Клавка сразу предположила, что плеснули горючего. В погожий вечер вряд ли пламя так быстро разошлось бы само по себе. Те, кто хоть раз разводил костер, знают, что разжечь крупные поленья не так уж просто, как и обеспечить их скорое прогорание без мощной тяги или топлива. А спалить без подготовки целую постройку еще менее вероятно. Но самым подозрительным было то, что барак кто-то запер снаружи. Все указывало на саботаж.

Вера вспомнила, как во время представления из зала выходила Анисья, но тут же отмела эту мысль. Зачем Анисье организовывать поджог? Если Анисья таким образом решила расквитаться с ней, то это было нелепо, ведь она, Вера, в этот момент была в клубе. Барак поджигать было глупо. Анисья тут ни при чем. Она не способна на такое решительное действие, которое к тому же бессмысленно и опасно. Ее могли увидеть с вышки, так как барак располагался перед самым плацем. И где она могла раздобыть горючее? Притом, что Анисья казалась наиболее очевидной подозреваемой, она же была и наиболее невероятной кандидатурой для реализации преступления. Было много вопросов и нестыковок.

На следующее утро Грязлов вызвал Комитет. Он обосновался в кабинете Ларионова и выглядел бодро. Грязлов сообщил, что все члены Комитета должны заниматься строительством нового барака на месте сгоревшего. Вера выглядела безучастной. Она не могла думать ни о чем, кроме Ларионова. Инесса Павловна смотрела на нее с жалостью и тревогой.

– А ты что такая понурая? – спросил Грязлов с неприятной усмешкой.

Вера смерила его враждебным взглядом исподлобья.

– А что, есть повод для веселья? – сказала она сухо.

– Кому как, – ответил он.

– Видимо, у вас есть.

– Не забывайся, Александрова, – усмехнулся Грязлов. – Ты все еще зечка.

– Мой статус, надеюсь, когда-нибудь изменится. А вот обо всех этого не скажешь.

– И каков же мой статус? – поинтересовался он, оглядывая других заключенных.

– Боюсь, это определение будет нелестным, – спокойно заметила Вера.

Грязлов захохотал. Его забавляла принципиальность Веры. Он мечтал ломать таких, как она. Но понимал, что у нее была сильная протекция. Знал, что Ларионов мог быть беспощадным к мужчинам.

– Товарищ майор – любитель женщин с характером, – сказал Грязлов небрежно, чтобы унизить ее.

Вера промолчала, не считая нужным отвечать на его пошлые реплики.

– И вот еще что вам следует знать, – вдруг сказал он с прищуром. – Я приказал взять под стражу Анисью Фролову. Это она виновата в поджоге.

Заключенные переглянулись. Вера комкала косынку.

– Это невозможно, – сказала она.

– Не думал, что тебе симпатичны девки Ларионова, – желая вызвать в ней ярость, заметил Грязлов.

– Мне безразличны симпатии майора, – жестко отрезала Вера. – Но мне далеко не безразлично, когда страдают невиновные. У нее не было мотивов. В бараке не было того, кого бы она хотела устранить.

Инесса Павловна слушала Веру с восхищением и беспокойством. Грязлов ощетинился. В глазах его вдруг заблестело недоброе. Но он взял себя в руки и ухмыльнулся.

– Ты могла бы быть следователем НКВД, если бы не стала зечкой, – сказал он со злостью. – У нее были сообщники, имена диверсантов мы выясним.

Вера почувствовала нетерпение. Она видела, что Грязлов фабриковал дело против Анисьи. Ларионов был далеко и не мог защитить людей – его собственная жизнь висела на волоске.

– У нее не было мотивов, разве вы не видите? – упорствовала Вера.

Инесса Павловна схватила ее за руку.

– Вредителям не нужны мотивы, – бросил Грязлов. – Пошли отсюда.

Возвращаясь от Грязлова через плац, Вера увидела Федосью, спешившую к ним, переваливаясь. Вера двинулась ей навстречу.

– Ты была в больнице? – не поздоровавшись, спросила она.

Федосья еле перевела дух, пыхая, как самовар.

– Была… была… плох, очень плох. Весь в перевязках. Врача из Новосибирска вызвали, морфий колют.

Вера прижала ладонь к лицу, не понимая, как Федосья могла так просто произносить столь страшные слова.

– Бредит весь день. Веру какую-то все время зовет…

Вера вспыхнула и схватила Федосью за руку.

– Я должна с ним увидеться!

– Нельзя пока, – шепнула Федосья. – Он еще не в сознании. Да и Грязлов не позволит. Дай недельке пройти, другой – все немного устоится, там и видно будет.

– Так долго?!

– А чего ж ты хотела, дитятко? – выдохнула Федосья. – Пока на поправку не пойдет, никого не пустят.

Вера кусала губы.

– Давно бы к нему пришла, ничего бы этого не было, – тихо сказала Федосья.

Вера покраснела, снедаемая чувством вины.

– Я знаю, что он из-за меня пострадал. Но я не каяться собираюсь. Мне надо с ним поговорить.

– Ну и гордячка, – покачала головой Федосья.

Глава 3

В течение нескольких дней из Сухого оврага больше новостей не было, кроме пугающего и одновременно обнадеживающего «пациент стабилен». В больнице с момента, как поступил Ларионов, возле его палаты день и ночь дежурили караульные; Марта не отходила от его постели. Он лежал на той же койке, где еще недавно Анисья.

Пруст показал врачу из Новосибирска ожоги, и тот развел руками, подтвердив, что Пруст делал все возможное. А возможностей при ожогах было немного. Дыхательные пути повреждены не были; врач осмотрел носовые пазухи и сказал, что не видит никаких угроз – нос не затронуло; пациент дышал самостоятельно.

Судя по расположению ожога, на Ларионова либо свалилась лага, прилипнув к лицу, либо лага сбила его с ног, и он сам упал на горящую доску таким образом, что правая сторона его лица, шеи, груди и плеча оказались прижаты к горящей доске. Вероятнее всего, это произошло, когда начали рушиться вагонки и кровля. Дым лишил его кислорода и, следовательно, равновесия и ориентации. Фуражка спасла голову и частично лицо от более сильного ущерба. Но возгоревшаяся гимнастерка опалила ту часть тела, куда прижалась горящая доска.

Врач разрешил колоть морфин, так как Ларионов страдал от боли. Именно от морфина с ним случался бред. Он находился между забытьем и реальностью.

– Вера… – шептал он. – Вера… Теперь безнадежно…

Когда Марта подходила к нему, она слышала, как он без конца повторял имя «Вера».

– Григорий Александрович, kas tai? Кто эта Вера? – ласково спрашивала Марта, но он только повторял, что все теперь безнадежно.

Марта пришла к Прусту в кабинет. Ее беспокоили навязчивые галлюцинации майора.

– Яков Семенович, – говорила Марта с сильным акцентом, который проявлялся у нее в моменты волнения, переходя неосознанно на литовский. – Majoras visada pasako moters vardą, kurio aš niekada negirdėjau ^[1].

Пруст оторвался от тетради, в которой что-то писал, и посмотрел на нее поверх очков.

– Вот как? – спросил он, не зная литовского, но понимая Марту на квантовом уровне. – Что он говорит?

– Вера, Вера…

Пруст снял очки и задумался.

– Очень любопытно… Что ж, сделай вот что: скажи Федосье, чтобы передала это Ирине Александровой, помнишь, той девушке, которая приезжала с ним не так давно.

Марта приподняла брови.

– Но он звал именно Веру, а не Ирину, – сказала она, а потом долго смотрела на Пруста. – Да, я так и сделаю.

В лагере была взята под стражу на второй день после поджога Анисья. Она рыдала в ШИЗО и умоляла позвать Ларионова – она не знала, что он все еще в больнице. Грязлов послал телеграмму в Новосибирск, представив ситуацию таким образом: «З/к Фролова А. М. организовала поджог барака. Перед происшествием Фролова покинула актовый зал без оснований. С сильным ожогом госпитализирован и находится в тяжелом состоянии начальник ОЛП старший майор НКВД Ларионов Г. А. Гр. Фролова взята под стражу. Жду дальнейших указаний. И. о. начальника ОЛП “Тайгинского леспромхоза” л-т Грязлов К. Ю. 2 января 1938 г.».

Он ожидал, что выедет комиссия. Но ответ поразил даже его. Прилетела выписка из протокола за подписью секретаря тройки: «ФРОЛОВА Анисья Михайловна – РАССТРЕЛЯТЬ».

Грязлов вспотел. Он трясущимися руками держал выписку и не знал, радость или страх его охватили. Грязлов велел позвать начальника ШИЗО. Лейтенант Карпухин – молодой мужчина лет тридцати с холодными глазами – пришел к нему немедленно. Грязлов протянул ему телеграмму. Карпухин удивился. Он знал, что Анисья «подживала» с Ларионовым, и ему было неуютно от подобного поворота дела.

– А Ларионов в курсе? – спросил тот недоверчиво.

Грязлов злобно швырнул на стол папку.

– Ты что, хочешь добить товарища майора?! – вскричал он. – Он без сознания борется за жизнь, а ты об этой шлюхе, которая занималась вредительством, печешься?!

Карпухин пожал плечами. Он считал, что все это было нелепо, но привычка расправляться со многими невинными людьми притупила его чувства, и ему были куда дороже его собственные жизнь и карьера.

Вера чувствовала, что Грязлов готовил что-то против Анисьи, и хоть не могла понять, почему он так зацепился за версию о том, что она совершила поджог, лагерный опыт подсказывал, что Анисья ходит по краю пропасти. Она была уверена, что Ларионов ничего не знал.

За день до исполнения приговора один из охранников ШИЗО проговорился Денису Паздееву, что Анисью Фролову готовят к расстрелу. Через Рокотянскую он затем узнал о содержании докладной Грязлова. Формулировка вызывала тревогу. Паздеев, как и многие, считал, что Анисья не могла поджечь барак. Увидев во всем этом много недоброго, он сообщил Вере известие после вечерней переклички.

Вера ахнула. Она лихорадочно думала, что делать.

– Надо срочно попасть к Ларионову, – вдруг сказала она. – Надо, чтобы он остановил беду. Только как? Времени мало!

– Есть еще кое-что, – помедлив, промолвил Паздеев, – но я не уверен, что это может быть связано…

– Сейчас все может оказаться важным!

– С месяц назад я зашел вечером по вызову в комнату Грязлова и увидел на его столе стакан.

Вера дернула Паздеева за рукав, поторапливая его.

– На нем был след от красной помады…

– Может, ты еще что-нибудь видел или слышал? – вошла в роль следопыта Вера.

– Да вроде нет… Хотя вот в докладной меня смутило, что Грязлов сообщил, что Анисья покинула в ночь поджога концерт. Но откуда он мог это знать? Ведь он покинул концерт до нее…

– Паздеев! – крикнул Грязлов с крыльца. – Хочешь в штрафбат? Ты чего там ошиваешься? Быстро на вахту.

Паздеев отправился на вахту.

– А ты – в барак! – бросил он Вере. – Как у тещи на блинах, паскуды!

– Гражданин лейтенант! – вдруг крикнула Вера. – Мне бы к вам с просьбой.

Грязлов остановился в дверях с удивлением, а потом сделал ей знак пройти к нему. Вера прошла в кабинет, где еще недавно Ларионов угощал их чаем, и села на диван.

– Чего тебе?

Вера сжимала руки, чтобы превозмочь презрение к Грязлову.

– Прошу вас пустить меня в Сухой овраг. Я хочу видеть майора Ларионова, – сказала она без обиняков.

– А ты, оказывается, можешь быть наглой. – Грязлов усмехнулся.

– Приперло, – выдавила она из себя с оттенком кокетства это ужасное слово.

– И что, давно ты с ним подживаешь? – в глазах Грязлова блеснул разврат.

Вера уклончиво пожала плечами и наклонила голову, избегая встречи с ним взглядом.

– А еще святошу перед всеми корчила, – поморщился он.

– Так можно?

Грязлов смотрел на нее подозрительно.

– Он же болен. На кой ты ему сейчас сдалась?

– Я и об этом должна говорить? – ответила Вера немного резко, давая ему понять, что не собирается обсуждать интимные дела.

– Что вы все в нем нашли? – вдруг буркнул он со злостью.

Вера молчала, хотя внутри горела от нетерпения сказать ему, что он последний подлец и это его надо было поставить к стенке.

– Так как? – повторила она.

– Сейчас, что ли, хочешь ехать? – лениво спросил Грязлов.

– А можно? – воодушевилась Вера.