Противники появлялись постепенно. Сначала первые четверо, потом еще двое и уже после них еще пять человек. Орудуя пустой трехлинейкой, как дубиной, Илья успешно отбивался, пока одной из выпущенных в него пуль не расщепило деревяшку под стволом. Тогда начал драться винтовкой, выхваченной у нападавших. Но она тоже быстро сломалась. Взяв другую такую же, он успел даже выстрелить один раз, после чего снова бился врукопашную.

Являясь поклонником борца Поддубного, Илья к своим 20 годам был хорошо развит физически, благодаря регулярным занятиям гимнастикой Миллера и гирями. К тому же, большую часть жизни проведя в интернатах и приютах, получил богатую практику в драках, как правило, один против толпы. Так что сильно уступавших в комплекции японцев раскидал вполне успешно.

Когда враги кончились, он даже немного удивился, что снова удалось отбиться. Осматривая тела в поисках оружия и боеприпасов, обратил внимание на двоих из убитых, бывших совсем еще мальчишками. Ему почему-то захотелось похоронить их, но как это делается у японцев, он не знал, поэтому просто оттащил всех в сторону, чтобы не пострадали при следующей схватке.

Приходилось торопиться! Снизу из-за бруствера снова доносились голоса. Собрав оружие и патроны, начал чистить свою трофейную винтовку, но обнаружил трещину на ложе, а когда попытался вынуть затвор, чтобы достать патроны, его перекосило и заклинило намертво. Отложив ее в сторону, выбрал из кучи другую, тщательно прочистил, перезарядил. Хотел так же подготовить еще одну, но понял – незачем. Выстрелить все патроны даже из этой все равно не успеть. А голоса слышались сразу с трех сторон. Обложили! Теперь уж не отбиться. Свалил все целые «Арисаки» себе за спину, чтоб под ногами не путались, и стал ждать, готовясь к смерти. Но пришли наши моряки.

К концу рассказа окончательно пришедшего в себя вольноопределяющегося слушало уже чуть не дюжина моряков и солдат, столпившихся вокруг. Илья хотел сказать что-то еще, но тут снова начался обстрел, а следом японская атака. Едва ее отбили, снова обстрел и атака. Гуцук отстреливался вместе со всеми, подтаскивал короба с пулеметными лентами и разносил по позициям бомбочки из мешков, сложенных в его расщелине. Туда же оттаскивал раненых, которых становилось все больше и больше.

Уже вечером, когда начался второй штурм Йокосуки, зацепило и его самого. Скорее всего, камнем, отброшенным взрывной волной, ударило в затылок. Пожилой унтер, осмотревший рану, спросил:

– Ты правда добровольцем сюда попал?

Получив утвердительный ответ, только хмыкнул в усы. На вопрос: «Что с головой?», буркнул:

– Мозгов не видно!

И принялся сноровисто рвать на ленты свою чистую нательную рубаху, едва слышно ворча себе под нос о полезности порки в детском возрасте.

После перевязки кровотечение быстро остановилось, но голова сильно болела и кружилась. Пару раз даже вырвало. И на ногах Илья стоять совсем не мог. Появившийся откуда-то санитар всыпал ему в рот какой-то порошок, дав запить тремя глотками воды из фляги. Больше там не было. Боль сразу стала стихать, и в глазах уже не так сверкало.

Кое-как он отполз к остальным раненым, оказавшись рядом с матросом-сигнальщиком с очень бледным лицом, перебитой рукой и перевязанной грудью. И без того не высокий, тот в таком виде казался совсем мелким. Но упрямые вихры, торчавшие из-под бескозырки, и твердый взгляд живых карих глаз располагали.

Оба, несмотря на свистевшие кругом осколки и пули, противно визжавшие при рикошетах от скал, добрались до края, высунулись из-за камней и смотрели, как с другой стороны полуострова, где был уже Токийский залив, дымили серые букашки кораблей, окутываясь временами дымными всполохами залпов.

Матросик объяснял Гуцуку, где там кто, перечисляя фамилии адмиралов и командиров, но ему было все равно, крейсера это или броненосцы. Он слышал его слова словно откуда-то издалека. Немного южнее, с тяжелым шелестом раздвигая воздух своими многопудовыми тушами, уходили к фортам снаряды главных калибров броненосцев Небогатова, бивших из бухты у них за спиной прямо через перевалы по целеуказаниям того лейтенанта, что привел сюда моряков, теперь тоже раненного. А в голове у Ильи крутилась фраза кочегара, что накормил его хлебом с салом и луком. «Не боись! Это же флот! Все образуется как-нибудь!»

Теперь он понял, что в ней показалось тогда странным с самого начала. Его «не боись» и сразу за тем: «образуется как-нибудь». Какая-то смесь дремучей деревни и «книжно-литературного» языка. И это из уст здоровенного детины с мозолистыми руками, с детства привычными к труду и ничего более не знавшими. В его полку солдаты так не говорили. Похоже, что-то меняется в этом мире!

Потом он, наверное, уснул, и снилась ему Полина, младшая дочка инженера Епифанцева с механического завода. Он подарил ей отрез японского шелка, который та прижимала к груди, гладила рукой, но губки поджимала. Обижалась за то, что не хочет сказать, как по правде называется тот город, возле которого его ранили. Говорила, что название Йокосука наверняка в казарме какой-нибудь выдумали, потому что оно матерное, и честным девушкам такие слова говорить неприлично.

* * *

Эта история, уже после заключения мира с Японией многократно перепечатанная на всех языках, дойдет до штаба первой ударной группы только к вечеру 25 ноября. Фактически на исходе второго дня боев. Утром же 24-го там все «стояли на ушах», пытаясь решить не решаемое.

Мало того, что погода оказалась совсем не подходящей для задуманного, так еще и японцы нас ждали. Судя по показаниям пленных, даже располагая точными сведениями о дате начала атаки. Если б не шторм, наверняка еще на подходе бы встретили.

Как такое могло случиться – никто не понимал. Напрашивалось слово «Измена!». Повторялось то, что уже было у Цусима-зунда несколько жарких месяцев назад. Опять флот с приданным неповоротливым обозом оказался на грани провала поставленной задачи. Только теперь все было еще сложнее и запутаннее. Но снова пятиться некуда. Поздно! Безнадежно поздно!

Глава 2

Основная ударная группа, направлявшаяся в Токийский залив, как и корабли Небогатова, столкнулась с непредвиденными трудностями, еще не добравшись до противника. И они точно так же оказались вызваны в первую очередь погодой.

Чтобы не вылезти всем скопом на опасные рифы, в изобилии раскиданные вдоль береговой черты, вперед группы заранее выдвинули подсвеченную, как и прорыватели, пару судов-маяков, подготовленных специальным образом на Хатидзе. За время последней стоянки они избавились от содержимого своих трюмов, благодаря чему имели минимальную осадку. Их задачей было первыми разглядеть берег, о чем и сообщить. Затем определить по его контурам свое место, после чего найти искомый ориентир и держаться рядом с ним с зажженными на носу и корме прожекторами, обозначая себя.

Вероятность того, что это обнаружение завершится ударом подводной скалы в днище, признавалась высокой, поэтому, учитывая, что пародинамо в этом случае работать будет совсем недолго, в твиндеках впереди и позади надстройки соорудили большие костры, которые следовало запалить при таком развитии событий. Имелись и сигнальные плоты с подобными кострами, если сам «маяк» слишком быстро уйдет на дно.

Но в положенное по штурманским прокладкам время не удалось обнаружить искомый ориентир – приметную скалу Нодзимазаки с маяком на ней. Она торчала на самой южной оконечности полуострова Босо, являвшегося восточным берегом пролива Урага. Приступать к боевому развертыванию планировалось, точно определившись с местом именно по этому маяку. От нее же и начинать пробивать проход в сам Токийский залив. Так казалось проще и безопаснее.

Сбиться с курса в шторм, в промокшей и насквозь продуваемой тьме было вполне реально. Последняя обсервация проводилась еще вечером по вершине вулкана Ояма, что на Миякедзиме. С тех пор ни в небе, ни по горизонту уже давно не видели ничего, что позволило бы уточнить координаты. Поэтому имелся риск, и не малый, в любой момент выкатиться прямо на мины в проливе или под стволы береговых батарей.

После недолгих сомнений решили снизить скорость, погасить почти всю иллюминацию, а следом за судами-маяками пустили еще и разведывательную пару прорывателей. В отличие от всех остальных, только они одни не гасили огней. При этом все средства противоминной защиты привели в полную боевую готовность. Точнее говоря, честно попытались это сделать.

На одном из пароходов-тральщиков волны, бешено налетавшие с кормовых углов, перекосили левую защитную решетку на раме, не дав опустить ее на всю глубину. А подпоясаться тралом удалось только с третьей попытки, загнув задействованную в операции грузовую стрелу и «спалив» обслуживавшую ее лебедку.

Но и на этом проблемы не кончились. Шторм, догонявший едва ползшие суда, опасавшиеся воткнуться в берег, не давал расправиться тросам, постоянно швыряя поплавки под корму. В итоге на правом фланге они захлестнулись друг за друга, образовав провисшую петлю и сузив проверяемую полосу чуть не на целый кабельтов. Хорошо еще на винт все это хозяйство никому не намотали.

С сомнением наблюдая за такими «антраша», следом за ними занимали позиции репетичные миноносцы, а потом и остальные корабли тральной партии, становясь в два эшелона. Их противоминное вооружение пока просто держали в готовности к применению. Вся ударная группа поотрядно сформировала боевой порядок позади них.

Ее построение представляло собой простую как лом длинную колонну. Вот только управляемость высокобортных броненосцев и океанских пароходов на предписанных восьми узлах (два из которых обеспечивались парусностью корпусов и надстроек и почти попутной волной) оказалась не очень. Потому колонна сразу начала извиваться, как змея. Курса не меняли, опасаясь в таких условиях совсем развалить строй.

Так и пробирались вперед, буквально кожей чувствуя, как утекает время. Лишь спустя полтора часа после расчетного срока впереди наконец показалась полоса прибоя. Кроме пенных шапок разбивавшихся о скалы волн, с наших головных судов еще ничего не видели, зато их самих и светившиеся за их спиной пароходы-тральщики с берега, судя по всему, разглядели достаточно хорошо. Настолько, что сразу открыли огонь.

Только-только вышедшие к нему «маяки» даже не успели толком разглядеть контуры. Оказавшись под обстрелом из современных скорострельных орудий, в том числе и довольно крупного калибра, все четверо вынуждены были метнуться в сторону. При этом прорыватели замешкались под огнем, пытаясь избавиться от носовых противоминных решеток, окончательно заклиненных перекосами на рамах от резкой перекладки руля и потому не поднимавшихся, но сильно затруднявших маневрирование. Связывавший их трал оборвался, опасно скользнув под корму «номеру четвертому» (бывшему «Де-Грассу»). Но в последний момент его все же отшвырнуло вскипевшей кильватерной струей.

Свалившись в левую циркуляцию, ходовых огней ни тральщики, ни «маяки» все так же не гасили, что растянуло их выход в безопасную зону. Но темнота и дождь все же затрудняли береговым артиллеристам определение расстояний, так что обошлось без попаданий и прочих повреждений. Зато в ходе уклонения от обстрела с мостиков пароходов успели разглядеть, что западнее позиции батарей белая кайма прибойной пены тянется к северу, о чем и сообщили через репетичные миноносцы начальству.

Новости озадачили штурманскую группу штаба. На скалы Нодзима это место оказалось совсем не похоже. Насколько удалось определить с головных в отсветах вспышек дульного пламени, открывшийся берег был тоже холмистый, но выдававшегося в море языка самой скалы с маяком нигде поблизости не наблюдалось. Так же, как и останков двух пароходов, выбросившихся там на камни еще вначале лета при посещении этих мест Небогатовым. Да еще и эта полоса прибоя, уходившая на север?!