– Божественно, – говорит Салли, запихнув в рот большущий кусок. Это правда очень вкусно. Выпечка мягкая, с сочной сердцевиной – если её сжать, то из неё будет сочиться сладкая липкая начинка, – в ней попадаются толстенькие изюминки, а сверху хрустит корочка запечённого сахара. Салли пальцем выводит на липкой бумаге своё имя, Салли Хаббард, и я прячу улыбку: ещё совсем недавно она и слова не могла прочитать, не то что написать, а теперь не упускает возможности похвастаться своим почерком с завитушками. Мама учила её в школе и часами дополнительно занималась дома. Салли оставляет про запас половину купленных булок, мы облизываем пальцы, чтобы сладкий сироп не стёк на запястья, и идём к умывальнику в углу. Когда я подставляю руки под воду, меня внезапно бьёт энергетической волной, точно зарядом статического электричества, и отбрасывает назад. Что это было?

– Пег, с тобой всё в порядке? – спрашивает Салли.

– Да-да, всё хорошо, – отвечаю я. – Ничего страшного.

Она подскакивает ко мне и лукаво окидывает взглядом комнату:

– О-о-о, здесь призрак? Тут есть призрак? Чё говорит? Он шепчется с тобой, Пег? Он прям тут? – она на секунду замолкает и отскакивает в сторону. – Или тут?

– Салли, прекрати.

Она ухмыляется и снова прыгает:

– А может, тут?

– Салли! – теперь мне смешно, потому что она такая непосредственная, а то нечто, чем бы оно ни было, уже ушло. Но последнее время это происходит всё чаще и чаще; только я никому об этом не говорю. Я привыкла замечать рябь в воздухе или чувствовать трепет в груди: так я понимаю, что рядом дух, который почему-то задержался на мгновение, прежде чем покинуть этот мир. Пора бы мне уже привыкнуть, тем более что происходит это со мной чуть ли не с первых минут жизни. Только… на этот раз оно было не похоже на обычную рябь или трепет.

Это был щелчок кнута.

Наверное, я всё себе напридумывала. Скорее всего, я просто перенервничала из-за того объявления на стене пекарни; так всегда было с тех пор, как их стали развешивать повсюду. Теперь каждый окутан облаком подозрения, и у меня кровь в жилах стынет – потому что разве это не то же самое, что было с ведьмами? Тогда ведь подозревали всякого, кто вёл себя странно или чем-то выделялся. Безобидную старушку, которая выглядела немного чудно́. Женщин, которые выращивали целебные травы. Несчастную бездетную вдову, говорящую сама с собой. Ту упрямую девочку, которая никого не слушалась… Все они ведьмы? Во всяком случае, вердикт был такой. И от этого мне страшнее всего.

Охота на ведьм стала каким-то видом хобби, как, например, танцы или изготовление открыток. Папа говорил мне, что в те времена были убиты и несколько шепчущих, прежде чем люди пришли в себя и прекратили охоту. Неудивительно, что он наказывал мне держать рот на замке: никто не должен знать о моём секрете. Папа говорит, что так будет лучше.

Но только вот Салли знает. Знает с того времени, как мне исполнилось три года, и я рассказала ей про «милую леди, у которой вокруг радуга» и которая попросила меня напомнить её мужу «покормить эту дрянную собачонку». Салли посмеялась над ругательством, но поверила мне безоговорочно. С ней всегда просто, и именно поэтому она мой лучший друг.

В дверь комнаты постучали:

– Пегги, пока Салли не ушла домой – у нас тут лишних полдесятка яиц и кварта молока, которую мы точно не выпьем до того, как оно свернётся. Мы будем ей очень обязаны, если она их заберёт.

– СпасибомиссисДевона, – кричит в ответ Салли. Она произносит эту фразу так часто, что та превратилась в одно слово.

– И Пег, – добавляет мама, – мне скоро понадобится твоя помощь.

– Конечно, мама.

Салли выжидает, пока мамины шаги не затихнут на лестнице.

– Ты знаешь, кто на этот раз? – спрашивает она.

– Мальчик с молочной фермы, вроде Барни или как-то так. Бедняжка, сгорел от чахотки.

– Я его знаю! Ох, жалко. Он был такой красавчик, высокий такой, сильный и светловолосый.

– Я не знала, – вру я, вспомнив, как у меня горели щёки, когда я в прошлый раз смотрела на него. Сейчас я совсем не чувствую его дух. С одной стороны, это ужасное разочарование, с другой – огромное облегчение.

Салли постукивает пальцем по нижней губе:

– А ты бы… ты бы… Не, я не могу это сказать!

– Что? Что я бы?

Салли лукаво улыбается и покусывает заусенец, а в глазах притаился бесёнок.

– Ты не хочешь посидеть с ним? Подержать за руку, будто он твой возлюбленный?

– Салли!

– Что? От этого же никому хуже не будет! – она задорно перекатывается на кровати. – Пошли, а?

– Нет! – отвечаю я как можно более возмущённо, потому что, честно говоря, не могу сказать, что подобные мысли не приходили мне в голову. Я ещё не знаю, как вести себя с мальчиками. Мама говорит, что для этого вся жизнь впереди. Я смотрю на Салли – она вся раскраснелась и тихо хихикает.

– Всё нормально, – говорит она. – Ты можешь сделать это, а потом рассказать на исповеди, и тогда тебе распустят все твои грехи.

– Отпустят, неуч. И вообще – о чём это ты?

– Ну… на прошлой неделе мистер Тейт был у леди Стэнтон. Он пришёл выразить «своё почтение хозяйке дома», – тут она корчит гримаску. – Но хозяйка дома его терпеть не может. Ой, Пег, слышала бы ты, как она его называет за глаза! От леди я такого не ожидала! – Она ухмыляется, но тут же грустнеет. – Последнее время он постоянно заходит и всё что-то шепчет леди Стэнтон на ухо. – Она немного помолчала. – Он опять спрашивал про тебя.

Преподобный Отто Тейт. От одного его имени у меня мурашки по коже. Салли берёт меня за руку и крепко пожимает её:

– Пег, я понимаю. – На щеках у неё появляются два розовых, словно нарисованных, пятнышка, которые становятся только ярче, когда я поднимаю на неё глаза.

– Салли, в чём дело? – спрашиваю я.

– Он хотел знать, не вернулась ли ты к своим прежним штучкам.

– Моим прежним… Что ты сказала ему?

– Ничего, – отвечает она, резко убрав руку и засунув её под юбку.

– Салли, – кровь стучит у меня в висках, – ради всего святого, пожалуйста, Салли, скажи, что ты не…

– Я не могу врать викарию! Иначе меня могут отправить в ад или куда похуже!

Нет, Салли. Нет, нет, нет, нет, НЕТ!

– Он не может этого сделать, мы же говорили об этом! Что ты ему сказала?

– Я сказала, что не понимаю, о чём он.

Я выдохнула с облегчением:

– Тогда всё в порядке. Всё хорошо. Просто сначала ты меня напугала.

– Но потом, – выпаливает она, – он совсем меня запутал и стал задавать всякие разные вопросы, я стала нервничать и потом подумала, что если скажу, что если бы ты могла разговаривать с мёртвыми – если бы могла, заметь, – то я бы точно ему ничего не сказала, а все остальные пусть лучше не суют нос в чужие дела и не верят слухам, и к тому же если бы ты могла говорить с мёртвыми, то в этом всё равно не было бы ничего страшного, это же просто навык, как говорить на французском или вроде того. – Теперь её щёки стали уже пунцовыми, что неудивительно. Как можно быть такой глупой?!

– Да, отлично, это его точно успокоило, так ведь?

– Я. Не. Сказала. Ничего. Плохого.

– Да нет, СКАЗАЛА, Салли! С чего тебе вообще понадобилось что-то ему говорить?

– Знаешь что, мисс Безупречность, может, не надо тут панику наводить, а? – Салли с горящими от злости глазами садится на кровати и сметает на пол бумажный пакет с булочкой. – ТЕБЯ там не было, ТЫ не знаешь, какой он…

Я вскакиваю на ноги и сжимаю кулаки.

– Я прекрасно знаю, какой он! Именно поэтому держусь от него подальше! – я пинаю пакет с такой силой, что он врезается в стену; булочка, которую Салли бережно оставила на потом, разлетается по всему полу. – По крайней мере, так я не боюсь, что скажу что-то настолько ТУПОЕ! – ору я.

И в ту же минуту мне хочется забрать эти слова обратно. У Салли на глаза наворачиваются крупные слёзы, я делаю шаг к ней и протягиваю руку, но она бьёт меня по ней. Её ярость распаляется всё сильнее, и желание плакать у неё пропадает.

– Нет, – говорит она. – Не смей. – Она собирает свои вещи и хватает пальто и перчатки. – Думаешь, ты особенная, да, Пег?

– Я… о чём ты?

– О тебе и твоём даре, – она презрительно усмехается. – Но только он не делает тебя лучше других, Пегги Девона, и уж точно не делает лучше меня! Если твой папочка называет тебя особенной, это ещё не значит, что все остальные так думают. Ты ужасный друг. Может, мистер Тейт прав. Может, ты и правда омерзение.

– Омерзен… – я вижу, как Салли сжимает кулак, и прикусываю язык, чтобы по привычке не поправить её.

– Если ты правда так думаешь, – говорю я, – то убирайся.

Салли медлит. Мне бы извиниться, тогда извинится она, и у нас опять всё будет хорошо, так уже сто раз было.

Я молчу.

Салли разворачивается, быстро выходит из комнаты и спускается по лестнице. Мама что-то кричит ей вслед, но она уже вышла из дома.

2

Прошла неделя. Из особняка Клифтон от Салли нет никаких вестей. От её мамы я тоже ничего толком не узнала, когда передавала ей яйца и молоко, которые не забрала Салли. Я думала, она оставит мне записку или попросит свою маму что-нибудь мне сказать – но нет. Ну и ладно, раз она так хочет. Отлично. Мне всё равно. Мне абсолютно наплевать. Навозом ей дорожка. Она наверняка сейчас чудесно проводит время на море вместе с леди Стэнтон. Хорошо устроилась. Чтоб ей орда голодных крабов пооткусывала пальцы на ногах.

Будь вы прокляты, преподобный Тейт! Это он виноват, что мы с Салли поссорились. Пять лет назад он не обратил внимания на меня, на маленькую девочку, когда я тянула его за рукав и говорила, что в шахте произошёл несчастный случай. Взгляд, которым дух того несчастного шахтёра посмотрел на меня, прежде чем рассеяться, будет преследовать меня вечно. Он истратил всю оставшуюся энергию, чтобы передать мне послание. «Приведи помощь», – сказал он, но викарий отмахнулся от меня, как от мухи, кружившей над его чёрной шерстяной сутаной, и с тех пор возненавидел. Если бы те минуты не были потеряны, что-нибудь бы изменилось? Удалось бы спасти несколько жизней?

Какой-то шум прерывает мои мысли, и я прячу книгу под покрывало. Сегодня утром у меня опять сводит все внутренности, и я тянусь за горячим камнем, который принесла мне мама, но он давно успел остыть. Мне бы нужно хлопотать по дому, а не читать, но завтра в любом случае пришлось бы делать всё по новой, и я подумала – какая разница? Зачем тратить время на вытирание пыли, когда я могу погрузиться в миры куда интереснее, чем мой собственный?..

И снова этот звук. Настойчивый стук в дверь и дребезжание стекла. Волчица, которая всегда поблизости, вскидывает морду и поскуливает, не сводя с меня больших глянцевых глаз. Я иду босиком на лестничную площадку, скользя по гладкому полу.

– Мама?

Мама мнётся у подножия лестницы, она поднимает на меня глаза и через силу улыбается.

– Пегги, – говорит она, – вот ты где. Я тебя везде искала.

Я готова усомниться в её словах – в нашем доме четыре комнаты, и даже тщательный поиск не занял бы много времени, – но при виде её мертвенно-бледного лица решаю промолчать. Она вытирает руки о фартук.

– Будь паинькой, откроешь дверь? – голос звучит натянуто и неестественно высоко.

– Всё в порядке? – спрашиваю я, повернув голову в ответ на новый дребезжащий стук в дверь. – Кто это?

– Мистер Блетчли, – отвечает мама.