– Я тоже ознакомилась со всеми документами кандидата, уважаемый Артемий Викторович, и должна сказать, что у него есть рекомендательное письмо из гимназии. Вы его читали, я уверена в этом.

– Читал, но уважаемая Софья Олеговна, военно-рыцарский факультет с таким видом дара – это невозможно, вы это также прекрасно понимаете, как и я.

– Понимаю, но давайте посмотрим на то, что покажет нам мальчик.

– Вы готовы, юноша? – обернулся Артемий Викторович ко мне.

– Да! – сжав кулаки и чувствуя в себе нервную дрожь, напрягся я. Что не укрылось от взгляда экзаменующих.

– Ну-ну, не надо так напрягаться, вас же учили работать с божественным эфиром? Сейчас вы войдёте в соседнюю комнату и сотворите нам то, что считаете нужным, а мы посмотрим через стекло за вашими манипуляциями. Для усиления эффекта вашего дара вы сможете воспользоваться любым эфиром. В синем сосуде находится воздушный эфир, в красном – огненный, в чёрном – земляной, а в белом – чистый.

– Я могу воспользоваться даже чистым?

– Да, но в разумных пределах. Эфир 999 очень дорог, вам достаточно открыть на одну секунду пробку, чтобы в воздухе создалась необходимая концентрация для полной реализации вашего дара.

– Понятно. Я могу идти?

– Идите, и помните, что чем лучше вы сможете проявить перед нами свой дар, тем больше вероятность того, что вас примут на учёбу в наше престижное заведение.

Я кивнул и, шагнув к двери в другую комнату, взялся за её ручку и сильно потянул на себя. Дверь легко поддалась, открыв передо мной проём внутрь небольшой, но очень светлой комнаты, в углу которой стоял маленький железный столик, с привинченными к полу ножками, на котором в один ряд стояли четыре небольших сосуда из чистого серебра.

Они, как и было сказано, имели четыре разных цвета: белый, синий, красный и чёрный. Я закрыл за собой дверь и, немного поколебавшись, тронул белый сосуд, тот, что содержал в себе чистый эфир. Я коснулся рукой его пробки и замер в нерешительности, собираясь её открыть. Сердце бухало в груди ровно и мощно, а адреналин, что гулял в крови сейчас просто в запредельной концентрации, не давал мне возможности спокойно всё обдумать.

Вроде меня никто не торопил, но и время тянуть бессмысленно, надо решаться. Лишь носители дара могли вскрыть такой сосуд, для всех остальных он становился доступным только если его разорвать с помощью взрывчатки или иным механическим способом, но в таком случае весь эффект уходил быстро и им воспользоваться точно становилось невозможным.

Я потянул за пробку, она вышла легко, и в воздух буквально пыхнула невесомая серебристая взвесь. Словно облачко пара в тихую морозную ночь, она прыснула во все стороны и тут же рассыпалась маленькими серебристыми звёздочками. Не теряя времени, я закрыл сосуд и глубоко вдохнул в себя воздух.

Закружилась голова, никогда до этого я не вдыхал чистый эфир. В гимназии во время занятий по совершенствованию своего дара не давали ничего концентрированного ни для вдыхания, кому этого было необходимо, ни для использования в технике или в прикладных целях. А кому это оказывалось нужно для работы или просто хотелось проверить себя, приходилось платить. Эфир стоил дорого, и чем чище и функциональнее он оказывался, тем дороже. Дорогая штука эфир – ценнее золота!

В моей семье лишних денег не имелось, когда отец погиб, мы остались с матерью вдвоём жить на её небольшую зарплату. Пособие оказалось небольшим, а выплаты за погибшего отца закончились довольно быстро, их едва хватило на полноценное обучение в хорошей гимназии.

При воспоминании об отце на моих глазах навернулись слёзы, абсолютно не вовремя! И невольно нахлынули воспоминания, видимо, это эфир так действовал. Вспомнился первый опыт работы над своим даром.

Вот я совсем маленький, играю игрушками, и невольно в воздухе образуется картина игрушки, которую я только что разломал. Она мерцает, и никак не может собраться в единое целое и вообще, она плоская, а не объёмная, и всё вновь рассыпается в пыль.

В комнату заглядывает любимая мама.

– Сынок?! Ты что делаешь?

Я обернулся, сам не понимая того, что сделал, а мать, не веря своим глазам, дрожащим голосом попросила.

– Сынок, а ну сделай то, что ты только делал?

Шмыгнув носом и боясь, что мать увидит разломанную буквально в хлам игрушку, я попытался повторить действия. В воздухе тут же замерцал плоский рисунок игрушки. Мать долго смотрела на него, потом повернулась и выскочила из детской.

– Отец, у нашего сына есть Дар! – вне себя от радости закричала она.

Прибежавший отец заставил меня повторить ещё раз все манипуляции и долго восхищался. Со временем его радость поблекла, когда он понял, что мой дар мало что может и бесполезен как для войны, так и для мирной жизни. Я и сам это сознавал. Ведь я мог только создавать плоские рисунки друзьям на потеху.

Другим достались самые разные дары, а я мог стать только оператором техники, работавшей на эфире или человеком любой творческой профессии, связанной с рисованием, хоть архитектором, хоть скульптором, хоть художником. Но в том-то и дело, что я не хотел оказаться ни тем, ни другим, ни третьим, я хотел стать военным, как отец, или уж, на самый крайний случай, видел себя инженером.

На семейном совете мать с отцом решили отдать меня в самую лучшую гимназию города, чтобы я мог получать новые знания, ведь дар напрямую зависел от них. И чем больше я узнавал, тем лучше и объёмнее у меня получался рисунок, который, в конце концов, трансформировался в чертёж. Я мог создавать и карты, отчего меня могли взять картографом, но меня не тянуло и туда.

Воспоминания неожиданно схлынули и, не теряя времени, я потянулся к своему сердцу. Да, сам дар управлялся головой, но всё шло от сердца, именно оно направляло и концентрировало всю энергию. Я вновь вдохнул полной грудью и о, чудо! В голове сразу прояснилось, ушло головокружение, как от озона, ушли воспоминания, ушли все глупые и ненужные сейчас мысли.

Сосредоточившись, я стал создавать нужную мне конструкцию, у меня оставалось ещё много времени, чтобы хорошо обдумать образец для показа приёмной комиссии. Большая практика и возможности воспользоваться эфиром для более детального его создания у меня отсутствовали, но я тренировался каждый день, и вот сейчас я смогу показать всё своё умение. Должен! Это мой долг перед памятью отца.

Я смогу, у меня получится, я…, в воздухе вдруг стал проявляться чертёж оружия – небольшого дамского револьвера. Такой я увидел как-то у старшей сестры своего друга, весьма решительной сударыни, и попросил его посмотреть и разобрать. Мне позволили и, изучив устройство пистолета, я решил воссоздать что-то подобное и даже усовершенствовать. Для этого я сходил в оружейный магазин и посмотрел другие типы револьверов, но взять их в руки я не смог, так как ещё несовершеннолетний. В руки не давали, но и не запрещали смотреть.

Скучающий продавец продемонстрировала несколько револьверов, разобрав их почти полностью и снова собрав на моих глазах. Мне тогда понравился американский огромный револьвер фирмы Смит и сыновья. Но это было тогда, а сейчас…, и я зажмурился, чтобы полностью сосредоточиться на чертеже.

Мне не нужно было его видеть, я его чувствовал. Я столько раз думал о том, как покажу его перед комиссией, столько раз прокручивал всё в уме, и вот сейчас был готов сорваться из-за противоречивых чувств, владеющих мною.

«Нужно успокоиться!» – сказал я себе, ведь я это делаю ради мамы. Образ матери появился у меня в голове, и я резко успокоился. В голове стало ясно, образ оружия перестал казаться размытым, сфокусировался, обрёл чёткость и стал воплощаться в воздухе прямо передо мной.

В это самое время члены высокой комиссии внимательно смотрели за моими действиями через огромное круглое окно, что формой и толщиной стекла больше походило на иллюминатор новомодной паровой подлодки. Это стекло давало возможность хорошо рассмотреть то, что совершалось в данной комнате, а также защищало от излишне ретивых юношей или девиц, когда те, не рассчитав своих сил, или наоборот, недооценив их, разносили в пух и прах всю комнату, едва не убив самих себя.

И сейчас вся троица внимательнейшим образом смотрела в окно. А там было на что посмотреть. Прямо в воздухе ярким серебристым контуром стал оформляться чертёж какого-то оружия, довольно скоро стало ясно, что это револьвер доселе неизвестной модели. Расплывчатость контуров мешала хорошо рассмотреть его.

Вдруг чертёж обрёл чёткость, ярко засветился и, развернувшись в сторону окна, полыхнул белым светом, набрав некоторый объём. Вся троица, как заворожённые, уставились в окно, внимательно наблюдая за сим действом. В это время рисунок револьвера полностью оформился, отчего стал почти живым. Ствол револьвера переломился, у револьвера отщёлкнулся барабан и стал крутиться, показывая наличие не шести, как обычно, а целых восьми камор, довольно узких, но идеально ровных. Да и сам пистолет показался необычен не только этим, он оказался двуствольным с горизонтальным расположением стволов.

Возможно, в нём имелись и ещё какие-либо особенности, но я не удержал контроль над ним, и живой чертёж рассыпался в воздухе, обрушившись вниз серебристой пылью быстро погасших искорок.

– Эх, не удержал! – огорчённо покачал головой коллежский регистратор, а весьма интересно. Первый раз такое действо вижу.

– Этого более, чем достаточно, для показа, – тут же заметила дама.

– А вам, никак, понравился этот юноша? – живо обернулся к ней председатель комиссии.

– Он знает, что хочет, в отличие от остальных, – отрезала в ответ женщина, – и вы сейчас увидели наяву то, что не каждый может придумать в голове.

– Согласен. М-да, юноша знает, конечно, что хочет, но этот дар не позволяет его использовать на войне. А вообще, довольно необычный юноша, хоть и весьма нескладный, ну ладно, пора заканчивать, – и председатель комиссии тронул рукой кнопку внутреннего звонка.

Звонкая трель латунного колокольчика оповестила испытуемого, что его экзамен завершился, и он может выходить.

– Что прикажете писать? – осведомился седовласый коллежский регистратор, пользуясь тем, что мальчишка замешкался, видимо, приходя в себя, и не спешил выходить из комнаты.

– Экзамен сдан, тут я согласен с Софьей Олеговной, давно не попадался мне на глаза человек с таким даром. Более того, я не слышал о подобном и в других государствах. Обычно люди, имеющие что-то похожее, сразу идут в архитекторы или художники, либо начинают творить всякие безобразия. Помнится, слышал я, как в Данциге появился один ловкий мошенник, подделывающий бумажные купюры, и что самое интересное, по качеству они оказались гораздо лучше настоящих тевтонских гульденов, на том его и поймали. Что касается этого юноши, то он смог довести чертёж до логического завершения, ещё немного, и он стал не плоским, а объёмным, и тогда я рекомендовал бы ему поступать даже не в нашу академию, а в императорский лицей!

– Его туда всё равно не возьмут, – усмехнувшись, сказала Софья Олеговна, – и вы это, Артемий Викторович, прекрасно знаете. Его отец имеет звание почётного гражданина, он выслужил себе личное дворянство, но его сын не дворянин, как не дворянка и его мать. Вы же читали прилагаемую справку, она мещанка, дочь мелкого почтового чиновника. Безусловно, она вырастила прекрасного сына и смогла дать ему хорошее образование, даже, можно сказать, отличное, но в императорский лицей его не возьмут, пока он не получит личное дворянство и не заслужит себе титул, что маловероятно в виду его очень юного возраста.

– Вот, Софья Олеговна, всегда вы так. Прямо на лету меня обрываете. Ладно, тогда берём его на инженерный факультет.

– Но…, – вскинулся, было, коллежский регистратор, но его слова оборвал скрип открываемой двери.

Весь бледный и словно потерянный, с блуждающим взором и забитой ненужными мыслями головой, я предстал перед членами приёмной комиссии и застыл в ожидании вердикта.

– Ну, что же, молодой человек шестнадцати лет. Вам же шестнадцать?

– Да, ваше благородие!