Что-то здесь не так! Камер нет, обстановка избыточно-аутентичная, а корабль – вон за иллюминатором водная гладь до самого горизонта – бюджетом не предусматривался. Вызывает сомнение и актуальность снимаемой сейчас сцены для сериала – она скучная, а показывать во время борьбы Георгия с болезнью должны Николая: на корабле есть часовня, и он в ней пару минут экранного времени молится под флешбеки о нашем с ним радостном детстве. И голова не болит – а я ведь приложился нешуточно, и прекрасно это помню. Да вообще ничего не болит! Чуть более смутно помню падение в шахту лифта и… Небытие! И Голоса! В душе поднялась тревога, в голове поселилась растерянность. Что происходит?

– Какой дубль? – спросил я успевшего сунуть в ухо слушательную трубку и прислонившего противоположный конец к моей непривычно волосатой и бледной груди доктора.

Выпрямившись и убрав трубку, он ответил:

– Не беспокойтесь, Ваше Высочество. Болезнь отступила, но я настоятельно рекомендую вам не вставать – вы сильно ударились головой.

Не выходит из образа! Но так дальше нельзя – да, получу втык от режиссера, но это – лучше, чем продолжать играть непонятно что.

– Я забыл реплики, – признался я. – Можно мне минут пять сценарий повторить?

Доктор пошевелил усами и выставил передо мной палец:

– Ваше Высочество, прошу вас – последите за пальцем одними глазами.

Я последил. Нет, это уже не импровизация – слома «четвертой стены» в моем исполнении концепция сериала не подразумевает.

– Мы плывем? – спросил я.

Убрав палец и удовлетворенно кивнув, доктор ответил:

– «Память Азова» идет в порт Бомбея.

– А… – нервно облизав губы, я сглотнул ком в горле. – А какой сейчас год?

– Вы ничего не помните, Ваше Высочество? – напрягся доктор.

Накатило раздражение, и я неожиданно для самого себя сорвался на командный тон:

– Отвечайте!

– Одна тысяча восемьсот девяносто первый от Рождества Христова, – с поклоном ответил бородач.

Какой кошмар!

– Выйди из образа-то, – жалобно попросил я.

– Ваше Высочество, вам нужно отдохнуть, – с доброй улыбкой принялся успокаивать меня доктор. – Болезнь была тяжелой, и удар головой о кровать, предположительно, привел к сотрясению мозга. Ваша память обязательно вернется.

Закрыв глаза, я принялся размышлять. Очень, очень, очень хочется списать происходящее на нестандартную манеру съемок или банальный сон, но, учитывая все случившееся – от шахты лифта до сего момента – цепляться за отговорки бессмысленно. Я, словно в любимых книгах Ильи, «попал». Попал в цесаревича, которого должен был играть в сериале! Но… зачем? Я никогда в потусторонние силы не верил, но теперь… Может Бог действительно есть, а в «небытие» я слышал, например, ангелов. Что мне теперь делать? Жить в эти времена может захотеть только полный безумец – всюду смерть, наука в зачаточном состоянии, а впереди…

Из закрытых глаз потекли слезы. Это – не для меня! Я никогда не хотел строить политической карьеры! Я ничего не знаю о государственном управлении! Пожалуйста, неведомые силы, отправьте меня обратно!

Дверь хлопнула, я услышал шаги и уже знакомый голос:

– Жоржи, как ты?

Отстаньте от меня.

– Жоржи, Господь услышал наши молитвы! До чего же я рад, что ты поправился!

Меня схватили за руку. Не отстанешь, да?

– Жоржи, не волнуйся – доктор Алышевский обязательно поставит тебя на ноги!

Когда пути назад нет, остается только одно – смириться и жить дальше. Если я «попал» сюда, значит у Бога (каким бы он ни был) на меня есть планы. Понять их несложно даже не самому умному мне – мы ведь в богоспасаемой стране живем, а значит от меня ждут вполне конкретных действий, сто раз описанных в любимых Илюхиных книжках. Вот только я-то их не читал! Подумаю об этом потом, а пока нужно открыть глаза и встретить реальность лицом к лицу, как и положено мужику.

Открыв глаза, я осмотрел улыбающееся сквозь слезы бородатое, знакомое, наверное, всем лицо и на всякий случай уточнил:

– Царь?

Николай улыбнулся шире:

– Цесаревич. Царь – наш любезный папа.

Александр III еще жив и на троне. Точно, он же умрет в 94 году – при отсутствующем монархе никто бы не отправил цесаревича в путешествие.

– Никки? – попробовал я обратиться по-родственному.

– Никки! – радостно закивал Николай. – О, Жоржи, я так боялся потерять тебя! Прости меня за ту неуместную шалость! Если бы я знал… – он отвел глаза и закусил губу.

Что ж, сходится – Николай семью любил гораздо больше непосредственных должностных обязанностей.

– А что случилось? – спросил я.

– Ты не помнишь? – в его глазах мелькнул испуг.

– Не помню, – признался я.

Лучше признаться сразу – не во всем, конечно, но травма головы дает отличную возможность списать странности в поведении «нового» Георгия на амнезию. Не станут же меня из-за нее «выписывать» из царской семьи или, например, обвинять в заражении бесами? Российская Империя – страна очень православная, но после посещения церкви и плескания в меня святой водичкой «хворь» сочтут биологической и отдадут на откуп докторам. Все-таки не семнадцатое столетие на дворе, а рубеж Новейших веков.

– Я хочу остаться с братом наедине, – проявил Николай командный тон.

– Ваше Императорское Высочество, Его Высочеству лучше не вставать, – выдал совет доктор, и они с ассистентами покинули каюту.

– Жоржи, что именно ты забыл? – дрожащим голосом спросил цесаревич.

Очень за меня переживает, и это – крайне хорошо. Теперь нужно не растерять его братские чувства, а тем более – постараться не настроить окружающих против себя.

– Я не помню почти ничего, – я заставил слезы бежать с новой силой и с замешанной на стыде скорбной миной на лице отвел глаза от наследника. – Какие-то смутные картины: мы с тобой бегаем по саду, растем почти в казарме, учимся. Помню, кто я, помню лица родителей, помню, что ты – мой брат Никки. Помню, что мы отправились в путешествие с принцем Георгом. Помню английский язык, но совершенно не помню французского. Многое помню о науках, но не уверен, что смогу хотя бы грамотно писать.

– Жоржи… – Николай рухнул на стул и спрятал лицо в ладонях.

– Какой из меня теперь Великий князь? – изобразил я презрение к самому себе. – Я чувствую себя глупым и никчемным, словно разорившийся уездный помещик!

Николай неожиданно издал смешок, выпрямился, вытер слезы и принялся мягко меня успокаивать, взяв за руку:

– Твоя речь странна, но я узнаю в тебе своего милого брата Жоржи. Едва открыл глаза после тяжелой болезни, и уже нашел в себе силы пошутить.

– Я не шучу, – возразил я. – Я бы не стал шутить о таком! Это – слишком жестокий и опасный розыгрыш!

– Я имел ввиду твои слова о наших уездных помещиках, – виновато улыбнулся Николай. – Я верю тебе, Жоржи. Я слышал о таком – после сильного удара головой люди порою теряют память. Не волнуйся – мы будем молиться, и Господь не оставит нас в своей милости – он исцелил тебя от жесточайшей лихорадки, а значит вернуть тебе память сможет и подавно. Я позову доктора – расскажи ему все без утайки, как мне.

– Спасибо, Никки, – я сжал его ладонь и вымучил улыбку.

– Господь не оставит нас, – повторил он и пошел звать лейб-медика Алышевского, о котором я читал в интернете, готовясь к роли.

Доктор и Николай пытали меня вопросами больше часа. Итоги для них оказались неутешительными – я помню только некоторых важных политических и исторических деятелей, не помню ни одной рожи из той массы прилипал, которая называется «Двор», забыл французский и датский языки, а русский и английский помню «с изрядными искажениями». Читая Пушкина в наши времена, можно подумать, что язык не больно-то и поменялся, но дьявол кроется в деталях. Александр Сергеевич творил в «высоком стиле». Так общаются только очень образованные люди, а приди я в условную захолустную деревню и попытайся наладить контакт с крестьянами, сильно сомневаюсь, что мы с ними смогли бы понять друг друга. Ничего – плаванье нам предстоит долгое, и я успею освоить речевые обороты, архаизмы, и по возвращении в Петербург буду готов блистать на балах. За это же время я «верну» хотя бы часть знаний оригинального Георгия – это поможет мне понять, кто здесь есть кто, и с кем лучше дружить, кого остерегаться, а кому не стесняться тыкать сапогом в грязное безродное рыло.

Велев мне отдыхать, Николай решил снова навестить часовню, а доктор настоял на том, чтобы я выпил ложечку вонючей настойки из бутылька с этикеткой «Лауданум». Опиумная гадость подействовала быстро, и, проваливаясь в сон, я внезапно ощутил умиротворение и правильность своего положения.

Если Высшие силы отправили меня сюда, значит сочли достойным. Пришло время сыграть мою главную роль!

Глава 2

Опершись на леера, мы с Николаем стояли на палубе «Памяти Азова» под теплым ветром, любуясь водной гладью и бегущими по синему небу облаками. За нашими спинами персонал корабля добросовестно нес свои обязанности, а мы, как и положено царским детям, прохлаждались.

Броненосный крейсер первого ранга «Память Азова» являл собой прекрасный образчик стыка технологий: обладая нормальным двигателем, корабль для экономии топлива и ресурса может ходить и под парусом. До моего «выздоровления» команде приказано говорить со мной только если я попрошу их об этом сам: утрату Георгием флотских знаний – а он ведь с детства в моряки метил – объяснить будет сложно. Секретность нешуточная – знают только Николай, лейб-Медик с двумя своими фельдшерами – они его при моем первом пробуждении и сопровождали, греческий принц Георг I и глава нашего путешествия – генерал-майор свиты князь Барятинский.

Я о кораблях знаю только самые общие вещи. «Леера», например. Или «корма». Или «кок» – корабельный повар. А здесь ведь каждая веревочка и каждая деталь механизмов имеет свое название. Придется брать уроки у моряков – флотом в эти времена, когда впереди маячат годы и десятилетия войн, пренебрегать нельзя. Да ничем пренебрегать нельзя, и за три прошедших с моего пробуждения дня я успел познакомиться с важными спутниками, немного изучить их характеры, улучшить речь и понять ожидаемую, но все равно поразительную вещь: Николаю править Империей неинтересно до зубовного скрежета.

Все мои попытки направить разговоры в области политики, экономики и прочие приличествующие (по моему мнению) монаршим детям темы были пресечены в зародыше. Вместо этого Николай обильно грузил меня семейными воспоминаниями, курьезными случаями и регулярными молитвами в корабельной часовне. Последнее крайне полезно – мне придется посещать кучу служб, благо основные молитвы я запомнил еще до первой смерти: в сериале мы с Николаем регулярно молимся, и одна из сцен использовалась для кастинга.

– Расскажи еще, дорогой Жоржи, – попросил цесаревич.

– Русский купец продал индусам футляр от гитары, убедив их, что это – намордник для слоненка.

Немудреная шутейка вызвала у Николая громогласный хохот. Целый день так – скучным разговорам, от которых зависят судьбы десятков, а порой и сотен миллионов людей, цесаревич предпочитает старую добрую ржаку.

– Ох, Жоржи, твои остроты и раньше приводили всех в восторг, но теперь… – он вытер выступившую слезинку, достал блокнот и записал в него шутку.

Почти все записывает и складывает в специальную «шкатулку с курьезами».

– Графиня N, дама пышных форм, съездила в Индию и осталась довольна, потому что индусы приняли ее за священное животное.

Николай зашелся в очередном приступе смеха.

Высокородный братец чувствует себя виноватым – Георгия в плаванье отправили поправить здоровье – он покашливал и страдал от «лёгочных хрипов». Туберкулеза, или как сейчас говорят – чахотки, ему не ставили: то ли развиться не успел, то ли не догадались. Теперь, понятное дело, чахоточным этому крепкому, подтянутому и вполне удобному телу не быть никогда. Сам принц на судне числится мичманом, но теперь, когда квалификация утрачена, мне выдали больничный до конца поездки. Причиной обострения болезни изначального Георгия стали две вещи: нежелание бывшего хозяина себя беречь и непоседливость Николая – одно наложилось на другое и вылилось в шутливую борьбу, итогом которой стало падение Георгия грудью на лестницу. После падения принц слег в лихорадку, и его должны были вернуть домой.