Почему столько лет Екатерина с маниакальной настойчивостью стремилась устроить брак сына, при этом никоим образом, не интересуясь мнением самого Цесаревича? Сама она того не объяснила. Хитрая и расчетливая «Минерва» многое из своей биографии не раскрывала, а если что-то и говорила или писала, то в этом правды, как правило, не было ни на грош.

Можно предположить две взаимосвязанные версии той настойчивости, которую проявила Екатерина. Во-первых, брак сына отвратит его от праздного времяпрепровождения, займет его натуру не мечтаниями и сомнительными беседами, а семейной повседневностью. Во-вторых, можно будет надеяться на появление внука. В случае такого исхода возникала возможность, устранив Павла, окончательно решить вопрос династической преемственности, мучивший Екатерину с первого дня воцарения.

Поиски невесты в конце концов принесли результаты. С помощью Ассебурга Екатерина остановила свой взор на трех дочерях Ландграфа Гессенского. Особого внимания удостоилась Вильгельмина (Августа-Вильгельмина-Луиза).

По словам Ассебурга, Вильгельмина – девушка серьезная и довольно необычная, «до сих пор еще смущает каждого заученным и повелительным выражением лица, которое ее редко покидает». «Удовольствия, танцы, парады, общество подруг, игры, наконец, все, что обычно возбуждает живость страстей, не затрагивает ее. Среди всех этих удовольствий принцесса остается сосредоточенной в самой себе».

Все предварительные переговоры и обсуждения совершенно прошли мимо Павла Петровича. Екатерина посвятила в суть дела сына только тогда, когда встал вопрос о приезде в Россию Ландграфини Гессенской Генриетты-Каролины с дочерями. Только тогда Екатерина поговорила с сыном в самых общих чертах.

Предстоящие смотрины сами по себе окончательно ничего не решали. Екатерина повторила тот же сценарий сватовства, который по отношению к ней когда-то использовала Императрица Елизавета: не жених должен был ехать к потенциальной невесте, а невеста прибывала на смотрины к жениху и должна была понравиться не столько ему, сколько будущей свекрови.

Пылкое воображение Павла Петровича не раз рисовало ему собственную семейную жизнь. В 16–17 лет у него появились друзья, с которыми он не раз отдавался мечтаниям, обсуждал, как устроить быт, как надо любить, сколько должно было быть детей. Конечно, все эти разговоры походили только на юные грезы, но они будоражили душу. Его друзья, племянник Никиты и Петра Паниных князь Александр Борисович Куракин^[10] (1752–1818) и граф Андрей Кириллович Разумовский^[11] (1752–1836), были чуть старше Цесаревича, но это не создавало преграды.

Павел любил этих друзей, был с ними всегда предельно откровенным. Только одну тему друзья никогда не обсуждали, хотя Разумовский не раз пытался вывести Павла на разговор: о его правах на престол. В таких случаях Цесаревич моментально серьезнел и обрывал беседу. На эту тему Павел наложил табу на несколько десятилетий, и не сохранилось ни одного свидетельства, что хоть единожды с кем-то и когда-то он пустился бы в рассуждения на сей счет. Никто не знает, выступал ли в данном случае Разумовский как провокатор, действовал ли он по своей инициативе, или его попытки вывести Павла на щекотливую тему были неким заданием Императрицы, которая к Разумовскому имела стойкое расположение, невзирая на его близость к сыну. Но то, что в конечном итоге Андрей Разумовский предал дружбу, наводит на предположение, что некая внешняя провокативная установка в его действиях могла существовать.

В то же время Александр Куракин не предавал Цесаревича, за что его и настигла кара повелительницы России: в начале 80-х годов он был выслан из Петербурга в дальнее родовое имение без права возвращаться в столицу. Его свобода и права были восстановлены только после воцарения Павла Петровича…

Цесаревич узнал о том, что ему подыскивают невесту, только тогда, когда вопрос о приезде в Петербург Ландграфини Гессенской с дочерями был уже решен.

Граф Андрей Кириллович Разумовский.

Художник И.-Б. фон Лампи мл. 1810

Павел Петрович ко времени сватовства производил впечатление приятного, по-европейски образованного светского человека. Граф Сольмс писал Ассебургу из Петербурга летом 1773 года:

«Великому князю есть чем заставить полюбить себя молодой особе другого пола. Не будучи большого роста, он красив лицом, безукоризненно хорошо сложен, приятен в разговоре и в обхождении, мягок, в высшей степени вежлив, предупредителен и веселого нрава. В этом красивом теле обитает душа прекраснейшая, честнейшая, великодушнейшая и в то же время чистейшая и невиннейшая, знающая зло лишь с дурной стороны… одним словом, нельзя в достаточной степени нахвалиться Великим князем, и да сохранит в нем Бог те же чувства, которые он питает теперь. Если бы я сказал больше, я заподозрил бы самого себя в лести».

Императрица отправила в Германию для встречи гессенских визитеров эскадру из трех судов, одним из которых – пакетботом^[12] «Быстрый» – командовал друг Цесаревича граф А. К. Разумовский.

Ландграфиню с тремя дочерями встречали в России с царскими почестями. 15 июня Екатерина II приветствовала гостей в бывшем имени Григория Орлова Гатчино^[13], а далее по дороге в Петербург их встречал Цесаревич Павел. В тот же день Каролина писала Королю Фридриху: он «…благороден и чрезвычайно учтив».

Императрица предоставила сыну «свободу выбора», но на всю процедуру выделила всего три дня. Павел должен был принять судьбоносное решение после нескольких светских бесед и парадных трапез.

На третий день Павел уже точно знал: его женой может стать только Вильгельмина. Екатерина этот выбор одобрила, хотя и не без удивления: претендентка представлялась ей «замухрышкой с прыщавым лицом». На следующий день Императрица официально обратилась к Ландграфине с официальным предложением, на которое тут же было дано согласие.

Далее события начали развиваться с неумолимой быстротой. К Вильгельмине немедленно был приставлен архиепископ Платон, начавший обучать ее нормам православия. Будущая Цесаревна обязана была быть православной. 15 августа в церкви Зимнего дворца совершилось миропомазание принцессы Вильгельмины, которая получила новый титул и новое имя – Великая княжна Наталия Алексеевна. На следующий день, 16 августа, в церкви Летнего дворца состоялось обручение Цесаревича Павла и княжны Натальи.

Празднование свадьбы Императора Павла I и Натальи Алексеевны (Вильгельмины Гессен-Дармштадтской).

Гравюра. 1773

Бракосочетание состоялось 29 сентября 1773 года в Казанской церкви Петербурга. Свадьба была отмечена пышными торжествами, продолжавшимися в столице двенадцать дней.

После женитьбы Павел Петрович заметно изменился: он стал более мягким и открытым, его глаза светились теперь радостью, а на публике он блистал красноречием и уже не искал уединения. Будучи рыцарем по натуре, он поклонялся любимой женщине как его литературный герой Дон Кихот. Павел не видел в Наталье никаких недостатков и при каждом случае всем рассказывал о ее добросердечии, воспитанности и уме.

Примечательно, что Екатерина, которая инстинктивно отвергала и отторгала все, что было дорого и любо сыну, и здесь осталась верной самой себе. Первоначальная симпатия к невестке быстро сошла на нет. И уже через несколько месяцев после брака сына она признавалась своему конфиденту барону Фридриху Гримму:

«Великая княгиня постоянно больна, да и как же ей не быть больной? Все у этой дамы доведено до крайности. Если она гуляет пешком, то двадцать верст, если танцует, то двадцать контрдансов и столько же менуэтов; чтобы избегнуть жары в комнатах, их вовсе не топят; если кто-нибудь трет себе лицо льдом, то все тело становится лицом; одним словом – середина очень далека от нас… до сих пор нет ни добродушия, ни осторожности, ни благоразумия во всем этом, и Бог знает, что из этого будет, так как никого не слушают и все хотят делать по-своему».

Первоначально Императрица была уверена, что тихая простушка из Дармштадта останется робкой и послушной, но она оказалась своенравной, скрытной и упрямой – в точности как Павел. Екатерина с этим не могла смириться, и к невестке у нее появилось чувство, близкое к неприязни, хотя внешне все выглядело благопристойно, а вся подноготная отношений вскрылась позже.

Семейная идиллия Цесаревича длилась недолго: всего полтора года. Потом случилась катастрофа, нанесшая страшный удар моральным принципам Павла Петровича и приведшая его чуть ли не на грань помешательства. Это была трагедия воистину шекспировского масштаба, которую Шильдер обозначил как «приговор судьбы».

С начала 1776 года уже все при дворе знали: Цесаревич и Цесаревна ждут прибавления семейства. Весной Цесаревна должна произвести на свет потомство. Долгожданные, но трагические события начали разворачиваться в Зимнем дворце 10 апреля. Их подробно описала Екатерина II в письме московскому генерал-губернатору князю М. Н. Волконскому. Это самое полное и подробное изложение, дошедшее до наших дней, а потому здесь уместна обширная цитата.

«Великий князь в Фоминое воскресенье^[14] по утру, в четвертом часу, пришел ко мне и объявил мне, что Великая княгиня мучится с полуночи; но как муки были не сильные, то мешкали меня будить. Я встала и пошла к ней и нашла ее в порядочном состоянии и пробыла у ней до десяти часов утра, и, видя, что она еще имеет не прямые муки, пошли одеваться и паки к ней возвратилась в 12 часов. К вечеру мука была так сильна, что всякую минуту ожидали ее разрешения. И тут при ней, окромя самой лучшей в городе бабки, графини Катерины Михайловны Румянцевой, ее камер-фрау, Великого князя и меня, никого не было; лекарь и доктор ее были в передней.

Ночь вся прошла и боли были переменные со сном: иногда вставала, иногда ложилась, как ей угодно было. Другой день паки проводили мы таким же образом, но уже призван был Круз и Тоде (придворные врачи. – А. Б.), коих советов следовала бабка, но без успеха оставалась наша благая надежда… В среду Тоде допущен был, но ничего не мог поделать. Дитя был уже мертв, но кости оставались в одинаковом положении. В четверг Великая княгиня была исповедана, приобщена и маслом соборована, а в пятницу предала Богу душу. Я и Великий князь все пятеро суток и день и ночь безвыходно у нее были.

По кончине, при открытии тела, оказалось, что Великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была такова S, но часть та, коя должна быть выгнута, была воткнута и лежала дитяти на затылке; что кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов… Скорбь моя велика, но, предавшись в волю Божию, теперь надо помышлять о награде потери».

Кончина Натальи Алексеевны случилась 15 апреля 1776 года. Уже в последние дни она рассказала, что еще в детстве у нее обнаружилось искривление позвоночника.

Мальчик, которого так желала Императрица, погиб вместе с матерью.

Было бы большим упрощением в данном случае обвинять Екатерину II в бездушии. Она действительно проводила много часов у постели Великой княгини и как женщина не могла не сопереживать несчастной. Однако Екатерина была не только женщиной и матерью, но в первую очередь – Императрицей, которой оставалась все двадцать четыре часа в сутки. Потому политические и династические интересы никогда не предавались забвению. Поэтому она и обмолвилась в письме к князю Волконскому, что «надо помышлять» о восполнении потери.

Екатерина не умела проигрывать, а неудачи никогда не являлись поводом для уныния. Да, она не получила внука, а раз так, то необходима новая попытка.

Для Цесаревича смерть любимой супруги стала крушением мира. Екатерине же Павел был нужен живым и здоровым, так как на нем лежала миссия нового деторождения, и, чтобы вернуть его из мира трагической отрешенности, из состояния рыданий и стенаний, «дорогая маменька» решила «открыть глаза» сыну на истинный облик покойной супруги.

Это была одна из великих подлостей матери по отношению к сыну.