В абсолютном большинстве случаев студенты, которым назначают фарси, до этого момента ничего толком и не знают об Иране. «Когда мне назначили персидский, я подумал: а что, такой язык вообще есть?», – рассказывал один выпускник ИСАА МГУ. И похожих реплик я слышал очень много.

Примерно треть поступивших отчисляются или переводятся на другие специальности. Еще треть к последнему курсу понимают, что ничего общего с персидским в дальнейшем иметь не хотят. Судить их за это сложно, все-таки сами они это направление не выбирали, а оно, мягко говоря, специфичное. Персидский – это работа с Ираном или Афганистаном, не всех воодушевляет такая перспектива. ^[3]

В итоге до конца обучения благополучно добираются и готовы работать в соответствующей области дай бог треть поступивших. Но где им искать работу? На российских рекрутинговых сайтах вроде HeadHunter вариантов с персидским очень мало. Хорошо, если студент на этапе обучения проходил стажировку в МИД или где-то еще, и его там запомнили. А если не проходил или не запомнили?

На самом деле вакансии для специалистов с персидским найти можно, но только если вы уже оказались в соответствующей «тусовке». Иранцы ценят неформальные связи: даже если крупной компании нужен сотрудник, почти наверняка они не станут размещать вакансию в публичном доступе, если есть возможность разыскать кого-то через знакомых.

А теперь представим обычного студента, который начинает искать работу уже после получения диплома, и никаких навыков поиска, кроме как зайти на соответствующий сайт, у него нет. Скорее всего, он ничего не найдет и отправится работать в области, далекие от персидского и Ирана. Спустя год-другой вне персидского «поля» язык забывается. Карьера у такого выпускника может быть вполне успешной, но, скорее всего, к персидскому отношения иметь уже не будет.

* * *

– Прежде всего тебе нужно отправить запрос на оформление пресс-карты. Затем надо разобраться с машиной, где она и в каком она состоянии. Потом… А ты чего такой счастливый?

Только что я узнал, что еду корреспондентом ТАСС в Иран, и получал первые указания. Довольная улыбка выдавала мои эмоции по этому поводу.

Идея стать корреспондентом стала логичным продолжением моего увлечения иранским направлением. Несколько лет я изучал страну, рассказывал жителям России про ее культуру, пробовал писать аналитику. Пора было выходить на новый уровень, и в этой ситуации разумным следующим шагом казалась долгосрочная командировка. Нет лучше способа узнать страну, чем полноценно в ней пожить и поработать.

С иранским культурным центром, пока я там трудился, сотрудничали два бывших корреспондента ТАСС в Иране. От них я и узнал, что у агентства почти всегда проблема с поиском кандидата на эту позицию. А в какой-то момент журналистка «Коммерсанта» Марианна Беленькая, с которой я уже был немного знаком, разместила в фейсбуке пост с вакансией в справочном отделе ТАСС. Я написал ей и рассказал о своем желании поехать корром в Иран. Марианна посоветовала не идти в «справочную», а лучше сразу обратиться в редакцию международной информации, и дала соответствующий контакт.^[4][5]

На тот момент я уже четырежды бывал в Иране, около трех лет проработал главным редактором издания «Иран сегодня» (нишевое СМИ про культуру и общество Ирана, которое я сам в свое время и запустил, сейчас пребывает в полуживом состоянии), накопил портфолио публикаций в нескольких СМИ. ТАСС иранист был нужен, и меня взяли. Семь месяцев я проработал в московской редакции, затем мне предложили долгосрочную командировку. Мучительные полгода оформления документов, тягомотина с выдачей журналистской визы – и вот в конце июля 2019 года я лечу в Тегеран.

Пожалуй, спустя столько лет было бы правильно сказать «спасибо» коту Тимофею за мой иранский путь, отблагодарив его банкой оленины. Но, увы, Тимофей в том же 2019 году в возрасте шести лет умер от сердечного приступа.

Что ждет внутри книги?

Иран, много Ирана и снова Иран. Но не все так просто. В Иране вообще всё непросто. Сложная коммуникативная культура – даже если знаешь персидский, не всегда разберешь, что иранец имеет в виду. Сложное политическое устройство: авторитаризм с элементами демократии, помещенный в теократическую рамку. Сложная внешняя политика, сложное общество, сложный образ мышления. А какие сложности ждут тебя, если ты сядешь за руль и попробуешь встроиться в поток иранских машин!

Пытаясь рассказать что-то об Иране, я частенько слышал в ответ фразу: «да ты же сам себе противоречишь!». Жизнь сама себе противоречит – так везде. А уж в случае Ирана частота этих противоречий возрастает многократно. Да иранцы вообще частенько сами себе противоречат, скажу я вам! В Иране парадоксальная политическая система, парадоксальное отношение к исламу, парадоксальные законы и мировоззрение.

Парадоксы в Иране не просто на каждом шагу, они – системное явление, которое лежит в основе государства и общества, позволяет ему выживать и развиваться. Как пишет ирано-итальянский исследователь Мазияр Гияби, каждый иранский парадокс – это не просто внутренне противоречивое явление, но противоречие, которое рождает новый смысл.

Именно поэтому книга построена как рассказ о парадоксах. Каждая глава – отдельный пример внутренне противоречивой истории с попыткой объяснить частичку огромной иранской мозаики. Собственный анализ и пересказ чужих научных изысканий перемежаются с моими личными наблюдениями и разговорами с жителями страны. Книга состоит из трех частей. Первая посвящена идеологическим основам иранского государства: структуре власти, социальной политике, отношению иранцев к религии и восприятию собственной нации. Вторая рассказывает о месте Ирана на международной арене: здесь я подробнее говорю об отношениях с Россией, США и Израилем и о том, как на повседневность Ирана влияют международные санкции. Третья часть сосредоточена на жизни иранского общества, и это, пожалуй, самый пестрый раздел книги – я начинаю с рассказа о таких табуированных (но спокойно существующих в Иране) явлениях, как алкоголь и наркотики, затем перехожу к особенностям искусства в Исламской республике, вопросам семьи и личных отношений и заканчиваю исследованием отношений общества и государства, которые часто принимают форму непримиримых уличных протестов. В заключении я подвожу итоги как своего пребывания в Иране, так и того этапа развития страны, который мне довелось наблюдать.

Конечно, вряд ли возможно в одной книге охватить все аспекты жизни огромной страны, как и отразить все события последних турбулентных лет. В 2024 году, когда я дописываю эту книгу, Иран не покидает заголовки новостей. В апреле Исламская республика успела побывать на грани войны с Израилем, запустив по нему беспрецедентное количество ракет и беспилотников, – пока большой войны удалось избежать, но нет гарантий, что ничего не изменится за те месяцы, пока книга будет в печати. В мае 2024 года в авиакатастрофе погиб президент Ирана Эбрахим Раиси, не раз упомянутый в этой книге, летом прошли президентские выборы, на которых внезапно победил кандидат от реформистов. Дописывать и актуализировать книгу можно было бы бесконечно, но ее цель в другом: рассказать об Иране, каким я его застал в период активного изучения этой страны, и о том, какой была Исламская республика, пока я туда регулярно ездил с 2014 по 2018 годы, а потом жил и работал с 2019 по 2022 годы. В каком-то смысле это книга о стране, которой уже нет, потому что на наших глазах Иран меняется и перерождается. Как именно, можно узнать, если дочитать «Всем Иран» до конца.

В целях безопасности иранцев – героев книги их имена изменены.

Часть I
Идеология
ایدئولوژی

Парадокс первый
Особенности исламской демократии

Едва ли не первая ассоциация с Ираном, которая возникает у непосвященного, – «там диктатура исламистов». На самом деле все сложнее, и если отойти от эмоциональных суждений, мы сразу вступаем на территорию нюансов и оговорок: да, но… В 1990‐е годы в Иране сложилась уникальная политическая система, где теократия сочеталась с демократией, а неизбираемые институты функционировали параллельно с избираемыми. Регулярно проходили выборы, и, хотя назвать их по-настоящему свободными сложно, они почти всегда были конкурентными и непредсказуемыми. Однако в конце 2010‐х – начале 2020‐х годов все изменилось, и хрупкая система ограниченной демократии оказалась практически разрушена. Мне довелось наблюдать, как за несколько лет Иран изменился политически – и как пустели выборные участки. Впрочем, как показали президентские выборы 2024‐го, иранская политическая система все еще может преподносить сюрпризы.

Когда я только начинал учить персидский язык в магистратуре РосНОУ в 2014 году, Иран входил в период новых надежд. За год до этого на президентских выборах в стране победил умеренный реформист Хасан Рухани, который выступал против новых блокировок в интернете, обещал вести с США переговоры о снятии санкций, наложенных в 2011–2012 годах, и призывал открыть Исламскую республику миру.^[6]

Во многом он казался противоположностью своего предшественника – ультраконсервативного популиста Махмуда Ахмадинежада. Восемь лет президентства последнего запомнились особо суровыми рейдами полиции нравов, первыми интернет-блокировками (вне закона оказались фейсбук и твиттер), беспочвенными обещаниями о «нефтяных деньгах на обеденном столе каждого иранца» и агрессивными заявлениями. Именно при нем Иран из-за своей ядерной программы угодил под жесткие международные санкции, которые привели к эмбарго на экспорт нефти и полной изоляции иранской банковской системы. Санкции тогда поддержали и Китай с Россией – Иран эпохи Ахмадинежада казался угрозой далеко не только для Запада.

Рухани очень быстро показал, что новый человек в кресле президента – это не просто косметические перемены (даже несмотря на то, что президент – не первый, а второй человек в государстве после назначаемого пожизненно верховного лидера или рахбара). Финансовый блок при Рухани сумел быстро сократить инфляцию с 35 % до примерно 15 %, полиция нравов не исчезла, но стала почти незаметна, Тегеран и Вашингтон начали прямые переговоры по атомной программе. Затем в 2015 году была подписана ядерная сделка, в результате которой основные санкции в отношении Исламской республики сняли. Казалось, что в иранскую политику точно пришли перемены к лучшему.

Особенно это впечатляло в сравнении с событиями в России. Я, как и многие представители условного «среднего класса», принимал участие в протестном движении 2011–2013 годов, бывал на митингах на Болотной площади и на проспекте Сахарова, в конце лета 2013‐го даже успел поработать в предвыборном штабе Алексея Навального на выборах мэра Москвы. Однако к концу 2014 года уже было очевидно: протестное движение потерпело поражение, а Россия уверенно встала на путь авторитарного развития.

Иран, казалось, шел противоположным курсом. Несмотря на то, что в 2014–2015 годах с точки зрения личных свобод Исламской республике было еще далеко до России, не говоря уже о западных странах, страна явно двигалась от меньшей свободы к большей – достаточно удивительно, если помнить, что предыдущие восемь лет правительство Ахмадинежада упорно закручивало все возможные гайки. Казалось, иранцы смогли переломить негативный авторитарный тренд и повести страну по пути реформ.

Спустя пару лет эйфория схлынула, и пришло ощущение несбывшихся надежд. Президент Рухани и его окружение долго убеждали народ: надо только заключить ядерную сделку, а там заживем, – и в 2016 году основные санкции с Ирана были сняты, но далеко не все почувствовали улучшение уровня жизни. Да и сам Рухани имел не так много возможностей влиять на положение дел в стране – власть президента в Исламской республике серьезно ограничена другими институтами.