После мероприятия я была неподпоясанная, простоволосая и в «неправильной рубахе», зато счастливая современная девушка, внезапно познакомившаяся с аутентичной русской деревенской традицией. К слову, весь организаторский состав после «Творца» всерьёз увлёкся русской традицией, да так, что Катя до сих пор поёт в фольклорном ансамбле, Лиза ведёт мастер-классы по русскому костюму, а я придумала свою методику работы с людьми – «Терапия фольклором».

После «Творца» у меня был период сольных путешествий по миру с рюкзаком в стиле «бэкпэкинг» (это система путешествий для англоговорящих, и там практически не бывает русских). Я посетила 15 стран Азии, Европы, даже в Австралии побывала. И как истинный социолог очень много общалась и с местными, и с путешественниками бэкпэкерами. Именно в контакте с разными культурами и пришло понимание своей ценности. Как сейчас помню: стою я на улице в Луангпрабанге, культурной столице Лаоса, мимо меня идёт местная дама в национальном костюме и поёт старинную песню. А я что? В джинсах и с колой, из старинного в голове только «во поле берёзка», и то оказалось потом, что это новодел. Мне честно стало очень стыдно, что я ничего не знаю о корневой культуре. Вернувшись в свой родной город, я поняла, что мне особо некуда идти, негде искать информацию. Есть, конечно, очень тайные закрытые сообщества посвящённых, но туда чужих не берут.

Я быстро сообразила, что нужно организовать свои пространства, где современный человек может прийти на свидание с собственной культурой. Так начался проект «Галерея сельдерея». За плечами у меня был очень большой организаторский опыт и своя аудитория, и я смогла быстро встать на рельсы. С неистовой активностью я проводила в неделю по 3–4 лаборатории по исследованию культурного кода вместе с «непосвящёнными» людьми: занятия по песням и хороводам, фильмы с обсуждением, ткачество на стане, украшения в технике «сажение по бели», кулинарные мастер-классы по каргопольским тетёрам, свадьбы, сбор трав, песенные бани, выездные тренинги. Я перепробовала массу форматов, мне было ужасно интересно буквально всё. За десять лет активной практики через мои проекты прошли десятки тысяч людей, и я отвела несколько тысяч часов занятий. Сейчас такое в принципе невозможно провернуть из-за ковидных последствий и уже сформированной привычки к онлайн-мероприятиям.

Забавно, что меня увлекла именно деревенская традиция, так как деревни я в глаза не видела, корову ни разу не доила. В какой-то мере моя семья принадлежит другому сословию. В моём роду купцы и городские жители, а начиная с бабушек – сплошные учёные, родители – кандидаты наук, выросла я в научном городке. В общем, по крови я далека от деревни, та ещё белоручка, однако моя семья умеет хранить историю, и семейные сундуки оказались полны старинных вещей. И это притом что я из Сибири, где редко найдёшь дом, в котором есть вещи из прошлого. Оно и понятно: какими путями попадали люди в Сибирь, мы все знаем из уроков истории.

Изначально я пришла в фольклор с исследовательским любопытством, впитанным с молоком матери. Когда увидела мощные внутренние процессы у людей даже после простеньких песен, побежала учиться на психолога. Мне стало очевидно, что у русского фольклора есть огромный потенциал. Но при этом в фольклорной среде «психологические идеи» высмеивались, а в психологической среде и слыхом не слыхивали про какой-то там фольклор. У меня же люди как начали плакать на занятиях буквально с первого, так плачут и до сих пор. Параллельно я набиралась экспертности и в плане этнографии и фольклора, посещала всё, что можно было: фестивали, семинары, образовательные программы. Так, за десять лет у меня сформировалась своя методика на стыке психологии и русской традиции – «Терапия фольклором», расскажу о ней в последней главе.

Сейчас я психолог, музыкальный терапевт. Регулярно выступаю с докладами на российских и международных конференциях по психологии и музыкальной терапии, действительный член ОППЛ (Общероссийская профессиональная психотерапевтическая лига), член АМПП (Ассоциации музыкальных психологов и психотерапевтов), независимый исследователь русской традиции XVIII–XX веков разных регионов. Обучаю своей методике других специалистов помогающих профессий, веду различные тематические клиентские онлайн-группы по песенной терапии, консультирую индивидуально. А также активно помогаю театрам внедрять культурный код в их репертуар и участвую в постановках. В общем, крайне увлечённый своим делом человек.

При этом я очень хорошо понимаю людей, которые сторонкой обходят всё русское. Помню, как мама рассказывала, что в глубоком детстве я с упоением смотрела «Играй, гармонь». А когда выросла, ужасно стыдилась этого эпизода из своего детства. Вот этот «стыд за свою культуру» мне знаком. Просто тогда я не знала о красоте и мощи подлинной культуры и находилась в объятиях фейклора. Поэтому я и пишу эту книгу, чтоб подсветить вам ценность традиции и развеять «мракотан» стереотипов. А самое главное – показать варианты применения культурных кодов в современной жизни.

Кто такая Матрёна Ивановна?

В глубины русского кода мы с вами пойдём не одни, а при поддержке Матрёны Ивановны.

Это собирательный образ женщины, которая родилась в деревне и вышла замуж по обряду до революции 1917 года, т. е. не позднее 1890–1905 годов рождения. Та, что в коде, та, что пела старинные песни, соблюдала ритуалы, водила хороводы, подпоясывалась и качала зыбку, весной кликала весну, а в сундуке хранила своё «смёртное». Та, что обладала особым знанием, фрагменты которого исследователи успели записать в этнографических экспедициях.

И я точно знаю, что лица людей традиции вам знакомы, например, вы могли их встречать в своём фамильном фотоальбоме. Их легко опознать по характерному взгляду. Старая женщина с морщинами и спокойным лицом без улыбки, в чёрном платочке без прикрас взирает на вас с фотокарточки так, будто она знает то, к чему мы уже не имеем доступа, и молча смотрит этим своим знанием из вечности. Их лица сильно отличаются от лиц людей советского периода и уж тем более от современных. Это как бесконечно далёкая тайна и необъятная глубина. И знакомая, и незнакомая одновременно, как путеводная ниточка, за которую можно ухватиться и прийти к истоку. Если у вас не сохранились старинные фотографии, я предлагаю вам прогуляться на кладбище. В какой-то момент вы упрётесь взглядом в эту вечность в платочке и сразу же поймёте, о чём я толкую. Пересмотрите свои старые фотоальбомы. Вы теперь ИХ видите? А ИХ в себе?

Матрёна Иванова и есть ОНА. Может, это ваша прабабушка или даже прапрабабушка. А может, и просто обобщающий образ русской деревенской женщины, которая знала все ответы, бабушка русского фольклора. Этакая мировая бабушка для всех.

В каждой главе Матрёна Ивановна будет подкреплять мои рассуждения описанием обрядов её времени в виде цитат носителей традиций, собранных в экспедициях разными исследователями. Я буду обращаться к ней, чтобы показать вам разницу в мышлении и образе жизни. Матрёна Ивановна – мудрая женщина и совершенно не собирается обвинять нас, своих потомков, в неправильности нашей жизни. Напротив, её задача – быть незримой опорой и опытом, на который мы можем уверенно встать, как на землю-матушку. Я верю в то, что, познакомившись поближе с Матрёной Ивановной, можно лучше понять что-то и про себя.

Почему именно Матрёна Ивановна? Одна из первых старинных русских песен, которую я выучила десять лет назад, была масленичная:

Как на Масленой неделе трое саней пролетели,
Ой ли лёли, ой да люли, трое саней пролетели.
Как на этих на санях по семи людей сидят,
По семи людей сидят, в одну сторону глядят,
В одну сторону глядят, одну речу говорят,
Одну речу говорят, приворачивать велят,
Приворачивать велят к Севастьянову двору.
Севастьяного двора была дочка хороша,
Была дочка хороша – хорошего звания,
Хорошего звания – Матрёна Ивановна^[2].

Кем была героиня этой песни, мне неизвестно; может, так звали исполнительницу, от которой была сделана запись, или это её подруга, дочь, мать, или вовсе так звали руководителя этнографической экспедиции. Важно то, что Матрёна Ивановна давно уже свидетельствует мой путь исследования силы русской традиции для современного человека. Дам ей слово и в этой книге.

Русская традиция = народная психология

На мои занятия часто приходят психологи, психотерапевты и даже психиатры. «Так это же и есть психология!» – удивлённо восклицают они, напевая традиционные песни. И я с ними согласна.

150 лет назад в русской деревне у людей не было психологов, а потребности врачевать душу были, и они удовлетворялись определёнными жизненными практиками – тем, что можно назвать «культурой», «русской традицией»: обрядами, обычаями, системой взглядов и устоев. Всё это гораздо больше, чем просто песни и хороводы, – это полноценная самодостаточная система, помогающая человеку выжить. Этакая инструкция для жизни, где чётко прописано, «что, куда и как».

За последний век мир активно уходит от архаичного уклада в современные города. Потребности остаются, а традиционные практики их удовлетворения уходят в забвение.

Смею предположить, что психология как отрасль сформировалась в ответ на эти процессы. Чем больше традиций мы забываем, тем больше психологических подходов/теорий/практик появляется.

Это я к чему? То, что делает психология сейчас, ещё 150 лет назад решалось с помощью инструментов русской традиции. По сути, это разные способы решения одних и тех же задач. Иногда диву даёшься, когда смотришь таким вот психологическим взглядом на обрядность. Это же как гениально всё продумано!

Например, в традиции просватанная невеста считается «условно мёртвой», так как она находится в переходе из девушки в женщину. Именно поэтому её водят под белы рученьки, она не может ничего делать, ест отдельно от других, а общается только с помощью «причитаний». Тот ещё ретрит молчания выходит, каждая современная невеста обзавидуется такой мощной психологической подготовке к новому этапу жизни.

Как можно «убить» живую невесту даже символически? У неё есть «кра́сота» – еловый букет или деревце, олицетворяющее девичью волю, которое и «убивают». Это же гениально, тот самый «переходный объект» из психологии! Реальную невесту не убьёшь, зато можно назначить другой объект её прообразом и развеять по ветру. С точки зрения психологии очень логичный ход.

«…Подруги ведут невесту в баню, после неё заплетают невесте (в последний раз) косу; невеста прощается с домом отца, потом раздаёт подругам „красоту“, т. е. цветы».

«Подруги на девишник приносили ёлку (елец, ельчик), украшенную цветной бумагой и лентами; невеста всю свадьбу сидела под ёлкой, а девки со свашками пели: „Край стола ёлочка стояла, / Под той ёлкой Нюрочка сидела, / Да гостей чествовала, / Пейте вы, гости, гуляйте, / Да тольки мине не берите…“; когда невесту со двора увозили, тогда и елец со стола убирали»^[3].

Чем больше я исследую русскую традицию XVIII–XX веков разных регионов, тем больше удивляюсь её «психологичности». Фольклор и психология – идеальная парочка – позволяют:

• не просто петь песни, а петь с намерением: вывести горе, снять напряжение, проявить себя;

• не просто плясать, а изучать контакт с телом и свои стратегии поведения в обществе;

• не просто исследовать теорию обрядов, а искать формы их воплощения в современном мире, применять фрагменты в психологической практике.

В таком подходе русская традиция перестаёт быть музейным экспонатом и становится живым полем исследования себя.