Когда главная медсестра вернулась в свой кабинет, она обнаружила там ожидающих ее Розамунду Фаркуарсон и сестру Камфот. Лицо мисс Фаркуарсон почти не выражало раскаяния, несмотря на то что она опоздала на смену более чем на два часа, а сестра Камфот выглядела еще более насупленной, чем обычно.

Обе женщины заговорили одновременно:

– Мэм, я требую, чтобы вы немедленно побеседовали с мисс Фаркуарсон!

– Сестра, но дайте же мне объяснить! Я выиграла на скачках, мэм, мне по-настоящему повезло, и я не смогла уйти сразу: пришлось ждать, пока выплатят выигрыш. Я хотела сперва заехать домой и оставить деньги: сто фунтов чертовски много, чтобы таскать с собой всю ночь, – но тогда я опоздала бы еще больше, а мне не хотелось вас подвести, поэтому я сразу…

– Подвести нас? – фыркнула сестра Камфот. – Поздновато же вы задумались о том, как бы нас не подвести!

– Прекратите, обе! – жестом остановила спорщиц главная медсестра. – Сестра Камфот, я была бы очень признательна, если бы вы позаботились о молодом мистере Брауне. Я оставила его на кухне и обещала вернуться, чтобы с ним посидеть, он совершенно потрясен. Приготовьте ему чашку чая, ладно? И вот, – она наклонилась к нижнему ящику стола, – добавьте туда немного этого. Он в шоке.

Глаза Розамунды расширились при виде бутылки виски, которую, как оказалось, главная медсестра держит в своем столе. Сестра Камфот возмутилась, что не входит в число кухонных работниц, которых можно отправить заваривать чай. Это означало, что главная медсестра сердится на нее сильнее, чем на Розамунду, еле сдерживавшую ликование.

Выказав свое недовольство, сестра Камфот зашагала по двору к кухонному блоку. А главная сестра повернулась к Розамунде:

– Сколько вы выиграли, мисс Фаркуарсон?

Удивленная неожиданным вопросом, Розамунда выпалила:

– О, целую сотню, мэм. Сто фунтов. Правда, часть придется отдать людям, у которых я… которые меня выручали, но я все равно на седьмом небе от счастья. Я прошу прощения, что так опоздала и вывела сестру Камфот из себя. Я никого не хотела раздражать, правда. Наверное, я просто еще не привыкла к такой, ну… рутинной работе.

Главная сестра вздохнула.

– Могу себе представить, что для такой молодой женщины, как вы, спасать жизни и поддерживать работоспособность больницы в военное время чрезвычайно скучно. Я предлагаю вам оставить ваш выигрыш здесь. Я спрячу деньги в сейф, и вы сможете их забрать, когда закончится ваша смена. Кроме тех, разумеется, на которые я вас оштрафую за сегодняшнее опоздание и за несколько предыдущих. Как вы считаете, десять фунтов – справедливая цена за сохранение работы?

Большие зеленые глаза Розамунды расширились еще сильнее – неужели начальница действительно угрожает уволить ее, если она не отдаст десятку? Главная сестра ждала, протянув одну руку за деньгами и с ключом от сейфа в другой.

– Я… ну, я… – запинаясь, пробормотала Розамунда.

– Найти сейчас новое место очень трудно, мисс Фаркуарсон, тем паче без рекомендаций. Впрочем, я уверена, где-нибудь на фабриках работа есть. Или в поле – в наши дни многие молодые женщины работают стригалями овец, учитывая нехватку мужских рук.

– Вы не сможете так поступить… – Взволнованное лицо Розамунды стало почти таким же красным, как ее губная помада. – Я думала…

– Думали, что из меня можно вить веревки просто потому, что я не такая скандальная, как Камфот? Тогда вам придется кое-что переосмыслить, юная леди. Давайте начистоту. – Главная медсестра выпрямилась и развернулась к Розамунде. – Вы вели себя отвратительно с самого первого дня, как прибыли к нам. Вы выставили себя круглой дурой в интрижке с Сандерсом. И не делайте такое лицо – я не могла не заметить, что о вас сплетничают все санитарки. И бог весть, что о вас говорят солдаты первой военной палаты, когда остаются одни, если они и на публике не стесняются в выражениях. А сегодня здесь умирает человек. Одинокий, если не считать внука – который, как я теперь выяснила, едва с ним знаком и не хотел навещать его до сегодняшнего вечера, несмотря на несколько просьб. Думаете, у меня есть время на долгие беседы с вами? У вас есть возможность искупить свою вину, принять последствия своих действий и начать все с чистого листа. Я даю вам последний шанс.

Главная медсестра говорила ровно и спокойно, но слова ее ранили гораздо глубже, чем выкрики сестры Камфот. Розамунда попыталась ответить, но, открыв рот, поняла, что у нее нет слов, чтобы выразить свое потрясение. Главная сестра удовлетворенно кивнула.

– Оставьте выигрыш у меня, я запру деньги в сейфе, а утром, когда закончится ваша смена, вы сможете забрать свои девяносто фунтов. – Начальница сделала ударение на слове «девяносто», чтобы Розамунда не сомневалась – она выполнит свою угрозу.

Розамунда щелчком открыла бумажник, бросила пачку банкнот на стол главной сестры и пулей выскочила из кабинета. Будь она в состоянии хлопнуть за собой дверью – она бы хлопнула, но налетевший теплый ветер сделал это за нее, сотрясая весь офис своей силой.

Опустившись в кресло, главная медсестра уставилась на свои записи, на ключ в руке и на аккуратную стопку неоплаченных счетов на столе. Маленький кабинет вновь содрогнулся, когда следующий порыв ветра ударил по тонким дощатым стенам. Вспышка молнии на мгновение осветила небо за окном без штор, за ней последовал сильнейший раскат грома, и наконец хлынул ливень. Главная сестра откинулась на спинку потертого кожаного кресла и кивнула своим мыслям. По крайней мере, дождь на какое-то время избавит ее от посетителей.

Глава 6

У обитателя отдельного бокса в первой военной палате тоже выдался трудный вечер. Он уже некоторое время пытался сесть за письмо, которое следовало бы написать давно, но, хоть убей, не мог заставить себя взяться за перо. В предыдущие вечера это ему тоже не удавалось. Возможно, сегодня его сбивала яростная дробь дождя по железной крыше и ступеням крыльца, но он боялся, что такая неспособность выразить себя на бумаге – симптом более глубокого недомогания. Возможно, это от тоски по дому.

«Моя дражайшая Трой», – начал он вновь.

Взглянул на страницу, зачеркнул эти три слова и взял чистый лист бумаги.

«Дорогая Трой!»

Покачав головой, положил перед собой третий лист и попытался еще раз:

«Моя дорогая!»

И опять запнулся.

– Ты полный болван, Аллейн! – прошептал он сам себе, осознавая, что всего в нескольких футах от него палата, полная людей. Лишь тонкая перегородка отделяет ее от маленького бокса, предоставленного ему в качестве «штаба операции». – Трой далеко не дура, – продолжал он. – Она прекрасно понимает, что с твоей работой многое вообще нельзя рассказывать – это помимо того, что ты затрудняешься сказать лично, не говоря уж о бумаге. Бог знает, когда письмо вообще дойдет до нее. Просто напиши эти слова, тупой идиот!

Он не мог. Мешал то ли непрекращающийся дождь, убивающий всякую возможность сосредоточиться, то ли ощущение присутствия нескольких десятков человек за тонкой стенкой – мало кто из них спал, всех терзали свои заботы, все тосковали по своим близким. Аллейн понял, что ничего не получится.

Он отошел от маленького столика, служившего конторкой, и потянулся. Затем взял трубку и раскурил, на мгновение зажав спичку в длинных тонких пальцах. При свете спички и прикрученной настольной лампы инспектор увидел свое отражение в окне – высокий мужчина с приподнятой бровью, который тут же нахмурился. Он почесал нос, вздохнул и приоткрыл окно пошире, смещая отражение в сторону и впуская аромат мокрых роз, которыми была усыпана вся больница. Розы хотя бы радовались дождю. Впрочем, по большому счету, радовался и сам Аллейн: из-за невыносимой жары он отвратительно спал на прошлой неделе, а секретность его задания в Маунт-Сигер подразумевала, что сидеть в закрытом боксе в ожидании указаний от начальства придется почти все время с тех пор, как он прибыл сюда под покровом темноты неделю назад.

Причина его приезда была известна здесь только троим: самому Аллейну, председателю больничного правления – старому надежному другу самого главного человека в новозеландской полиции, – и единственному контактному лицу в больнице. Главная сестра, похоже, купилась на историю о том, что Аллейн – английский кузен председателя, писатель, собирающий местный фольклор, отрезанный от дома войной и страдающий от редкого нервного расстройства, которому подвержены только самые современные люди искусства, да и то лишь те, которые имеют независимый постоянный доход. Ей было сказано, что ему необходим отдых и покой, – их он и получил, в той мере, в которой позволяло присутствие под боком солдат из первой военной палаты. Он провел здесь всю прошлую неделю, прислушиваясь к разговорам за перегородкой, отмечая движение снаружи через боковое окно и окошко поменьше, которое выходило на крыльцо и позволяло наблюдать за двором, а также изучая заметки и наблюдения, переданные ему доверенным человеком. Пока не наблюдалось никакого развития ситуации, о котором стоило бы доложить начальству; да и Трой, в общем-то, писать было не о чем.

Аллейн взглянул на дорожный будильник на столике – почти четверть одиннадцатого. Бормотание и приглушенный хохот солдат за стенкой скоро стихнут. Он вновь сел за стол, взял чистый лист бумаги и попробовал еще раз:

«Дорогой Фокс!

Как ты уже, вероятно, догадался, мой проницательный друг, я благополучно прибыл в Новую Зеландию. И приступил к работе в Окленде, где меня весьма тепло встретили сотрудники полиции этого прекрасного города. Думаю, ты поймешь, если я признаюсь, что обрадовался, вскоре оказавшись вдали от их чрезмерного энтузиазма: когда дело раскрыли (более подробно об этом в другой раз), меня почти сразу же перевели из вышеуказанного города в совершенно другую часть этой удивительной страны. Разумеется, я не могу разглашать, куда именно, но достаточно сказать, что, если бы мне дали возможность хорошенько осмотреться, я вернулся бы к вам с историями о великолепных пейзажах и грандиозных ландшафтах. Местные, естественно, обеспокоены обстановкой за океаном. Надо признать, в Лондоне мы привыкли думать, что этим землям на краю света ничто не угрожает, но, хотя их города и не затронуты войной, люди – совсем другое дело. Великое множество сыновей отправились исполнять свой долг перед королем и Родиной, и слишком многие не вернулись. А состояние возвратившихся зачастую совсем не то, в котором они уходили. В обществе царит некая смесь тревоги за «дом», как многие до сих пор называют Англию, понятной озабоченности судьбой местных молодых мужчин и ощутимого страха, что Япония с каждым днем подбирается все ближе.

Должен сказать, похоже, их опасения верны: как выяснилось, мое начальство придерживается той же точки зрения, и не без оснований. Поэтому мне придется проторчать здесь еще какое-то время. Остается надеяться, что Трой проявит такое же понимание, как и наш милейший Скотленд-Ярд.

Помимо личных переживаний из-за столь долгой оторванности от дома, признаюсь, мысль встретить еще одно Рождество в разгар лета кажется мне довольно абсурдной, какие бы необыкновенные пейзажи меня здесь ни окружали. Боюсь, мне никогда не свыкнуться с образом старого доброго святого Ника в белом крикетном костюме. Но такие уж настали времена, братец Лис: вся планета сошла с ума.