– Во имя Бога, короля и Станции! – оглушительным эхом отзываются трибуны. Вместе с гулом голосов до меня доходит осознание: генграв притягивает боевых жеребцов, расстояние между ними по прямой сокращается на несколько парсов в минуту, так что они пройдут совсем близко друг от друга, когда встретятся. И за этот краткий миг наша задача – попытаться нанести удар копьем: в шлем, нагрудник, оплечье, перчатки, наголенники, бедренные щитки… Целей для удара шесть, но лишь попадание в шлем считается победным. За все остальные получаешь по одному очку. Откуда я знаю это? А я и не знаю. До правил начисления очков в этой игре мне никогда не было дела. Просто подсказали. Но кто?..

Та штуковина, которая находится здесь со мной, – она знает. И передает мне все это без слов, потоками определенности: она знает, что мы столкнемся. Знает, что потом две гигантские человекоподобные боевые машины разлетятся в пространстве. Знает, что генграв будет притягивать нас вновь и вновь, заставляя в течение еще двух раундов описывать петлеобразную, похожую на символ бесконечности кривую. Победит тот, кто наберет больше очков к концу третьего раунда. Если кто-то из наездников вылетит из седла, он проиграл. Тот, чей удар придется в шлем противника, выиграет. Дотрагиваться до соперника разрешено только копьем – во всех прочих случаях это считается нарушением правил.

Все это она знает потому, что уже много веков заточена здесь. Заточена? Она же машина… Но подумать об этом я не успеваю: платформа внезапно отключает магнитные контакты и отбрасывает меня в пространство, в сторону генграва, сердечник которого вращается все быстрее. Голубое сияние разгорается – не настолько, чтобы слепить глаза, но достаточно, чтобы осветить мой конец. Мне следует испугаться, но теперь, когда финал совсем близко, а вместе с ним и мать… Прошло шесть месяцев с тех пор, как я в последний раз видела ее. Ждать осталось недолго.

Я не умею ездить верхом на боевом жеребце. Не знаю, как побеждать.

Зато мне хорошо известно, как держать оружие.

Копье не кинжал, оно гораздо больше. Тяжелее. Я с трудом удерживаю его на весу, рука напрягается под его тяжестью, хотя моя человеческая ладонь, находящаяся в седле, пуста. Копье я ощущаю: настоящее, как и то прикосновение Ракса к локтю моего робота, твердое древко лежит в моей ладони, хоть само копье существует отдельно от меня, в космосе.

Я сглатываю. Усмиряю страх. Быстрее, думаю я. Хочу побыстрее разделаться с ним.

Хочу скорее увидеть ее.

Сопла на моей спине и ногах вдруг извергают струи золотистой плазмы, отталкивают от платформы, и в тот же момент генератор притягивает меня к себе. От скорости у меня екает внутри, сердце подскакивает к горлу, звезды расплываются перед глазами, превращаясь в ленты, Станция становится облаком радужно-серой мути, бури на зеленой поверхности Эстер сливаются в одно пятно, и я вижу, как красный боевой жеребец с ужасающей быстротой приближается к моему белому с золотом копью, нацеленному вперед во мраке и похожему на драгоценный клык. Красное копье Ракса сокращается до размеров точки в моем поле зрения, оказавшись слишком близко, его боевой жеребец движется не по прямой, а слегка лавируя, каким-то образом ему удается выдерживать чудовищные перегрузки, выжимающие из меня жизнь…

Мы сталкиваемся.

Слишком быстро, чтобы дышать. Слишком быстро, чтобы двигаться. За миллисекунду все врывается в мой разум – металл, свет, огонь, боль.

А потом тьма.

* * *

Следующее, что я ощущаю, – мрак. Возможно, смерть.

Конец оказывается милосердным, окутанным ритмичным попискиванием. Я не могу пошевелиться. Мое тело, если оно у меня еще есть, кажется тяжелым, голова – еще тяжелее. Откуда-то доносятся негромкие голоса.

– …сроки восстановления?

– …месяцы в лучшем случае. Наномашинная терапия очень…

– А что… результаты ДНК?..

– …как вы просили, сэр.

Что-то мягкое ложится мне на лоб, голос раздается совсем близко от моего уха, спокойный, как гладь воды.

– До встречи на той стороне, храбрая девочка.

Я не храбрая. Просто держусь.

Мои губы не шевелятся, из горла не вылетает ни звука – я узница в собственном теле. Шорох шагов, щелчок, а потом мрак снова завладевает мной.

– 10. Аранэа

Аrānea ~ae, ж.

1. паук

Четырнадцать лет назад на той же космической Станции пять лет исполнилось четвертому ребенку.

Его, никому не нужного, оставили на чьем-то пороге сразу после появления на свет. У него волосы цвета золотой канители. И глаза цвета льда, устремленные сейчас на обшитый мешковиной манекен, а маленький кулак горит от зажатого в нем проекционного кинжала. Резкий оранжевый луч появляется, брызжа искрами из рукоятки, готовый нанести удар. Инструктор, единственная известная мальчишке замена отцу, матери и семье, кивает в сторону манекена.

– Убей.

И он убивает. Снова и снова. И каждый раз слышит сказанное ему: «неплохо». Каждый раз получает улыбку.

Мальчишка мечтает о семье, и, хотя она у него есть, в четырнадцать лет он убьет на глазах у дочери черноволосую женщину с добрым лицом, и это будет конец его прежней мечты.

И начало новой.

5. Абиссус

Abyssus ~ī, ж.

1. (греч.) бездна

Моя кожа оживает раньше, чем я: мягкие одеяла, пышные подушки, легкое движение воздуха в комнате. Я могу ощущать. Могу думать. Могу слышать равномерный писк.

Жива.

Я сажусь так стремительно, что игла вырывается у меня из запястья, я непонимающе таращусь на кровь, растекающуюся по коже. Хватаюсь за мамину подвеску, крестик из красного дерева, который ношу на шее, и на меня накатывает сначала облегчение, потом ужас.

– Нет, – шепчу я, – нет, нет, нет.

Это неправильно. Почему я не умерла? Я же управляла боевым жеребцом, произошло столкновение и… Срываю с себя простыни, писк сразу усиливается. Все вокруг белое, с запахом стерильности: больница, но не какая-нибудь, а шикарная, в районе для знати. Меня одели в белую рубашку и положили в эту комнату, похожую на кокон, – для чего? Чтобы я выздоровела? В этом нет смысла. Так я все-таки опозорила Дом Отклэров? Мою ДНК проверили? Я ничего не помню, и не помнить хуже, чем оказаться живой.

Сбрасываю ноги с кровати, пытаюсь встать, но падаю – далеко мне не уйти. Вход в комнату наверняка охраняют, но это моя жизнь, мне и решать. Я должна умереть. И ни единого острого предмета вокруг, нет даже зеркала, которое можно было бы разбить.

Я замечаю окно.

Шатаясь, тащусь к нему, и замираю, схватившись за подоконник, – я и не знала, что солнечный свет может быть настолько теплым. В открытом космосе он обжигает, в Нижнем районе его вовсе нет – он вытеснен смогом, гигантскими тенями конкурирующих церквей и голоэкранами, которые никогда не выключаются. Но здесь он ласковый, как объятия, будто я снова с Матерью.

«О, сердечко, надеюсь, когда-нибудь ты увидишь, как восходит солнце».

За дверью слышатся голоса – настоящие, не из памяти.

– Она очнулась!

Я бросаюсь на подоконник, и великолепие места, где живут благородные, обрушивается на меня во всей своей полноте – чистые пешеходные дорожки, зеленые кусты, яркие бутоны цветов, солнечный свет – пойманный, направленный и выпущенный на волю, выверенно расположенные здания вместо сбившихся в кучу лачуг. Вот как должны жить люди… вот как должны были жить мы с матерью. За моей спиной раздаются крики.

– Остановите ее!

– Транк сюда, живо!

Чьи-то руки сдергивают меня с подоконника, но я отбиваюсь, царапаюсь, рву все, до чего могу дотянуться, – чистую кожу, чистую ткань: пустите меня, дайте увидеть, как восходит солнце, избавьте меня от своей жалости, я не собираюсь быть вашим домашним питомцем…

– Руки!

Укол в бедро, и по моим венам растекается жар, будто горячий мед. Мое отяжелевшее тело укладывают обратно в постель и уходят. Я пытаюсь сжать кулак, но безуспешно – получается лишь моргать и дышать. Остановили мое тело, но не разум. Последнее, что я помню, – как красный боевой жеребец несся на меня. Я отключилась? Если я была без сознания, но в шлеме… если мое лицо не попало в объектив камер… Нанеси я оскорбление Дому Отклэров, сейчас я была бы уже мертва. Сожжена под плазменной дюзой.

Мир вокруг вращается, и каждый дюйм моего существа засыпает в свободном падении. Прикованная к больничной койке, я знаю наверняка лишь две вещи.

Первую – что мне не удалось уничтожить Дом Отклэров.

И вторую – что я не повторю ту же ошибку дважды.

6. Клярус

Clārus ~a ~um, прил.

1. светлый, блестящий

2. славный, знаменитый

Ракс Истра-Вельрейд не сводит глаз с чайной чашки, янтарная жидкость в которой вздрагивает от каждого нервного шага его матери.

– Как только ты не догадался, что она самозванка? – рявкает она, судорожно сжимая в тонких, словно бумажные, ладонях чашку. – Мы так рисковали, тренируя тебя, – и ради чего? Чтобы ты пустил все на ветер, сражаясь с плебейкой, укравшей боевого жеребца? Ты должен был все понять. И остановить поединок раньше, чем он начался!

Спроецированная на стену у камина прозрачно-голубая голограмма ее виза вопит заголовками: «Простолюдинка захватила Призрачного Натиска Дома Отклэров и вступила в поединок с Домом Вельрейдов». Ракс бросает взгляд на Отца, который неподвижно стоит у стены. По иронии стеллаж рядом с ним до потолка заставлен золотыми и серебряными турнирными призами Ракса. Как и всегда, Отец, похоже, вмешиваться не собирается. Раксу предстоит разбираться с этим самому.

– Ничего страшного не произошло, мать. ЦУБ уже объявил, что результаты поединка аннулированы. Мы ничего не потеряли…

– Но могли! – ледяным голосом прерывает она, метнув в него взгляд. – Ты не понимаешь. Совершенно ничего не понимаешь. Ты участвуешь в турнирах, но никогда ни о чем не задумываешься, а ведь вчера наша семья едва не покрыла себя несмываемым позором.

– Она одурачила всех, мать, – возражает Ракс. – Даже Мирей понятия не имела…

Ее ярость всегда как вспышка. Размытое белое пятно ударяет его в лицо, а, когда чашка разбивается, фарфоровые осколки царапают ему щеки и подбородок. Случись это в первый раз, было бы больнее. Ракс давно сбился со счета, сколько раз это происходило – возможно, тысячу. Десять тысяч. Он чувствует, как кровь стекает на подбородок, и видит, как она капает на стол.

– Мы говорим об Отклэрах! – шипит мать. – У герцога Вельрейда возникают вопросы. Нельзя допустить, чтобы он сомневался в нас, – мы благонадежны. Теперь, когда мы удостоились баронства, мы сохраним его любой ценой. И тебе не разрушить наши надежды.

Янтарный отблеск огня в камине слабо мерцает на ее лице – мрачном, решительном. Ее телохранитель, стоящий в углу, переминается с ноги на ногу, ждет, положив руку на дубинку. Когда Ракс был маленьким, мать не нуждалась ни в чьей помощи, но, когда он повзрослел, вероятно, поняла, что баронессе не пристало собственноручно наказывать детей.

Ракс знает, что слова, которые он собирается сказать, принесут ему лишь больше боли. Его тело ноет от фантомных синяков. И все же он не может сдержать легкий смешок:

– Да я согласился бы на поединок с сотней простолюдинов, лишь бы отделаться от тебя.

7. Вульпэс

Vulpēs ~is, ж.

1. лиса, плутовка

2. (перен.) хитрость, изворотливость

Черточки – лучший способ отмечать ход времени, если понадобится, зарубками на стене комнаты. По одной черте в день, когда каждый день воспринимается как вечность. Одна черта означает, что утираешь кровь с разбитой губы и поднимаешься снова. Одна черта значит, что удалось что-то съесть, поддерживая в себе жизнь. Одна черта – это ночь, проведенная с богачом в три раза старше тебя ради сведений об убийце матери, которых больше ни от кого не получить.