Мгновенно успокоившись, я чуть было не рассмеялся, поняв, что мой юный организм чуть не пал жертвой гормонов. Все-таки хорошо в двадцать иметь мозг и сознание пятидесятидвухлетнего. Вовремя понял, что Ника действительно просто стесняется, как и положено порядочной девушке из хорошей семьи, тем более будущей медсестре. Мы же еще вчерашние дети фактически. Что такое восемнадцать и даже двадцать? Самое начало жизни. Я ведь только сегодняшним вечером вдруг стал мачо, не побоявшимся хулигана Ромахи. Кто знает, может, это просто действие алкоголя, и завтра я опять превращусь в тыкву… То есть в ботаника, неспособного защитить девушку.

Дюс порывался было меня задержать у подъезда, но я сослался на плохое самочувствие и поспешил домой. Нетрудно догадаться, что мой юный друг хочет подробностей о поцелуе и том, что я намерен делать в дальнейшем. А я еще не был уверен, что готов снова с ним так же легко говорить, да и просто хотелось поскорей оказаться в кровати.

Пальцы на правой руке машинально сложились в чуть кривоватую щепотку – дверь в подъезд кодовая, и требовалось одновременно нажать 1, 5 и 6. Подобрать комбинацию, к слову, было бы несложно, даже если бы я вдруг забыл. Мы так, помнится, угадывали коды в подъезды соседних домов – на дешевых замках нужные кнопки были заметно затерты. И металлическая панель на нашей двери оригинальностью не отличалась. Раздался щелчок, я шагнул в пропахший канализацией и котами подъезд. Дюс жил на первом этаже, мы пожали друг другу руки, и я уже на своем втором услышал высокий заплаканный голос бабушки – его родители, геологи, работали вахтой и сейчас отсутствовали.

Я потянулся в карман за ключами, достал целую связку. Первый – для тамбурной двери, ведущей в общий на две квартиры закуток, где были свалены доски, железки, горшки и наши с папой велосипеды. Второй и третий ключи – уже от квартирных замков, на бронированной двери и на старой, еще советской, обитой бордово-коричневым дерматином.

– Пришел? – папа не спал.

На кухне горел свет – видимо, он читал книгу или газету в ожидании непутевого сына. Как он уговорил маму лечь спать и не волноваться, ума не приложу. И только сейчас я понял, каким неблагодарным отпрыском был. Забил на учебу, ушел в академ, почти не работал, еще и пьяным тогда завалился… Отец явно этого ожидал, однако сюрприз. Пить я ведь дальше не стал, а имевшийся в организме алкоголь уже успел выветриться.

– Пришел, – тихо сказал я. – Прости, что заставил волноваться. Увлеклись на танцах, потом Нику провожали. Маньяк еще одну девчонку убил…

– Опять? Вот ведь выродок! – в сердцах воскликнул папа. – И вы после этого спокойно шлялись?

– Да мы… – я набрал в легкие побольше воздуха. – Знаешь, мы сначала пошли прогуляться по набережной, ничего не знали еще. А там встретили Машу, она нам и рассказала про новую жертву.

– Что ж, – он был заметно удивлен моей откровенностью и, чего греха таить, трезвостью. – Надеюсь, Маша и ее коллеги поймают урода. Давай иди спать.

– Пап, – позвал я, и он обернулся. – Я слышал, какой-то особо наглый воришка по подъездам шарит. Надо твой велик цепью связать или приковать к чему-то тяжелому. И мой бы тоже.

Если память не изменяет, то через пару дней именно у папы и украдут его «Аист». Как раз в это время некий молодой человек ходил по подъездам и обворовывал жильцов, причем действовал самоуверенно и открыто. Не знаю, как он не попался – наверное, свидетели просто шли мимо, притворяясь, что ничего не видят.

– Так у нас же дверь тамбурная на замке, – удивился отец. – Да и в подъезд еще попасть надо.

Видимо, я посмотрел на него таким добродушно-снисходительным взглядом, что отец смутился. Как будто мы с ним поменялись местами. А ведь фактически он меня сейчас даже младше…

– Пап, – улыбнувшись, сказал я. – Кнопки на кодовом замке стерты, даже детсадовец дверь откроет. А в тамбур воришке попасть – раз плюнуть. Вот Маша нам, кстати, об этом тоже сказала. Говорит, у него отмычка есть, он любую дверь вскрывает как игрушечную.

– Прокуратура у нас теперь мелким воровством занимается? – недоверчиво спросил отец. – Понятно, почему они маньяка никак не поймают.

– Да нет, – я понял, что упустил важную деталь. – Это ей коллеги рассказали из по… из милиции, они же общаются. Просто попросили знакомых быть бдительнее.

– Ладно, – он задумчиво посмотрел на меня, словно поначалу не узнал, а теперь успокоился, вновь увидев своего сына-балбеса. – Завтра воскресенье, как раз и займемся. Поможешь?

Я прямо-таки почувствовал в его голосе, что он предлагает без особой надежды на положительный ответ. Мол, давай, жду отмазок…

– Конечно, – я снова его удивил. – Спокойной ночи, пап.

– Серегу не разбуди…

Отец еще долго не спал, периодически вздыхая и кашляя. Наверное, сбил весь сон, пока меня ждал. Прости, пап, я больше не буду таким, как раньше. Если уж судьба забросила меня вновь во времена юности, выходит, это знак, что я должен исправить ошибки. С одной вот уже получилось…

Об этом я думал, когда лежал и смотрел в окно. На соседней кровати посапывал младший брат, с которым мы делили комнату. Эх, Честера не послушать – его песни меня успокаивают. Он, кстати, не только жив, но и уже поет, только в группе Grey Daze, «Линкин Парк» еще не организовали. Да и на чем слушать? Из аппаратуры только двухкассетник Electa со светомузыкой на колонках, тихо его не включить, до смартфонов и даже до компактных mp3-плееров еще как до Плутона.

Светили фонари стадиона напротив – его построили всего три года назад вместе с новым зданием школы. Я-то ходил еще в старое, выпускной только уже здесь отметил, повезло под конец. Последняя такая стройка в нашем районе где-то до двухтысячных, как планировалось. Если бы страна не развалилась…

Ладно, попади я во времена перестройки, и то бы ничего с этим не поделал – мне было тогда чуть больше, чем сейчас Сереге. А вот в девяносто третьем поменять то, что напрямую от меня зависит, я точно могу. Например, заняться серьезным делом на пять лет раньше, чем в прошлой версии жизни. Знаний у меня много, идей тоже, а здесь, можно сказать, поле непаханое. До появления биткойнов еще далеко, но я уже знаю, что их можно будет скупить по дешевке, чтобы потом стать миллиардером. Но это потом…

А сейчас можно сделать стартовый капитал на спорте – какие-то результаты я помню даже сейчас. Или скачки, куда так любил ходить дядя Гоша: пара его крупных проигрышей из моего времени станут парой моих крупных выигрышей сейчас. Пойду от противного, как говорится. А потом с живыми деньгами можно построить и что-то на перспективу. Например, первый в России контакт-центр, то, в чем я точно разбираюсь лучше всех. А может, просто что-то по мелочи вроде компьютерных клубов или парка маршрутных такси. Вот только лучше все-таки брать от второго шанса по максимуму и вложиться в то, до чего еще не додумались здесь и сейчас, но что потом точно выстрелит.

Наука и техника, на которые не ставил тогда в России никто. Все, у кого были деньги, занимались приватизацией и борьбой за ресурсы, а те же советские наработки по электронике оказались забыты и вскоре полностью вытеснены западными компаниями вроде Intel и IBM. Трата ресурсов сейчас, но в будущем, если потерпеть, можно занять целые рынки… И спросить на полном серьезе: как тебе такое, Илон Маск? Причем лично, за чашечкой кофе.

Мысли о деньгах сменились людьми. Сейчас ведь такое время, когда я могу поправить не только свою судьбу… А еще младшего брата, не дав ему встать на кривую дорожку участника подмосковной банды. Правильно повести себя с родителями в трудное время. Смогу не прозевать Веронику, которую я узнал за пару секунд, несмотря на все прошедшие годы. Или Дюс… Как понять, когда парень, готовый встать рядом и получить вместе с тобой по морде, превратился в мстительного предателя, который радуется твоей казни? Можно ли это изменить? И можно ли изменить будущее для многих других людей, чьи судьбы всплывают в памяти каждую секунду?

В девяносто пятом еще одного моего школьного друга убьют дорожные бандиты. Того самого Макса Матвеева, который пока что крутит, живой и здоровый, баранку большегруза. Саня Лещенко… Он вернулся из армии, пройдя сквозь бессмысленность службы 90-х и дедовщину, и запил. Поначалу мы с ним еще как-то общались, но потом потерялись. Так было проще… А дальше – первая чеченская, он уйдет туда уже по контракту и не вернется.

Дурацкое время!

Я вскочил, озаренный внезапной мыслью. Приподнявшись на цыпочки, снял с верхней полки стеллажа, нависшего над моим письменным столом, школьный альбом. Штука, о которой с приходом «цифры» практически забыли в том времени, откуда меня принесло сюда. Жаль только, свет не включить, я все-таки не один в комнате… Но есть другой способ – я порылся в выдвижном ящике письменного стола, нашел карманный фонарик, щелкнул кнопкой. Работает! Теперь можно спрятаться с альбомом под одеялом и спокойно рассматривать.

Отпечатанные на глянце снимки, сделанные школьным фотографом. Каждый год, с первого по десятый классы. Последний кадр – парни в темно-синей форме, девушки в темно-коричневых платьях с белыми воротничками, бантами и красными пионерскими галстуками. Серега, кстати, успел побывать только октябренком, пионеров потом уже отменили. Хотя даже в большинстве ярославских школ еще выдавали красные галстуки.

Я улыбнулся и покачал головой, вспомнив, как младший брат ходил на учебу, словно бы на прогулку или в гости – не в форме, а просто в свободной одежде. И на его школьных фотографиях класс выглядел будто цыганский табор. Как в шутке из прошлой жизни – кто раньше встал, красивее оделся. Первые псевдоамериканские толстовки, индийские колючие свитера, клетчатые фланелевые рубахи, пресловутые джинсы-варенки и слаксы. Даже спортивные трико – прости, господи – с тремя полосками от братьев Дасслеров.

Впрочем, мне не это сейчас нужно. Я внимательно разглядывал одноклассников, натужно вспоминая одних и сразу же узнавая других. Кого еще унесло пеной лихих девяностых?

Лена Колдунцева, Надька Филатова, Эля Нурмухамедова, Семен Хрипунов, Тема Храпов… Точно, их и звали еще – Хрип и Храп. Все в том же ряду якобы смешных прозвищ. Хуже было, наверное, только Игорю Сагайдачному, к которому намертво прилепилась кличка Сайгак. Так, кто там еще? Аглая Барматова, Витька Ющенко, Юрка Голоулин, Женя Акимов, другой Женя – Тараканов. Аленка Блотницкая, Лера Андроникова… Алиса Немыкина – ее, кажется, изнасиловали уже после школы. В Ярике, где она училась, или здесь, в Новокаменске? Не помню. Но все они хотя бы остались живы.

Хотя нет. Я смотрю фотографию десятого класса, но многие ушли после восьмого. Пролистал назад. Вот! Ольга Мартынова – она пошла на панель. Еще и с наркотиками связалась, как Бэлла Погосян. Первую забьет до смерти очередной клиент, вторая умрет от передозировки. И наш класс еще считался благополучным, а вот из Б-параллели проститутками стали пять или шесть девчонок. С наркотой же было даже страшнее, я просто не обо всем тогда знал. А еще девяностые – это время токсикоманов, кто нюхал бензин и клей. Братья Чадовы умерли оба в больнице, не рассчитав и вдохнув смертельные дозы… Лёха Мартов – сгорел в строительном вагончике, прячась там с косяком и подпалив самого себя. Еще страница назад. Костя Юдин… Ушел из класса еще при СССР, в конце восьмидесятых. Заразился ВИЧ, в девяносто втором умер от СПИДа. Каким путем он его получил, нам не рассказывали, но мы сами догадывались.

Я вернулся к выпускной фотографии. И как я забыл? Она же нравилась Дюсу, как выяснилось потом… Где же она? Вот! Белокурые вьющиеся локоны, голубые глаза, чуть пухловатое лицо и кажущаяся таковой фигура – кажущаяся, потому что Лиза Преображенская носила свободные блузки с обилием рюшей и длинные юбки. Перешла к нам в девятом из сельской школы, когда переехала в Новокаменск. Отличница, тихоня, любительница поэзии и сочинительница собственных стихов… Хрип и Храп, великовозрастные придурки, даже однажды поспорили, кто первым затащит ее в постель, наивные.