Вервольф застонал и… расплакался. Больше всего это было похоже на жалобное нытье очень маленького ребенка.

– И такая пое… ень – целый день! – провозгласил некто, проламываясь сквозь придорожные кусты. – Вы чего, мужики, совсем охреневши?

Лузгин с облегчением вздохнул. Сейчас он готов был простить Вите Яшину все – даже регулярное злостное нарушение правил самогоноварения. Лишь бы тот переломил ситуацию.

Вервольфа ухватили за бока и кувыркнули на спину. Тот не сопротивлялся, только ныл и пытался спрятать лапы. Железной трубы у него в зубах уже не было – проволока, наверное, размоталась, пока оборотня таскали по селу. Лузгин не заметил слез на изодранной в кровь черной морде, но готов был голову прозакладывать – существо действительно плачет.

Еще стало ясно, насколько же оборотень маленький. Самому невысокому из мужчин он едва достал бы до плеча.

– Бугор, а бугор, – позвал Витя с приторным миролюбием, выходя на дорогу. – Чегой-то ты нынче круто взявши.

– Разберемся, – буркнул Муромский, наклоняясь над вервольфом и щелкая клещами.

– Дя-а… – проныл оборотень. – Не-е…

– Чего-о?!

Впервые Лузгин увидел Муромского по-настоящему опешившим.

Впрочем, от услышанного обалдели все.

Кроме Вити.

– Он говорит: дядя, не надо, – перевел Витя очень спокойным тоном.

– Не-е… Дя-а… Не-е… Дя-а… Не-е…

Глаза вервольфа были крепко зажмурены, он выстанывал свое «дя-не», как заклинание, чуть мотая вобранной в плечи головой.

Муромский выпрямился, поглядел растерянно на Витю, потом на Лузгина… и вдруг лицо его озарила торжествующая ухмылка.

– Расколол гада! – сообщил он гордо. – Вот как это делается. Желающих с ним побазарить – милости прошу. Закурить дайте мне кто-нибудь.

Протянули сразу несколько пачек. Лузгин показал издали «Парламент» и угадал – Муромский со словами «А ну-ка, угостимся с барского стола» подошел к нему. Старательно пряча бегающие глазки.

Никого он, конечно, специально не раскалывал. Просто хотел в припадке жестокости выдрать оборотню когти. По-человечески Лузгин его, в общем, понимал. Но что-то подсказывало: мучить пойманное существо дальше некоторого предела нельзя.

Не потому, что ты сам окажешься хуже зверя – кого волнует философия, когда руки сами тянутся к железу… А вот довольно. Точка. Одна глава прочитана, начинается совсем другая.

– Ловко сделано, – сказал Лузгин.

– Дык! – кивнул Муромский, наклоняясь к зажигалке.

– Я все думал, это игра или нет. Прямо испугался.

– Пирата жалко… А так – конечно, игра. Что же я, и вправду живодер?

Боковым зрением Лузгин поймал насмешливый Витин взгляд. Не удержался и подмигнул.

Вервольф продолжал жалобно ныть. Витя осторожно ткнул его носком сапога в плечо.

– Хватит тебе, – сказал он. – Больше не тронем. Если с нами как с людями, мы тоже как люди. Эй, пацан! Завязывай.

– Слушай, братка, а вина ему! – предложил Юра. – В пасть. От нервов.

– А есть вино? – мигом встрепенулся Витя, оглядывая собравшихся.

– Не надо! – поспешил встрять Лузгин. – Свернет ему башню, сами пожалеем. Лучше просто отойдите. Он же вас боится. К вон тому столбу трос принайтуйте, а сами хотя бы шагов на двадцать в сторону. Я тут останусь, если вы не против. Я, кажется, единственный, кто его не тронул еще. Может, это подействует?

– Дело говорит, – признал Муромский. – Но к столбу не тросом, я лучше цепь принесу и замок. А сами – ко мне на лавочку. И не близко, и слышно будет, как Андрюха его разговорит.

– На быстрый результат я бы не надеялся, – помотал головой Лузгин. – Ему успокаиваться час. И учиться говорить – неделю. Если это возможно в принципе. И вообще… С чего мы взяли, будто он понимает нашу речь? Может, он считывает каким-то образом сами намерения. А «дядя, не надо» – единственное, что у него в мозгах осталось от прежней жизни…

Тут Лузгина озарила неприятная догадка – а озвучил ее сообразительный Муромский.

– Если там вообще что-то имелось, в мозгах этих! – сказал он брезгливо. – Вдруг он был алкаш, бомж или умственно отсталый… Обидно получится, столько усилий зря. И Пират – зря. А могли расстрелять и не париться.

– Расстрелять никогда не поздно никого, – буркнул Витя. – Цепь свою неси, расстрельщик. А замок у тебя какой?

– Какой надо замок. Ему не по зубам. Сейчас я. Давайте это… чудо пока к столбу.

Успокоился вервольф действительно не скоро. Зато Лузгин, сидя рядом на краю придорожной канавы, успел к нему попривыкнуть. До того, что уже не подташнивало.

Мужики на лавочке заскучали, притащили вместо стола ящик, надергали с огорода закуски и принялись, как это здесь испокон веку называли, «отдыхать». Зашишевье постепенно возвращалось к нормальной жизни, шевелилось, производило затейливые деревенские шумы. Издали, от самых Крестов, за вервольфом подглядывали ребятишки. Потом им надоело, и они стайкой упорхнули к озеру. Сеня, которому жена объявила принудительный мораторий на пьянку, у себя в огороде поливал из шланга грядки. В прогал между домами видно было, как невдалеке на пригорке дрыхнет пастух и лениво бродят коровы.

Вервольф лежал на боку, крепко прижав к груди скованные передние лапы – назвать их руками Лузгин не мог себя заставить. Глаза оборотень так и не открыл. Зато дышал ровно. И не спал. Лежал, отчаянно трусил, ждал развития событий.

– Теперь все будет хорошо, – сказал Лузгин, прислушиваясь к мерному дыханию вервольфа. – Тебе больше нечего бояться. Я хочу говорить с тобой. Если понимаешь меня, кивни. Не разучился кивать-то?

Голова оборотня немного склонилась.

– Мы правильно догадались – ты просил: «Дядя, не надо»? «Да».

– Дядя не будет, я тебе клянусь. А как мы скажем «нет»?

Оборотень довольно живо помотал головой.

– У тебя есть имя?

– В-ва!

Лузгин от неожиданности дернулся.

– Чего там? – крикнули с лавочки.

– Нормально все, погодите! Эй, ну-ка, повтори.

– В-ва.

– А неплохо получается. Расскажи мне что-нибудь.

Оборотень, давясь и булькая, выдал нечленораздельную фразу слов на пять и очень по-человечески обиженно застонал.

– Научишься, – пообещал Лузгин, сам себе не веря. – Давай еще немного поиграем в «да – нет». Согласен? Отлично. Ты помнишь счет времени? Годы, месяцы?

Оборотень качнул головой из стороны в сторону.

– Ах, вот как… То есть, сколько ты прожил в таком состоянии, не можешь сказать?

«Нет» и жалобный всхлип.

– И все же ты гораздо больше человек, чем зверь. Я сейчас говорю с человеком, верно? И зовут тебя… Вова?

Оборотень приоткрыл глаза. Находиться под его взглядом было неприятно, хотя не так, как вчера. Или Лузгин притерпелся, или из вервольфа частично выбили зверскую сущность, а может, и то, и другое сработало.

Только оставалось гаденькое ощущение, что смотрят желтые глазки человеку прямо в душу.

– В-ва, – сказал оборотень и часто закивал. Если Лузгин верно его понял – закивал радостно.

– Точно Вова?

«Да», «да», «да».

– Ну, привет. А я Андрей. Значит, слушай. Я стану говорить медленно, а ты кивай, если понял, и мотай головой, когда не поймешь. Ты пока что будешь жить здесь, в этом селе. Тебя будут кормить и не будут обижать. От тебя нужно одно: ты больше никого не тронешь. Задавишь хотя бы курицу – прощайся с когтями. Ну ладно, не нервничай. Скажи, пожалуйста, ты по-разному чувствуешь себя ночью и днем? Когда темно, хочется охотиться, убивать? Ага. Просто есть хочется, да? Ты поэтому не трогал людей? Люди не еда? Погоди, я по-другому спрошу. Честное слово, все останется между нами, просто мне очень нужно знать – ты уверен, что никогда не нападал на человека? Та-ак… Здесь – я повторяю: здесь ты не убивал людей? В окрестностях этого села? А у города? Знаешь, что такое город? Знаешь, где он? Ну? А в самом городе? Точно? Ты вообще откуда пришел? Секундочку, а ты писать умел когда-нибудь?..

Оборотень послушно зачеркал когтем по песку, но вышло у него хаотичное переплетение линий, пародия на букву «ж». Он раздраженно вякнул. «Осваивается», – подумал Лузгин.

– Помнишь, сколько тебе было лет, когда это началось? Когда ты стал меняться?

Снова знак «не уверен».

– Примерно хотя бы. Погоди! Ты считался взрослым?

«Нет».

– Десять? Одиннадцать? Двенадцать? Тринадцать? Четырнадцать?

Оборотень застонал и снова заплакал. Даже немного побился головой о дорогу. Лузгин напряженно размышлял. Похоже, существо теряло самообладание, когда начинался счет. При этом оно отличало день от ночи, город от деревни, человека от курицы…

– Сколько пальцев? Эй! Сколько пальцев?

Два кивка.

– А сейчас?

Три.

– Сколько тебе лет?

– Ы-ы-ы-ы… У-у-у!!!

Прибежали с лавочки мужики.

– Ты его довел, – констатировал Муромский. – И меня тут называли живодером?

– Что-то с ним категорически не так, – сказал Лузгин, поднимаясь на ноги и отряхивая штаны. – Впрочем, я не был готов к разговору. Надо подумать, составить вопросник… Главное – подумать. И парень намерен сотрудничать. Вова, язви его. Простой русский вервольф. Писать умел. Считать может. А как называю цифры – его клинит. За этим наверняка кроется нечто. Понять бы, что… Слушайте, мужики, сообразите ему пожрать. Кашки, супчику хотя бы. Он давно голодный, к ночи может с собой не совладать и начнет рваться с цепи. Нам это надо?

– Вовчик! – позвал Витя заметно пьяным голосом. – Кушать хочешь? А? Вовка, твою мать! Не слышу ответа. Ну-у, мальчик расплакавши…

– Мальчик, бля! – фыркнул Муромский. – Хорошо, не девочка.

– Почему? – удивился Лузгин.

– Убить будет легче, если что.

– Он не даст повода, – сказал Лузгин убежденно.

– Ответишь? – прищурился Муромский.

– Если он поселится на самом краю села – почему нет? К моему дому его, там как раз последний столб рядом. Я и присмотрю за парнем, и разговаривать с ним буду.

– Слушай, это он пока на солнышке перегревши – смирный, – предположил Юра. – Ночью-то, по холодку, как бы чего не натворил.

– Вот я и говорю – пожрать ему надо. А потом, куда он денется с цепи? От столба-то?

– Столб там херовый, – авторитетно заявил Витя. – Сгнивши. Зверю на ползуба. Да я его сам перегрызу.

– Сам поставил, сам и перегрызу, – ввернул Юра.

– Когда было-то? Лет двадцать уже. В общем, столб херовый. А надо знаете чего? Трактором подтащить ту чушку бетонную, которая у дороги валяется. Она как раз с проушиной. И весит килограмм двести. Будет якорь, ха-ха!

– Разумно. Короче, Андрей, кормежку и привязь мы обеспечим, но поведение зверя под твою ответственность, – заключил Муромский. – А то у нас разговор простой будет. Пулю в лоб, и баста.

– Лично застрелю, – сказал Лузгин жестко. Надоело ему спорить и выторговывать условия. – Ясно?

– Застрелил один такой… Видали мы ночью, как ты стреляешь. Из главного калибра! Без промаха! Гы-ы! Ладно, молчу. Сейчас все организуем. Это хорошо, что ты его на себя берешь, а то нам поработать не мешало бы.

– Беру… – вздохнул Лузгин. – Взял на себя и с честью несу. Проследите, чтобы на мой край детишки не шлялись. И всякие домашние животные. Да и сами тоже… не отсвечивайте.

– Когда он тебя жрать будет, кричи громче, – посоветовал Муромский. – А то ведь не услышим.

– Кажется, он кого-то убил в самом начале. И с тех пор этого не делал. Надеюсь, и дальше не собирается.

– Ты ему веришь? – Муромский снисходительно улыбнулся.

– Я своим ощущениям верю. Это чудо природы было раньше человеком. И если обращаться с ним правильно, оно захочет снова человеком стать. Вряд ли у него это получится, но оно хотя бы расскажет нам свою историю. Как сможет, так и расскажет. Если сможет.

– М-да… Он расскажет, а ты запишешь… Бред!

– В чем проблема? – напрягся Лузгин. Муромский опять поворачивался к нему какой-то совершенно новой стороной.