Глава 4

Итак… Покончив с предварительным многословием, поясняющим, откуда пошли прозвища, вернемся все ж таки к нашему Богдану Мироновичу и к тому, как его славное имя в пасленовое наименование превратилось. И для того чтобы абсолютно понятно стало, отчего уважаемый человек картофельное имя получил и как это с вольнораспущенными дембелями связано, прежде всего нужно пояснить тем, которые пол имеют женский, а также тем, которым не повезло в армии послужить, кто такой «дембель» и что такое «дембельский аккорд».

Первый – это счастливый солдатик, уже оттоптавший просторы родной воинской части энное количество лет, но теперь по милости товарища министра обороны, а также волею его приказа об очередной мобилизации, где в самом укромном уголке прописано, что теперь и демобилизация возможна, форму с погонами все еще носит и по родному гарнизону вышагивает, но де-юре уже человеком гражданским считается. Счастью такого солдатика нет никакого предела и единицы измерения, потому как ждут его вскорости дальняя дорога к родному порогу, возможность ходить туда, куда ноги несут, и при этом совершенно без строя, а также возможность просыпаться по утрам самостоятельно, а не под радостные вопли дневального: «Рота, подъем!!!» Дневальные так радостно вопят, друзья мои, оттого что в соответствии с Уставом они, еще с вечера на боевой пост большой ответственности заступившие, всю ночь не спали и хрупкий сон своих товарищей старательно берегли. А теперь-то, в час, поименованный уставом «Подъем», имеют полное право этих, которые храпели тут всю ночь, понимаешь, разбудить, чтоб им жизнь сказкой не казалась.

Ну да ладно, я про дембелей…

Эти почти уже совсем невоенные люди своей будущей судьбе, конечно же, сильно радуются и прелести гражданской жизни изо всех сил уже вожделеют, но маленькая загвоздочка тут, как назло, все ж таки присутствует. Они, товарищи демобилизованные, радостей этих полным ртом только тогда зачерпнуть смогут, когда их непосредственные командиры своему собственному начальству доложат, что вот, дескать, теперь-то рядовому Иванову, а то и сержанту Гаврилову вновь призванная замена с гражданки прибыла и их, Иванова с Гавриловым, теперь к мамке на пирожки вполне отпустить можно. Ну а до того момента – ни-ни! Сиди себе, дорогой товарищ, приказом министра в гражданские люди назначенный, в родной казарме и хочешь не хочешь, а по старой армейской традиции жить продолжай. Ну, то есть служи себе дальше, сынок.

Вот тут-то как раз на свет Божий второе обстоятельство и выползает. «Дембельский аккорд» во всей красоте своей и беспринципности. Тут ведь как получается? Тут ведь так получается, что, полноценной замены с воли ожидая, можно в родной Советской армии еще месяца три переслужить, почти до следующего министерского приказа в казарме просиживая. Вот тогда – да, тогда отпустят и больше в армейской неволе держать не станут. Даже еще, может быть, и пенделя отеческого на КПП для ускорения выдадут. Лети, сокол ты наш ясный, в распрекрасную гражданскую жизнь и ни в чем там себе не отказывай! Но это же три, целых ТРИ месяца, в которые вместо карамелек замечательных, коими гражданская жизнь полна и насыщена, по-прежнему ноги в портянки кутать нужно и на завтрак строем ходить требуется, разудалые песни хором распевая. Это кто же такое выдержать сможет?! Да почти что и никто. Но спасение все ж таки присутствовало. Обязательно присутствовало! Во спасение и для значительного приближения горестного дня расставания с армией можно было со своим непосредственным командиром по душам потолковать и выяснить, что же такого, весьма важного и чрезвычайно ценного собственными руками сделать нужно, за что и армия облагодетельствованная, и непосредственный начальник, таким добрым поступком обрадованные, этого славного уже не солдатика больше удерживать не станут и волю ему таки выдадут. Вот такой вот поступок, как правило ручками на свет производимый, как раз и называется «дембельским аккордом».

Ну и вот…

Было так, значится, в стародавние времена, но не известно мне, как с этим теперь в современной армии, где все на откуп коммерческим фирмам отдано, дела обстоят. Теперь-то коммерсанты изворотливые, к армейским бюджетам присовокупиться желающие, за денежки армейские любую хозяйственную прихоть сотворят. Хоть тебе новых казарм понастроят, хоть банно-прачечных заведений и свинарников намастырят, а хоть и ракету стратегическую глазом не моргнув спроворят. Прямо вместе с тем, что в той ракете на месте прибытия взорваться должно, и спроворят. Во времена же Петькиной службы, да и пораньше малость, щедрой радости такой коммерциализации не было, и потому сообразительные командиры понимали, что в своем неуемном желании встретиться с отчим домом любой солдатик не просто горы, на пути возникшие, свернет, он их, эти горы, в порошок мелкий разотрет и по ветру, если сильно мешать станут, непременно развеет. Так ему, сердешному, домой хочется!

Так что отцы-командиры, у которых по хозяйственной или еще по какой другой части оставались вопросы незакрытые, эту энергию молодецкую в собственных интересах использовали. Не всегда с большим успехом, конечно же, потому как солдат, два года отслуживший, такой богатой смекалки и изворотливой хитрости ума набирался, что каша из топора для него – это так, плюнуть и растереть. Самая мелкая задачка на сообразительность. Так что любому солдатику, к дембелю изготовившемуся, смекалки и изворотливости благоприобретенных хватало с хорошим запасом на то, чтобы порученный аккорд исполнить с наименьшими затратами сил и в самые короткие сроки с большим успехом.

Поручи, допустим, в свое время Фердинанд де Лессепс нашим дембелям Суэцкий канал в виде аккорда прокопать, так они бы ни в коем случае одиннадцать лет в грязи ковыряться не стали, нет. Да и экскаваторов со взрывчаткой им почти не потребовалось бы. Три лопаты, шесть часов, и плывите себе, дорогие танкеры наливные и контейнеровозы пузатые, из Красного в Средиземное. Однако же по той причине, что нашими отцами-командирами при поручении прощальной работы материальные средства и производственная база, как правило, практически не выделялись, продукт, полученный в результате дембельского радения, не всегда оправдывал возлагаемые на него надежды и ожидания. Нет, ну в названии и внешнем виде почти всегда оправдывал, а вот в функциональной пригодности и последующем долголетии – практически никогда.

Тут едва ли не всегда и почти без всякого исключения с результатом этих прощальных работ история случалась ровно такая же, как со всем известной обезьяньей лапкой, самые заветные желания исполнявшей. Загадаешь себе у этой сушеной конечности «мильон денег», замок на Ривьере и жизнь бесконечную, загнет та пятерня свои скрюченные пальцы, и на тебе все как по писаному: живешь себе вечной жизнью в прекрасном замке и непомерному богатству радуешься. И все бы ничего, но только сильно та лапка от нашей Емелиной щуки, которая, почитай, за простой шанс сковороды избежать желания практически безвозмездно и без всяких дополнительных условий исполняла. Лапка та, от обезьяны неведомой породы полученная, как только до пяти своими пальцами сосчитает, так тут же расплату за предоставленные услуги со счастливого долгожителя взыскивать начинает. И расплата многократно больше, чем какое-то недоразумение в виде вечной жизни и квадратных метров, построенных в Средние века и потому существующих без парового отопления и центральной канализации.

Впрочем, если кому эта история с обезьяной и ее сублимированной ручонкой в деталях интересна, пусть сам одноименный рассказ, славным Уильямом Джейкобсом написанный, перечитает и в правдивости мною сказанного убедится. Я же сейчас не про приматов и иных, по деревьям ловко лазающих, я сейчас про то, что дембельские аккорды, исполненные вчерашними мальчишками, два года в армейском заточении пробывшими и домой не просто всей душой, но и каждой клеточкой своего тела стремящимися, результат приносили ровно такой, как та самая лапа от обезьяны: вроде все прилично и ровно так, как договаривались, но потом приходит расплата. Обязательно приходит. Так что бойтесь, отцы-командиры, лихих дембелей, свои аккорды приносящих!

В иллюстрацию этого утверждения вспоминается мне случай один.

Такой случай вспоминается, когда молодую энергию почти отслуживших «бойцов» и их же неуемное желание поскорее домой сбежать, войсковое командование в собственных интересах корыстно поиспользовало, а потом некоторое время в растерянности затылок расчесывало. Дело это в осенне-зимнюю призывную кампанию состоялось, когда по осени одних мальчишек в армию забирали, а других, которые уже два года честно отслужили, по домам распускали. Произошло это событие в Сибири, в окрестностях населенного пункта, расположенного много севернее зоны благоприятного земледелия. В дополнение к мирным жителям стоял там испокон века воинский гарнизон и, я на это искренне надеюсь, еще многие века там простоит, покой и благоденствие страны обороняя.

Ну так вот, командир одной из рот этого гарнизона, в звании майора пребывающий и при этом сильным частнособственническим инстинктом наделенный, воспользовался необъятными просторами родины в этой части глобуса и на окраине гарнизона себе огородик разбил. Небольшой такой огородик, складненький. Всего-то пару гектаров государевой землицы под собственные нужды и занял. Если честно, в тех краях даже с десяток гектаров в своих интересах умыкнуть – это все одно, как если в подмосковном Дмитрове под собственными окнами полтора квадратных метра муниципальной землицы под клумбу занять. Никто не заметит и возражать не станет. Для чего ротному такой огород в зоне рискованного земледелия потребовался, совершенно не понятно. По тем климатическим условиям, где этот чудесный край расположился, не только помидоры с патиссонами, но и картошку со свеклой сажать вполне себе рискованно. Это не просто зона рискованного земледелия, нет, это зона почти что полного отсутствия земледелия. А он – два гектара! Ну да ладно, не суть… Была такая возможность, вот и присовокупил бравый военный к своей неучтенной собственности дополнительный кусочек земли, на котором две деревни при желании разместить можно было бы. Присовокупил и в каждое короткое лето туда всей семьей на трудовую повинность согбенного дачника выезжал, в том неимоверное удовольствие получая.

Но со временем начал задумываться майор о том, что земельная собственность, не обнесенная надежным забором, теряет всякий флер и красоту, а также рискует оказаться в руках еще какого-нибудь землепашца в погонах, решившего, что раз забора нет, значит ничье. А раз ничье, то брать не просто «можно», а даже «нужно». Заселилось это крамольное опасение в майорской голове и не давало ему спокойно кушать в обед и спать по ночам. Мучило и терзало яркими картинами о том, что вот прямо сейчас ползет по его землице какой-нибудь капитан Захарьев и, радостно улыбаясь, его родимые сотки в свою капитанскую собственность захватывает. И вздрагивал майор, просыпаясь посреди ночи, а потом, придя утром на службу, с подозрением и даже некоторой ненавистью косился на Захарьева, спинным мозгом чувствуя, что замышляет капитан. Совершенно точно – замышляет!