Он отметил принадлежность семьи Розмари к этому самому обществу, ее статус, уверенность в себе, направленность на результат, упертость и железное самообладание. Несостыковка заключалась в одном – вести ей предлагалось колонку о звездах шоу-бизнеса, а в этой кухне Розмари была полный ноль. Перье заверил, что с ее рвением к работе она просто обязана справиться, и обещал помогать с советами в первое время. А еще ей разрешалось размещать в статьях собственные фотографии.

До самого обеда Розмари парила, как на крыльях, не помня себя от радости. Первым, кто узнал о хороших новостях, оказался не Мик, ее официальный бойфренд, а Эш. Не намеренно, нет. Просто он позвонил ей, когда Розмари собиралась набрать номер Мика. И в этот самый момент к девушке в голову пришла идея о том, как она может помочь Эштону с работой.

Последние несколько месяцев парень метался с одного места на другое, но нигде надолго не задерживался. Образование – только средняя школа. И в итоге выбор перед ним стоял ограниченный. Официант, бармен, разносчик пиццы. А в редакции Фила Перье как раз освободилась вакансия курьера. Не ахти что, но есть существенная разница с разносчиком пиццы, к примеру.

Официальное устройство, страховка, гибкий график работы, возможность получать заочное или даже вечернее образование, неплохой оклад, перспектива роста и престижность компании работодателя. Эштона не пришлось долго уговаривать. Разумеется с рекомендации Розмари, он прошел собеседование и получил место в журнале. Фил даже испытательный срок не назначил. Он, вообще, питал слабость к красивым мальчикам.

Розмари радовалась как ребенок, и вечером они вместе с Эшем и Летисией собирались это дело хорошенько обмыть в местном баре.

Все оборвалось внезапно. Сразу после обеда позвонил Морган. По голосу Розмари сразу поняла, что случилось ужасное. Отец был взволнован, растерян и убит горем, но так ничего толком и не объяснил. Просто попросил вечером приехать.

Она не выдержала нервного напряжения и отпросилась на час раньше, взяла такси и махнула к родителям. Морган ждал ее в гостиной. Он был один.

Розмари вошла тихо, как мышка, чувствуя, как на плечи давит груз тяжелого предчувствия.

– А где мама? – застыв на пороге гостиной, осипшим голосом спросила она.

Отец медленно поднялся из кресла, посмотрел на нее безжизненным угасшим взглядом. Розмари с трудом узнавала его. Почерневший от горя, постаревший мужчина с щетиной и запавшими щеками.

– Мама в больнице, милая. У нее обнаружили рак.

Розмари вздрогнула, прижав руку к груди. Сердце билось так, что задевало ребра, рвалось и выпрыгивало. Нет, только не мама!

– Давно? – прохрипела девушка.

– Мы узнали еще до Рождества, но надеялись… Не хотели, чтобы ты волновалась. – проговорил Морган угасшим голосом.

– Папа! – с отчаянной укоризной воскликнула Розмари. – Нельзя скрывать … такое! Как ты мог! Что с ней? Почему она в больнице?

– Прости, хорошая моя. – в одно мгновение Морган оказался рядом с дочерью, схватил за руки, с сожалением и болью глядя в обезумевшие от страха глаза. – Но ты должна держаться, быть сильной.

– Почему? О чем ты говоришь? Сейчас все лечиться. Почему ты так смотришь?

– Сегодня утром доктор, наблюдающий Мелани, и консилиум онкологов, сообщили, что … – лицо Моргана посерело, он выронил руки Розмари и отвернулся.

Девушка застыла, как парализованная. Она впервые видела, как плачет ее отец. Это могло означать одно. Надежды нет.

Розмари закрыла глаза, чувствуя горячую влагу на своих щеках, и сползла по стене вниз. Она не рыдала в голос, не билась в истерике, но эта неподвижная оцепенелая апатия была еще страшнее, чем крики и причитания.

– Мы должны быть рядом с ней сейчас, Рози. Быть рядом с ней, сильными, уверенными, заботливыми. Мы должны улыбаться и лгать, что завтра… завтра она непременно поправится и вернется домой. Ты слышишь меня, Роз? Сильными, как никогда раньше.

– Да, я слышу тебя, папа. – отозвался на удивление спокойный и уверенный голос ее дочери. Потемневшие серые глаза строго смотрели на него из-под влажных ресниц. – Мне нужно поехать за личными вещами и договориться насчет отпуска, а потом я вернусь.

– Девочка моя. – Морган протянул к ней руки.

Розмари шагнула в объятия отца, прижалась к его плечу и дала волю слезам.

Детство когда-то должно было кончиться, а ее вхождение во взрослую жизнь слишком затянулось. Как глупо! Розмари думала, что, упорхнув из родительского дома, она научится самостоятельности. Самонадеянная глупышка. Человека делает взрослым не уход из-под опеки близких людей, а он сам и его поступки. Стремясь к долгожданной свободе, Розмари потеряла главное – время, которое могла провести рядом с матерью. Любить, заботиться, быть рядом, понимать и просто быть ее ребенком – вот в чем заключается долг всех детей перед своими родителями. Как поздно она это осознала.

Но Розмари еще надеялась. Надежда всегда умирает последней. Она надеялась, что судьба сжалиться над ними, над их семьей и не разлучит, не заберет…. Но судьба немилосердна. И когда один за другим десятки врачей подтвердили неутешительный диагноз, Розмари перестала верить в судьбу.

Она жила по инерции, разрываясь между работой, колледжем и больницей. В промежутках она умудрялась заботиться об отце, с каждым днем все глубже увязающем в бездне отчаянья и горя. Его глаза оживали лишь в палате Мелани. Он улыбался, шутил, водил жену на прогулку, и каждый день обещал, что совсем скоро ее выпишут. А она делала вид, что верила.

Но Розмари видела, как менялось выражение лица матери, когда та думала, что за ней не наблюдают. Смесь страха и боли, немое страдание, внутренняя борьба.

И в тот день, когда у Мелани не осталось сил для сражений со страшным недугом и собственными страхами, ее дочь была рядом и держала ее за руку.

Пройдет много лет, но Розмари, будет помнить, как тогда, этот самый страшный и горький день откровений, откровений уставшей от постоянной боли женщины, прекрасной матери и верной жены.

… Мелани Митчелл сидела в кресле перед окном, перебирая пальцами нитку жемчуга, подаренного мужем на второе десятилетие их свадьбы. Рядом, на краешке кровати, сидела ее дочь. Она ненавязчиво рассказывала о своих успехах в колледже. В самые трудные минуты жизни организм начинает черпать силы в запасной потаенном источнике, мысль концентрируется быстрее, все чувства вдруг обретают строгую направленность – уйти от стресса, окунувшись в работу, находиться в постоянном движении, чтобы не успевать думать, забыть о сне, не оставлять места слезам и жалости к себе. Именно этим и жила Розмари.

– Прекрати суетиться, Мария, – внезапно оборвала ее Мелани на полуслове.

Роз растерянно посмотрела на мать. Сегодня она выглядела не такой бледной, как обычно. И даже платок на облысевший из-за облучения голове смотрелся не как необходимый атрибут, а как дань моде. Присмотревшись к матери повнимательнее, Розмари заметила, что она подкрасила глаза и губы и одела новое платье. В душе девушки колыхнулась надежда, она нежно улыбнулась Мелани.

– Ты ждешь папу? У вас сегодня какая-то памятная дата? – веселым тоном полюбопытствовала Розмари.

Мама ответила ей строгим сдержанным взглядом, в уголках губ появились глубокие складки, которых раньше не было. Светлые голубые глаза были полны задумчивости и печали.

– Ты угадала, Мария. Дата, действительно, памятная. – кивнула она. И что-то в ее позе, наклоне головы, выражении лица подсказало девушке, что мама собирается рассказать ей нечто важное, доверить тайну.

Розмари сглотнула появившийся в горле ком, и с нарастающей тревогой приготовилась слушать.

– Мама? – позвала она, заметив, что та погрузилась в состояние глубокой задумчивости. Женщина вздрогнула, словно очнувшись.

– Пятнадцатого марта, девятнадцать лет назад я совершила самую страшную в жизни ошибку, и сейчас расплачиваюсь за нее. – тихим монотонным голосом проговорила Мелани.

– Мама, не говори глупостей. Ну, какую ошибку ты могла совершить? – мягко улыбнулась Розмари, собираясь встать, но мать остановила ее.

– Нет, сиди. Мне так легче. – глаза женщины вдруг ожили, сверкнули и так же внезапно погасли. – Из-за лекарств я почти не чувствую боли. Я, как робот, Мария, но по-прежнему в своем уме. Не нужно, ничего не говори. Не мучай себя. Сейчас я хочу одного. Высказаться, пока еще могу мыслить здраво. Пока не все ощущения атрофировались, пока сознание не покинуло меня.

– Мама… – на глаза Розмари набежали слезы, голос был полон отчаянья.

– Умоляю, девочка, не мешай мне. Ни слова. Обещай. Нет, просто кивни. … Хорошо. Я так долго не вспоминала о том, что произошло много лет назад. Целая жизнь, я думала, что все забылось, растворилось, кануло в небытие, но так не бывает. За все в этой жизни приходиться расплачиваться. За причиненную другим боль, за собственное счастье и даже за бездействие. Знаешь ли ты, Мария, что бездействие иногда хуже убийства? Я думаю, нет. Я сама поняла, лишь когда оказалась в этом чистилище. А знаешь, как мы, онкологические больные, шутим здесь? Тоже, нет. Я думаю, ты не знаешь. Мы говорим, что с каждый новый сеанс химиотерапии очищает мысли и обличает совесть. Мы все тут грешники, мечтающие о прощении, несущие кару. По крайней мере, я – точно одна из таких. Я прожила чудную жизнь, Мария. Рядом со мной был самый лучший в мире мужчина, красавица дочь, и хорошие воспоминания. Я была счастлива, очень. А сейчас испытываю стыд. Я разрушила три жизни, а, может, больше, положив их в основу собственного благополучия. Ты сейчас недоумеваешь, думаешь, что я спятила. Но, уверена, что у тебя уже появились подозрения, ты почти знаешь, о чем я говорю. Не так ли, Мария?

– Нет, я не знаю. – качнула головой Розмари, боясь посмотреть матери в глаза. Она уставилась на свои сжатые в кулаки руки, на которые капали горячие слезы.