Совсем маленькие города полицейских исполнительных чиновников не имели, если это был уездный город, то в нем полицией руководил помощник исправника, а если это заштатный городишко, то его под свою опеку брал становой пристав.

Кроме того, полицейские надзиратели с полицейской командой могли быть на железнодорожных станциях (они отвечали непосредственно за станционный поселок, линию отчуждения железной дороги обслуживали жандармы), на заводах, в шахтах, рудниках, в крупных селах и поселках.

Естественно, что в населенных пунктах, в которых имелись исполнительные чиновники полиции, были и городовые (по приведенным в разделе «Городская полиция» нормам).

Уезд делился на несколько станов, во главе каждого из которых стоял становой пристав. На отпускаемые ему 300 рублей в год он должен был нанимать письмоводителя и содержать канцелярию. До 1903 года становому приставу подчинялись урядники, сотские и десятские.

Должность урядника была учреждена в 1878 году. Это нижний чин уездной полиции, нынешний аналог сельских участковых. Существовали пешие и конные урядники.

Должность сотского и десятского была выборной, их выбирал сельский сход, сотского – от части стана, называемой сотней, десятских – от селений. Если сход не находил кандидата на вышеуказанную должность, то общество скидывалось и нанимало десятского или сотского, заключив с ними договор. Десятские подчинялись сотским, а те – уряднику и становому. В их обязанности входило поддержание общественного порядка, оказание помощи в розыске и задержании подозреваемых в правонарушениях, охрана арестованных при становой квартире, их конвоирование, работа рассыльных. На практике сотские и десятские становились бесплатными слугами станового пристава, особенно это касалось тех, кто проживал в том населенном пункте, где была квартира станового.

В 1903 году в губерниях, по общему учреждению управляемых, была введена уездная полицейская стража. Должность полицейского урядника в этих губерниях была ликвидирована, взамен была введена должность урядника полицейской стражи. Количество урядников увеличилось, и урядник стал полагаться в каждой волости, ему подчинялись стражники.

После учреждения уездной полицейской стражи должности сотских упразднили, а десятских вывели из подчинения становых и урядников, подчинив их непосредственно крестьянскому самоуправлению – сельским старостам и волостным старшинам. В уезде полагалось иметь одного стражника на 2500 человек населения. Задумка была хорошая: вместо выбираемого или нанимаемого миром безоружного крестьянина в помощь уряднику поступали несколько строевых нижних чинов, надлежащим образом вооруженных и экипированных. Но в 1905 году началась революция, власть свела стражников в отряды, которые дислоцировались в уездном городе или в распоряжении станового пристава. Урядник в селе остался один на один с преступниками. Стражники в уездных городах изнывали от безделья, а урядник не знал, за какое дело хвататься. Такое положение просуществовало до 1913 года до реформы В. Ф. Джунковского^[4], который большую часть стражников из уездного города перевел «на землю», в подчинение урядников.

С этого времени уездная стража имела следующую структуру: часть (до 25 %) составляла конные команды, которые находились в уездном городе и при становой квартире, а оставшаяся часть стражи распределялась по уезду: в подчинении каждого урядника находились несколько стражников.

Стража имела двойное подчинение: по всем полицейским вопросам уездная полицейская стража подчинялась исправнику, становым и полицейским надзирателям, стражники еще и урядникам. Общее руководство вооружением, конским снаряжением и строевым обучением всей стражи в губернии осуществлял начальник ГЖУ, непосредственное – его помощник и адъютант, а при «недостатке в губернии чинов ОКЖ» – специально назначаемые офицеры этой стражи. На практике такие офицеры были в каждой губернии. Их полагалось по одному на каждых 300 пеших или 150 конных стражников, т. е. один офицер полагался на несколько уездов.

Эти офицеры, получая неплохое содержание, непосредственным руководством стражников занимались плохо, так как свои должностные обязанности были вынуждены исполнять периодически, наездами, перемещаясь по уездам, от команды к команде. Многие из них, понимая, что из-за больших территорий, которые следовало объезжать, спрос с них будет невелик, вообще от исполнения своих обязанностей отлынивали.

Непосредственно на месте стражниками должны были руководить унтер-офицеры отдельного корпуса жандармов. Но так как их тоже не хватало, то практически повсеместно одного из стражников в команде делали старшим, он-то и осуществлял ежедневное руководство командой, получая за это дополнительно до 100 рублей в год.

Землевладельцы, фабриканты, общественные учреждения и частные общества могли приносить ходатайства об учреждении на их средства дополнительных должностей исполнительных чиновников, урядников, команд конной или пешей полицейской стражи. Такие ходатайства рассматривал: от землевладельцев об охране их имений – губернатор (закон принимался во время революции, нужна была оперативность в принятии решений), от иных лиц – министр внутренних дел.

Пик таких ходатайств пришелся на революционные 1905–1908 годы. В некоторых губерниях по таким ходатайствам даже были учреждены полицейские должности, не предусмотренные законом, – помощники становых приставов.

Неизвестный автор

Окурок выдал (из воспоминаний станового)^[5]

Крестьянин Новоторов, мужчина лет 47–50, будучи на базаре в селе на расстоянии от места своего жительства 18 верст, в этот день и затем на другой не вернулся домой, вследствие чего жена его заявила об этом.

За отсутствием моим из стана за 75 верст, урядник, узнавши, что Новоторов пьянствовал в трактире с какими-то женщинами, а вечером уехал по направлению к своей деревне. Разыскивая пропавшего и предполагая, не находится ли он где-либо в деревенских шинках, урядник вместе с женой его с дороги увидал привязанную к луговой изгороди на расстоянии от села в 2 верстах и от дороги в 300 саженях лошадь, запряженную в сани. Подойдя к ней, жена Новоторова признала ее за свою. При дальнейших розысках по кочкарным лугам, изредка покрытым мелким можжевельником и соснами, урядник нашел и самого Новоторова с явными признаками насильственной смерти и ограбления, о чем за отсутствием моим он тотчас же доложил только что прибывшему в мой стан молодому судебному следователю из кандидатов N-ского окружного суда.

Следователь, обыскав окружающую местность, где находился труп, взял с собой рычаг, на котором оказались следы крови и волосы, произвел вскрытие трупа, причем на теле покойного оказалось 18 колотых ран, кроме раздробления черепа, а в горле трупа оказался обломок клинка ножа длиной около 1 вершка и шириною 1/2 вершка. Я по случаю распутицы, дальнего расстояния и массы разных поручений пробыл в стане после убийства двое суток и уже на третьи приехал ввиду посланного за мной нарочного. Придя к следователю, я нашел его взволнованным ввиду того, что не удавалось открыть виновных. Урядник же доложил мне, что день убийства был базарный, что найти виновных трудно и что он задержал тех проституток, которые с Новоторовым гуляли.

Вообще все поиски, как следователя, так и урядника, ни к каким благоприятным результатам не привели, и мне даже пришлось тотчас же разочаровать урядника освобождением из-под стражи проституток, так как было установлено, что они с Новоторовым пили два часа, а затем он уехал из трактира один, уже сильно выпивши. Они же оставались до закрытия трактира с другими любителями женского пола.

Также пришлось установить, что в трактире в момент отъезда Новоторова около восьми часов вечера народу оставалось очень мало, и вслед за ним никто не выходил. Я прежде всего счел необходимым осмотреть место преступления, на что следователь заметил, что осмотр местности бесполезен, так как время теплое, все следы сапог и т. п. растаяли, и что около трупа нет ничего такого, что могло служить для пользы дела, и что лучше поездить по ближайшим селениям.

Но я все-таки, идя от следователя и надевши охотничьи сапоги, пригласил с собой двух своих знакомых и пошел осматривать то место, где был убит Новоторов.

Местность эта волнообразная, кочкарная, луга покрыты мелким лесом. В одной из мелких балок по указанию урядника и найдены были следы преступления – взрытый снег и вообще следы борьбы. Около того места, где лежал труп, я нашел несколько мундштуков от папирос, из коих два обратили на себя мое внимание. Они были фабрики «Бостанджогло», и на них ясно были [видны] пятна кровяных пальцев. Другие были вдвое толще первых, без всякой надписи – эти, как мне известно, курил лишь местный врач, третьи – фабрики «Персичан», каковые курил всегда мой урядник и, наконец, известные крученые из бумаги «ножки». Будучи затем уверен, что убийца, как бы он ни был неопытен, не возьмет с собой поломанного ножа, я стал искать его по лугам на более отдаленном расстоянии, и розыски мои увенчались успехом. Саженях в 70–90, теперь уже точно не помню, в моховом болоте на ледяном дне, покрытом сверху на две четверти водой, я увидел складной нож с черной ручкой с остатком клинка. Нож был складной с деревянной ручкой, в конце которой было ввернуто медное колечко.

Рис. 1. Коробка от папирос «Пахарь» фабрики М.И. Бостанджогло.

Радости следователя не было конца, когда находившийся у него кончик клинка, найденный им при вскрытии в горле убитого, с точностью пришелся к остатку его в черенке. Следователь просил меня тотчас же принять меры к обнаружению владельца этого ножа, но я, прежде этого, под видом покупки себе папирос, обошел все лавки, спрашивая папиросы только фабрики «Бостанджогло», которые все простолюдины уже бросили курить, предпочитая «Персичан», но ни в одной лавке и трактирах таковых не оказалось, и все лавочники усердно предлагали мне «Персичан», «Даферм», «Богданов» и т. п., уверяя, что папирос «Бостанджогло» давно уже они не держат.

Один из числа многих лавочников, кстати сказать, мой товарищ по охоте, у которого я засиделся долго сравнительно с другими, разговаривая о предстоящей весенней охоте, сначала не поверил, что я ищу папиросы-дешевки для себя, а потом сказал, что уж если я так хочу именно этой дряни, то, чтобы послал в деревню Уколово в трактир, содержатель которого в прошлый базар скупил у него всю эту заваль. Я тотчас же туда отправился, застав в трактире не самого хозяина, мне, конечно, известного, а сына его, 20-летнего парня, оказавшегося страшно дерзким и нахальным, только что вернувшимся из губернского города, где служил кем-то вроде «вышибалы».

Лицо его и глаза ясно показывали: «что мы-де дело имели с чинами повыше вас». Оставив понятых около трактира и взяв с собой только своего рассыльного вместо ямщика, я потребовал от сидельца его свидетельство на право торговли или доверенности, но он вместо ответа наговорил мне дерзостей. На сделанное мной ему надлежащее внушение прибежала из соседней комнаты его мать и, узнавши меня, привела сына к должному повиновению, и парень стал хоть куда. Зная, что содержатель трактира не сознается, что он покупал, а тем более продавал папиросы, не имея на это узаконенного свидетельства, я побоялся приступить прямо к делу и, спросив себе пива, сказал, что еду в соседнее село, и страшно захотел пить, а затем начал ругать своего рассыльного, что он забыл взять мою дорожную сумку с пищей, а главное, с папиросами; на это любезная хозяйка предложила мне какой-то вяленой рыбы, а что папирос она бы и дала, да не держат они их, так как патент стоит пять рублей, а местные крестьяне-раскольники не курят, курят только проезжие, а потому расчету [заниматься продажей папирос] нет. Вскоре пришел и сам хозяин и, узнав, в чем дело, сказал:

– Да вот я на базаре купил немного папирос для себя и дорогих гостей, так, пожалуй, угощу и вас. – И принес откуда-то из сеней две пачки ржавых^[6] папирос именно фабрики «Бостанджогло».