– Простите, – горничная посторонилась, однако по взгляду было видно, что в своем поведении она не раскаивается, даже смотрела на Воронецких, будто они какие-нибудь бедные родственники и пришли выпрашивать корку хлеба. – Подождите здесь, я доложу Федору Гавриловичу, если он свободен.

И когда она отошла, Михаил фыркнул:

– Какая неприятная особа. Даже не спросила, о ком доложить. Еще и в прихожей оставила, – Глаша пожала плечами. Ей, похоже, было всё равно.

Вскоре горничная вернулась и важно произнесла:

– Доктор вас ожидает, пройдемте.

Воронецкий прожег ей спину взглядом, даже открыл рот, что высказать свое негодование, но все-таки сдержался, решив, что не пристало дворянину браниться с прислугой. Лучше уж выскажется Ковальчуку, на том немного и успокоился.

Из-за прикрытой двери, мимо которой проходили брат и сестра, донеслись отзвуки женских голосов. После что-то произнес ребенок, и женщины негромко рассмеялись. Похоже, это было семейство Ковальчука, но никто из них к гостям не вышел. Впрочем, это-то было понятно. Это был не визит вежливости.

– Прошу, – горничная открыла дверь кабинета.

Федор Гаврилович поднялся навстречу пациентам, и глаза его округлились, посетителей он узнал.

– Господа Светлины? – все-таки уточнил он. – Как неожиданно вас увидеть здесь, у меня. Прошу, проходите. – И добавил, опомнившись: – Доброго дня.

– Доброго дня, Федор Гаврилович, – ответил Михаил. – Да, это мы, и у нас до вас есть дело… по вашей части.

– Как любопытно, – пробормотал Ковальчук и вернулся за стол.

Он дождался, когда посетители усядутся на небольшой диван на позолоченных ножках. Посмотрел, как господин Светлин взял супругу за руку, и отметил, что та осталась к этому равнодушной. На губах Софьи Павловны играла легкая полуулыбка, но глаза смотрели настороженно. Федор Гаврилович готов был поклясться, что прочел в ее взоре предупреждение, что-то вроде: «Даже не вздумайте лезть мне в голову, голубчик». И в этом предупреждении не было мольбы, скорее ощущалась воинственность.

– Хм, – хмыкнул доктор, отметив всё это, и перевел взор на молодого супруга: – Так что же привело вас ко мне, Максим Аркадьевич? Я ведь не ошибся, произнося ваше имя? Простите, людей я вижу не мало, мог и допустить оплошность.

– Нет, Федор Гаврилович, у вас отличная память, – рассеянно улыбнулся Михаил. Он ненадолго замолчал, подбирая слова, а Ковальчук торопить не стал. Он продолжал наблюдать. Вдруг Светлин встрепенулся и произнес: – Хочу отметить грубость вашей горничной. Это же возмутительно! – Воронецкий даже выдохнул с облегчением, что может скрыть свое внутреннее состояние за негодованием.

– А… – несколько опешил Федор Гаврилович. – Простите великодушно, но что сотворила моя горничная? На нее никто прежде не жаловался…

– Она была груба с нами, – передернул плечами Воронецкий. – Не спросила наших имен, чтобы доложить, оставила в прихожей. И смотрела так, будто мы… будто мы на жизнь пришли просить, право слово! К тому же выговаривала нам, откуда приходят ваши пациенты, чтобы не сталкиваться с вашими соседями, и всё это проделывала, выдерживая нас на лестнице! То есть, если бы вышел ваш сосед, он бы не только увидел нас, но и узнал, что мы пришли к вам, как к психотерапевту! Уму непостижимо! Я вовсе не ожидал такого отношение в доме образованного человека. И где? В столице империи!

– Успокойтесь, Максим Аркадьевич, – поднял руки Ковальчук, – прошу вас, успокойтесь! Я понимаю ваше негодование и непременно сделаю Татьяне внушение. Простите великодушно еще раз за то, что вам пришлось пережить. И заверяю, более такого не повторится, если вы решите прийти ко мне еще раз. Более вас никто не оскорбит: ни словом, ни взглядом, ни поведением. Это и вправду было невежливо и возмутительно.

– Благодарю, – буркнул Михаил. Он покосился на сестру.

Глаша головы не повернула. Она продолжала смотреть на доктора с этой своей полуулыбкой. Она вдруг напомнила брату куклу, большую красивую куклу, которую посадили на диван, да так и оставили. И теперь она находится тут, вроде и похожая на живого человека, но лишь внешне. Воронецкий зябко повел плечами.

После поджал губы, решаясь, и заговорил:

– Федор Гаврилович, изначально я хотел бы быть с вами откровенным и кое-что открыть…

Договорить он не успел, потому что Глашенька вдруг ожила. Она порывисто обернулась, впилась взглядом в лицо брата и с силой сжала его руку.

– Максим, – произнесла она, – ты хочешь нарушить обещание? Ты ведь помнишь, почему я согласилась прийти сюда?

Лицо Воронецкого мучительно скривилось, и он тихо сказал, глядя на сестру:

– Я прошу тебя.

– Как и я тебя, – также тихо ответила она.

Ковальчук переводил взгляд с «мужа» на «жену», но продолжал хранить молчание. Пока он увидел, что между супругами есть некое недопонимание. И если господин Светлин готов говорить, то Софья Павловна закрыта в броню.

– Хорошо, – наконец ответил Михаил и добавил: – Я надеюсь, что ты сама откроешься господину доктору.

– Прошу прощения, – заговорил Ковальчук. – Возможно, я смогу облегчить всем начало беседы. Скажите, то, что привело вас ко мне, касается вашего супружества?

– Нет, – ответил Воронецкий.

– То есть в семье у вас всё ладно? – чуть приподнял брови в удивлении Федор Гаврилович.

– И да, и нет, – вздохнул Михаил.

– Пациент – моя… жена, – помещик покосился на сестру, вновь ощущая раздражение, что вынужден выдавать себя за того, кем не является. – Видите ли, некоторое время назад с ней произошло некое происшествие, которое переменило ее. Мне она отказывается говорить, и я подумал, что вам, как доктору, ей будет легче открыться, и это принесет облегчение. В первую очередь ей самой, а после и мне.

– М-м, – промычал Федор Гаврилович. Он сплел пальцы и посмотрел на Глашеньку. Она больше не улыбалась, но, кажется, именно после этих слов «супруга» смогла расслабиться и казалась более спокойной и уверенной. – Но раз пациент – Софья Павловна, то я буду вынужден просить вас, Максим Аркадьевич, удалиться. Уж не сочтите за оскорбление, но раз уж вы ожидаете доверительной беседы между мной и вашей супругой, а при вас, как вы говорите, Софья Павловна открываться не желает, то нам стоит остаться с ней наедине. Я прикажу проводить вас в гостиную и угостить чаем или кофе. А может, вы желаете перекусить? К тому же вы можете почитать свежую прессу.

Михаил кивнул, принимая слова доктора. Было понятно, что он не может остаться при разговоре Ковальчука и его сестры, но продолжать общение с горничной не хотелось. Воронецкий понимал, что может вспылить, если она опять поведет себя недопустимо. Лучше уж освежить голову.

Он снова пожал сестре руку и поднялся на ноги.

– Благодарю, – чуть склонил голову Миша, – но лучше уж я подожду Соню на улице. Если ваш разговор затянется, то я, с вашего позволения, вернусь и буду ждать в гостиной, как вы и предлагали.

– Да, разумеется, Максим Аркадьевич, – мягко улыбнулся Федор Гаврилович. – Я провожу вас. Вы желаете выйти, как вошли или же по черной лестнице?

– По черной лестнице, – ответил Воронецкий без лишних раздумий.

Когда доктор Ковальчук вернулся, его пациентка стояла у окна, обняв себя за плечи. Она смотрела на улицу и, кажется, не услышала шагов за спиной, потому что не обернулась. Федор Гаврилович уселся на диван, стараясь и дальше не шуметь, чтобы понаблюдать за госпожой Светлиной в одиночестве.

– Мне нечего вам рассказать, – вдруг произнесла она, не обернувшись. – Максим придумал себе, будто я переменилась, но он ошибается. Со мной всё хорошо.

– Ваш супруг сказал, пока мы шли к дверям, что с вами произошло, – ответил доктор, и Глашенька обернулась. – Максим Аркадьевич помянул, что вы пропадали почти на сутки, а по возвращении были не в себе. Он также сказал, что прежде вы были склонны к мечтательности, но оставались легкого веселого нрава, однако после стали холодны с ним и прочими знакомыми. По приезду в Петербург вроде бы ожили, но ваш супруг уверен, что что-то продолжает вас угнетать, и вы попросту разыгрываете доброе расположение духа.

– Мой… – Глаша запнулась, но после уверенно продолжила: – Моему супругу это только кажется.

– Вы и сейчас нервничаете, Софья Павловна, – мягко улыбнулся Федор Гаврилович. – Не стоит, голубушка. – Он встал с дивана, приблизился к девушке и протянул к ней руку. – Ну же, Софья Павловна, не опасайтесь меня, дурного я не сделаю, – подбодрил Ковальчук.

Глашенька, поколебавшись, все-таки вложила в его руку свою ладонь, и доктор накрыл ее второй ладонью. Воронецкая вдруг вздохнула и подняла взгляд на собеседника. Он снова улыбнулся.

– Прошу.

Девушка позволила отвести ее к дивану, села, и Ковальчук устроился рядом, так и не выпустив ее руки. Он поглаживал Глашу по тыльной стороне ладони и ждал, когда она успокоится.

– Вы можете мне довериться, Софья Павловна, – наконец сказал Федор Гаврилович. – Ничего из того, что вы мне откроете, не покинет этих стен. Если вы не желаете, то и ваш муж ничего не узнает. Но вам нужна моя помощь, я вижу. А я могу помочь, поверьте мне.

Глашенька отвернулась и вновь вздохнула.

– Это всё чепуха, право слово, – сказала она.

– Порой даже потерянная пуговица способна испортить настроение, – заметил Ковальчук. – Вроде чепуха, а без настроения можно кому-то нагрубить, а этот кто-то затаит зло, после и вовсе сделает гадость в ответ. Да такую, что жизнь испортит. Видите, кажется, пустяковина, какая-то пуговица, а последствия ужасны. Это я к чему вам говорю, голубушка? А к тому, что важна даже чепуха. Позвольте мне узнать, что вас угнетает.

Воронецкая прикусила губу. Глаза ее вдруг лихорадочно загорелись, и девушка выпалила:

– Я изменила Максиму. Это дурно, я знаю. Можете думать обо мне, что хотите, но я сама казню себя.

– То есть, – осторожно начал Федор Гаврилович, – ваше исчезновение…

Глашенька освободилась от руки доктора, поднялась на ноги и вернулась к окну. Тут выдохнула и заговорила уверенно и даже с готовностью:

– Да, именно так. Был молодой человек, который ухаживал за мной. Он говорил мне красивые слова, и я поверила. Максим ведь сказал вам, что я склонна к мечтательности, вот она-то меня и подвела. Я сбежала от мужа к тому молодому человеку и… и поддалась искушению. А утром ужаснулась и вернулась домой. Да и мой любовник обмолвился, что вскоре женится.

– Вы всё еще увлечены тем молодым человеком? – спросил Ковальчук, не спуская взгляда со спины пациентки.

Она пожала плечами.

– Не знаю. Он казался милым, был нежен и слова говорил… А утром я была разочарована, да еще и чувство стыда перед мужем. Разумеется, после возвращения мне было совестно посмотреть Максиму в глаза. Вот и весь секрет. – Она наконец обернулась и вопросила, глядя в глаза доктору: – И как же мне довериться ему, Федор Гаврилович, я ведь не где-то в лесу заплутала, а предалась греху, пала. Даже если и простит, то не забудет. Пусть остается как есть, а однажды всё забудется, и я стану прежней. – Еще чуть помолчав, Глаша добавила: – И вы обещали не рассказывать. Он не должен узнать, о чем я вам говорила.

– И не узнает, я ведь вам уже это сказал, – улыбка Федора Гавриловича была по-прежнему мягкой. – Присаживайтесь, голубушка.

Воронецкая решительно тряхнула головой:

– Нет. Я вам рассказала, и мне стало легче. Теперь хочу идти к мужу.

– Софья Павловна…

– Федор Гаврилович, не удерживайте меня. Я хочу к Максиму и пойду к нему. Более мне добавить нечего.

– Ну… – Ковальчук на миг поджал губы, – хорошо. Идемте, я вас провожу.

– Я могу и сама…

– Ну что вы, – Ковальчук покачал головой, – как можно. Вы дама, и я, как воспитанный мужчина, должен вас проводить. Не спорьте, голубушка.

– Да, конечно, – девушка улыбнулась и первой направилась к двери.