Разочарование, в котором я сама виновата. С чего я взяла, что Райнер Култи придет и поразит нас безумными трюками и советами, о которых мы не догадывались, тем более в день нормативов, иначе говоря, наматывай-круги-пока-не-потянет-блевать? Может, я ожидала, что взыграет его строптивый характер, из-за которого он получал красные карточки и вылетал с поля куда чаще положенного. Не просто так во время матчей его называли Фюрером – горячий нрав был одной из причин, по которой его так сильно любили и ненавидели.

Но сегодня он не был жадным до мяча снисходительным мудаком, каким считали его соперники. Буквально не проявил ни единого качества из тех, что ему приписывали. А ведь его десять раз отстраняли за то, что он ударил головой игрока во время товарищеского матча, за который даже очки не засчитывались. Как-то раз он чуть не подрался с соперником, внаглую попытавшимся пнуть его под колено. Он был ходячим бедствием, за которым так интересно было наблюдать… по крайней мере, раньше.

В итоге он выслушал нас, пока мы представлялись, а потом просто наблюдал или беседовал с Гарднером. По-моему, даже до мяча не дотронулся. Ну как – не то чтобы я за ним следила, конечно…

Но кажется, единственное, что мы от него за сегодня услышали, – это «доброе утро». Доброе утро. И это от человека, который нарвался на неприятности, послав на три буквы противника во время прямой трансляции Кубка мира.

Капец, чего я вообще расстраиваюсь, что Култи держится в стороне, а не бросается с оскорблениями?

Что со мной не так?

Я кашлянула в трубку.

– Нормально. Он почти с нами не разговаривал. – Все так, только не «почти», а «совсем». Но с папой я этим делиться не собиралась.

– А. – По голосу было слышно, как он расстроился.

Ну вот. Какая же я сволочь.

– Да он просто к нам привыкает. – Наверное. Ведь так?

– Alomejor. – «Наверное». Точно таким же тоном папа в детстве отвечал на мои хотелки, которые не планировал выполнять. – Значит, ничего интересного?

Мне не пришлось даже вспоминать, что сегодня случилось. Ничего. Култи просто смотрел, как мы пыхтим над упражнениями, предназначенными для проверки спортивной формы. Ладно никчемными дурами нас не назвал – он даже глаза не закатывал, хотя часто ругал товарищей по команде, когда те не оправдывали его ожиданий.

– Ничего, – честно ответила я. Может, с годами он застеснялся?

Я очень в этом сомневалась, но обманываться могла сколько угодно. Или как минимум соврать отцу, чтобы тот не расстраивался так сильно. Он же был на седьмом небе, когда узнал, что нас будет тренировать Култи.

– Зато в забегах меня ни разу не опередили, – добавила я.

Папа мягко, но немного разочарованно рассмеялся.

– Умница. Каждое утро бегаешь?

– Ага, и начала чаще плавать. – Я замолчала, услышав на заднем плане приглушенный голос.

– Это Сэл, – пробормотал отец в сторону. – Хочешь с ней поговорить?.. Ага… Сэл, мама передает привет.

– Ей тоже передай.

– Моя дочка передает привет… – Я услышала, как он повернулся к маме. – Нет, моя. Твоя – младшая… Ха! Не-а!.. Сэл, ты моя или мамина?

– Соседа.

– Так и знал! – Вот теперь он искренне довольно рассмеялся.

Я улыбнулась как откровенная дура.

– И я тебя люблю, бать.

– Знаю, но я люблю тебя больше, – усмехнулся он.

– Да-да, конечно. Позвонишь завтра? А то я устала и хочу еще лед к ноге приложить.

Он тяжело вздохнул, но я знала, что он ничего не скажет. Вздох и так был достаточно красноречивым: мягким молчаливым напоминанием заботиться о себе. Мы уже сто раз это обсуждали. У нас с папой особое взаимопонимание. Если бы про лед сказал мой брат, я бы спросила, не собрался ли он помирать, а папа наверняка посоветовал бы терпеть. Ну что сказать: хорошо быть папиной дочкой. Точнее, хорошо быть мной, а не сестрой, с которой он постоянно ругался.

– Ладно, до завтра. Сладких снов, mija.

– И тебе, пап. Спокойной ночи.

Он еще раз попрощался со мной и положил трубку. А я, сидя в кровати в своей квартирке над гаражом, которую снимала последние два года, подумала о Култи: как он стоял на краю поля, будто памятник, и наблюдал, наблюдал, наблюдал.

Пора снова напомнить себе, что он какает.

Глава 4

Следующие несколько дней пролетели незаметно, насыщенные привычными будничными делами. По утрам мы с командой собирались, чтобы пройти медосмотр и снять мерки для новой формы. Потом я шла на работу, где Марк донимал меня просьбами взять у Култи автограф. По вечерам, в зависимости от того, насколько устала за день, я шла на йогу, в бассейн или в зал. А когда возвращалась домой – болтала с отцом и смотрела телевизор.

Всем интересно узнать про Райнера Култи, но мне нечего было рассказывать. Он приходил к нам, занимал первый подвернувшийся угол и просто смотрел. Ни с кем не разговаривал и не общался. Вообще ничего не делал.

Так что… приходилось разочаровывать любопытствующих.

Даже удивительно, как его, статую хренову, до сих пор птицы не облюбовали. Ему бы на Таймс-сквер, подрабатывать живым изваянием – там таких много ходило. Выкрашивались в металлические цвета и приставали к туристам, фотографируясь с ними за деньги. Все равно ему на все пофиг.

Зато никто не упоминал адскую конференцию, не поднимал проблемы Эрика с Култи и не спрашивал меня про национальную сборную. В общем, жаловаться не приходилось. Я даже сохраняла достоинство и вела себя как адекватный человек, а не заикающаяся идиотка, влюбленная в популярного мужика.

Вот и чего тут страдать?

* * *

Утро индивидуальной фотосессии началось с интервью, траекторию которого стоило бы предугадать заранее: в момент, когда журналист неправильно произнес мое имя. «Саломея!» – крикнул он и продолжил называть так, даже когда я его поправила. Ничего страшного, подумала я; давно ведь привыкла, что люди постоянно коверкают мое имя.

Саломея. Саломи́я. Самолея. Салями. Саламандра. Солома. Сало. Сол. Сэлли. Саманта.

Или дурында, но только для брата.

Или овца – для младшей сестры.

Неважно; если человек не в состоянии запомнить имя после того, как его поправляют… это знак. В данном случае – знак, что журналист окажется конченым идиотом.

Я пыталась сбежать от него. Обычно мне удавалось улизнуть, но в последнее время их стало так много, что эта возможность оказалась недостижимой. Желудок скрутило, стоило мне заметить пасущихся у поля телевизионщиков. Я могла щеголять перед людьми в одном спортивном лифчике, спокойно играть на глазах тысяч людей, но как только в поле зрения появлялась хоть одна камера…

Только не это. Нет-нет-нет.

В общем, только я их заметила – сразу попыталась обойти широкой дугой. Пусть докапываются до остальных девушек. Самая дальняя от входа компания уже перехватила Грейс, нашего капитана. Господи, спасибо тебе. Еще одни набросились на Харлоу, и я выдохнула с облегчением.

Оставалось пройти всего пять метров. Каких-то пять метров, и меня бы не тронули. Даже сердце забилось быстрее, и я уставилась прямо перед собой. Нельзя смотреть им в глаза.

Три метра. Господи, ну пожалуйста…

– Саломея!

Вот ведь!..

Обернувшись, я с превеликим облегчением обнаружила, что к журналисту не прилагалось ни камеры, ни отдельного оператора. Блогер, как пить дать. Я была готова его расцеловать.

Начал он с нормальных вопросов. Чем я занималась в межсезонье. Как продвигались тренировки. Кого я считала нашим главным соперником.

Я как раз отвечала на последний вопрос, мысленно готовясь с ним распрощаться, когда репортеры за спиной вдруг оживились. Опять же, ничего такого. Но у журналиста забегали глазки: он уже не слушал, что я говорила, а выслеживал новую жертву. А ведь обычно репортеры появлялись перед тренировками только во время плей-оффа. По крайней мере, пока в команде не завелась немецкая суперзвезда мирового масштаба.

Такое ощущение, что они чуяли его появление. И по выражению лица журналиста я быстро догадалась, на кого же он смотрит.

Тем временем его взгляд переместился обратно на меня… и снова в сторону.

Мимо прошел Култи, отмахиваясь сразу от трех репортеров, лезущих к нему с камерами и вопросами, и я проводила его взглядом, полным одновременно злости и ужаса. Ему, значит, можно себя так вести, а мне нет?

– Напомните, ваш брат ведь тоже профессионально играет? – медленно спросил блогер.

Сглотнув, я искренне понадеялась, что он клонит не к тому, о чем я подумала. Но в душе прекрасно все понимала.

– Да. Он центральный защитник. – Или, как я его называла, центральный лошпед. – Обычно играет за «Сакраменто», но сейчас ушел в европейскую команду на правах аренды. – И только поэтому до сих пор не позвонил мне поныть про Култи. Может, не знал? Да нет, наверняка знал. Просто не хотел тратить деньги, жлоб, ждал традиционного воскресного созвона, который мы устраивали два раза в месяц.

Журналист снова посмотрел на меня, томно прикрыв глаза, и я поняла: все, конец.

– Он же когда-то сломал себе ногу?

Точнее, левые берцовую и малоберцовую кости. У меня самой заболела голень, стоило об этом подумать, и я ограничилась кивком. Чем меньше буду говорить, тем меньше будет шансов сболтнуть какую-нибудь глупость.

– Десять лет назад.

– Во время игры? – спросил он, как будто не знал ответ. Говнюк.

Я что, на дуру похожа? Нет уж, не буду я выставлять себя идиоткой. Недаром в университете спортсменов учили публичным выступлениям. Я, конечно, чуть не завалила экзамен, зато усвоила главный урок: интервью нужно держать под контролем.

– Ага. Десять лет назад игрок «Тайгере» ударил его по ноге во время борьбы за свободный мяч. – У журналиста дернулся глаз. – Он восстанавливался полгода.

– Игрок получил желтую карточку, я правильно помню?

Ну вот, понеслась. С каких это пор спортивные блогеры начали выискивать скандалы на пустом месте, как мелкие подлые говнюки?

Нацепив на лицо улыбку, я смерила его красноречивым взглядом. Этот урод что, решил, что я не догадалась, к чему он клонит?

– Да, но сейчас он в полном порядке. Ничего страшного не случилось. – Ну, неправда, но пофиг. Улыбнувшись шире, я сделала шаг назад. По природе я была человеком неконфликтным и не любила хамить, но и подставляться не собиралась. Гарднер и так популярно нам разъяснил, что в интервью Култи – тема запретная, что уж говорить про его ситуацию с Эриком… – Мне пора идти. Или у вас остались вопросы о тренировках?

Журналист покосился в сторону, где скрылись Култи и его преследователи.

– Нет, мне все ясно. Спасибо за интервью.

– Обращайтесь. – Только не ко мне.

Я сделала еще шаг назад, подхватила сумку с земли и пошла в сторону поля. Еще нужно забрать форму, в которой нас должны фотографировать. На краю поля кто-то из сотрудников уже соорудил два тента: один закрытый, где можно относительно спокойно переодеться, а другой простой, без полога, – там выдавали форму.

– Сэл! Иди забери вещи! – донесся изнутри чей-то голос.

Я направилась туда, попутно оглядываясь в поисках тех, кто пережил схватку с прессой, а заодно приветствуя людей, попадавшихся на глаза. Под тентом, куда нужно попасть до фото-сессии, стояло несколько человек: две сотрудницы, выдающие форму, двое игроков и трое работников тренерского состава.

Среди которых стоял Култи.

«Он срет».

Вот и замечательно.

– Доброе утро, – поприветствовала я собравшихся, вытирая потные ладони о ткань штанов.

«Он срет, срет, срет, срет, срет. Он срет».

– Доброе утро, – нестройным хором отозвались они, даже древняя ведьма, принявшая личину нашего фитнес-тренера, которая опять стояла рядом с бывшим выдающимся немецким спортсменом.

Спортсменом, который теперь был буквально в паре шагов от меня.

Однажды, много лет назад, мне довелось побывать в Лувре. Отстояв многочасовую очередь, я пошла посмотреть «Мону Лизу» – и жутко разочаровалась. Она оказалась куда меньше, чем я ожидала, и на мой непрофессиональный взгляд, в ней не было ничего особенного. Картина как картина. Старая и знаменитая, вот и все.