Сидни Браун, и все знали, что он едет в больницу, поскольку его дед спрашивал о нем в течение нескольких недель. Теперь же старику осталось недолго. Сара пыталась раз-другой заговорить с молодым мистером Брауном, но независимо от ее фраз его реплики были предсказуемо односложными. «Да, согласен. Не могу сказать. Это верно», – отвечал он, стараясь скрыть раздражение. Сара подумала, что он, в отличие от нее, еще не видел смерть собственными глазами, и пожалела его.

Горы тем временем приобрели невероятно насыщенный синий оттенок, предгорья стали темно-пурпурными. Четкие края пиков слабо светились в контражуре. Равнины по обе стороны дороги посерели – казалось, с наступлением ночи они не погружаются в темноту, а теряют цвет, превращаясь в потусторонний черно-белый пейзаж.

Сара следила за дорогой, посматривая иногда на указатель уровня бензина. Одной частью сознания она сосредоточилась на работе, другой отдавала должное природным красотам, а третьей раздумывала, что бы такое сказать мистеру Сидни Брауну или крикнуть санитаркам. А еще где-то в глубине души гадала: заглянет ли доктор Люк Хьюз в транспортный отдел сегодня вечером, чтобы забрать свои письма – когда она рассортирует почту, которую везет вместе с пассажирами. Эта последняя мысль постепенно возобладала над прочими, и, когда мистер Сидни Браун неожиданно произнес что-то не связанное с ее вопросами, прошла секунда или две, прежде чем она поняла, что он вступил в беседу с санитарками.

– Лордли Страйд, – сказал Сидни Браун.

– Простите, что? – переспросила Сара.

– Лордли Страйд пришел первым и сорвал рекордный приз, – продолжил Сидни. – Я слышал это по радио, когда ждал автобус. Рядовой аутсайдер, кто бы мог подумать.

В салоне мгновенно поднялся шум:

– У нее получилось! Это лошадка Фаркуарсон. Точно говорю, это ее лошадь! – А затем неминуемое резюме к большинству разговоров санитарок, слегка смягченное: – Вот зараза!

– Да о чем вы все говорите? – потребовала объяснений Сара.

Ей наперебой принялись отвечать все восемь пассажирок:

– Розамунда Фаркуарсон, которая работает у нас в регистратуре! Она обычно дежурит днем, но поменялась сменами и поехала на скачки. Она отправилась в город утренним автобусом и сказала всем, что собирается поставить на Лордли Страйд в последнем забеге! Мы ей все говорили, что она сумасшедшая!

Правда же заключалась в том, что Розамунда Фаркуарсон очутилась в затруднительном положении и очень сильно нуждалась в деньгах. То, что ее коллеги считали глупым риском, казалось ей спасательным кругом; она делала ставку, скрестив пальцы и насвистывая на удачу.

– Экие вы сплетницы, – пожурила их Сара.

– Это не сплетни! – воскликнула одна из санитарок. – Она сама всем разболтала. Ей все равно, кто что знает. И про то платье, которое она купила специально для скачек, да-да! Она сама сказала, что остался единственный магазин, где ей отпустят в кредит.

– Она сумасшедшая, – убежденно заявила маленькая медсестра, – вот что я вам скажу.

– А вы слышали о ней и старушке Камфот? – осведомился одинокий голос.

– О-о-о, да-а-а! – хором грянули остальные.

– Нет. Что именно? – спросила медсестра.

– Камфот застукала Рози целующейся с одним из парней, когда принесла им почту.

– Она разозлилась.

– Камфот или Рози?

– Обе.

– Надо думать!

– Но Рози сглупила, только себе хуже сделала.

– Думаю, не надо объяснять, кто из парней это был!

Сидни Браун звучно откашлялся. Голоса начали затихать и вскоре совсем потерялись за шелестом шин по гравию, дребезжанием кузова и рычанием двигателя.

Сара встревоженно задумалась о предмете всеобщего обсуждения. Она с удивлением поймала себя на том, что эти сплетни о Розамунде Фаркуарсон ей глубоко отвратительны. С удивлением – поскольку их приятельские отношения были случайными, основанными скорее на сходстве жизненного опыта, чем на общности интересов. Как следует они познакомились в регистратуре. Каждая из них вернулась в Новую Зеландию после долгого пребывания в Англии. Но в то время как мисс Фаркуарсон страдала по утраченным радостям своей восхитительной жизни в лондонской художественной школе и галереях, Сара всеми силами старалась избегать подобных причитаний. После начала войны она тоже страдала от болезненной ностальгии по прежним временам. Розамунда тогда еще только посещала художественную школу, а Сара уже имела за плечами три года в Оксфорде и один в театральном училище, не считая двух лет, проведенных в бесплодных попытках найти работу в различных компаниях. Розамунда постоянно витала в облаках, предаваясь воспоминаниям о былых увлечениях, воспоминания же Сары были более приземленными и прозаичными. После изнурительных месяцев гастролей в самых отдаленных уголках страны, которую поколение ее родителей-новозеландцев продолжало называть «домом», Сара наконец случайно попала на сцену театра «Вест-Энд», и это стало самым значимым из всех ее воспоминаний о Лондоне. Ее вызвали обратно в Новую Зеландию по семейным обстоятельствам – заболела младшая сестра. Ожидалось, что она поправится, но после ее шокирующе внезапной смерти Сара не смогла бросить их вдовствующую мать одну в Новой Зеландии. Охваченная тревогой, она осталась. А потом грянула война – и Сара застряла здесь.

– Вам повезло, что вы вырвались. От старушки Англии сейчас лучше держаться подальше, – заметил как-то дневной дежурный. И Сара прониклась чрезвычайно теплыми чувствами к Розамунде Фаркуарсон, когда эта обычно циничная и расчетливая блондинка горячо ему ответила:

– Тебе приятно отсиживаться в стороне, когда твои лучшие друзья воюют? Думаю, нет. И нам тоже.

Вот так, возможно несколько скоропалительно, они и заключили дружеский союз. Их вкусы и стремления мало совпадали. Розамунда провела два года в лондонской художественной школе благодаря щедрости своей английской тетушки. Как оказалось, в Новую Зеландию ей пришлось вернуться после объективной характеристики, выданной той же тетушкой ее родителям. Интересы Розамунды так яро сосредотачивались на молодых мужчинах, что она производила впечатление своего рода специалиста в этом вопросе. Когда она, выросшая в маленьком новозеландском городке в семье скромного школьного учителя, вдруг дорвалась до художественных вечеринок в Блумсбери, в эмоциональном смысле это подействовало на нее подобно гормональной буре. Сперва с недоумением, затем с воодушевлением и, наконец, с живейшим энтузиазмом Розамунда слушала постоянные беседы об эротике – в то время модной теме среди студентов-искусствоведов. Она быстро усвоила их странный жаргон и некоторые поверхностно-физиологические подробности, которые, словно какая-то реинкарнация старого боцмана, оказалась совершенно неспособна держать при себе. Розамунда так и сыпала непристойностями на каждом шагу, а ее любимым развлечением был процесс, который она называла «взбаламутить местное болото». Поначалу у Сары сложилось впечатление, что большинство разгульных поступков Розамунды осталось в том ярком периоде ее жизни, о котором она рассказывала; но с появлением рядового Мориса Сандерса среди выздоравливающих первой военной палаты ей пришлось изменить свое мнение.

«Боюсь, на этот раз, – со вздохом подумала Сара, – она развязала бессмысленную войну. Да еще и этот рядовой Сандерс! Как она могла?»

Она включила фары. Ярдов через двести Длинный перегон заканчивался – равнина резко обрывалась. В миле или двух к западу с гор вытекала большая река. Берега ее были такими отвесными, словно их края срезали гигантским ножом. Сара сбросила скорость. Дорога здесь ныряла вниз с крутого обрыва и упиралась в старый мост. Колеса загрохотали по дереву. В свете фар замелькали выкрашенные в белый цвет перила и неровное покрытие, расшатанные доски зловеще прогибались под весом автобуса. Сара слышала, как одна санитарка сказала другой:

– Бр-р-р, терпеть не могу этот участок дороги! Такое впечатление, что мост едва держится!