Астроном никогда не видел китов. Даже на рисунках. А теперь они кружили вокруг корабля, поливая фонтанами воды и левый борт, и правый. Матросы радостно приветствовали их и распевали воинственные песни. Это немного успокоило Гийома Лежантиля. Он достал из жилетного кармана очки в тонкой металлической оправе, изготовленные по его заказу стекольщиком Маржисье, который полировал линзы для его телескопов. Стекла очков были черными, как чернила, что позволяло смотреть в них на Солнце, не испытывая неудобства. Гийом думал о своей жене Гортензии, оставшейся в Париже. Ей придется ждать его почти полтора года. Он представил себе, как она сидит в тишине их квартиры и своими нежными ручками вышивает на салфетке какой-нибудь изысканный узор, а он в это время качается на волнах в компании кашалотов. Астроном улыбнулся. Сколько всего он расскажет ей, когда вернется в Париж! В тот же миг порывом ветра с него сорвало черную фетровую треуголку. Его головной убор опустился на спину одного из китов и тут же взлетел в воздух под напором мощной струи.

* * *

Ксавье часто думал о Селине. С ней все пошло не так. Кто мог вообразить, что чудесные минуты их первого свидания через двенадцать лет обернутся встречей в зале суда и объявлением о расторжении их брака? История старая как мир и в самой своей банальности непоправимая. Отсутствие оригинальности означало, что нет и не будет никакой лазейки, ни одной самой маленькой щелочки, в которую могла бы проникнуть случайность и неожиданно все изменить. Нет, статистика неумолима: каждый второй брак кончается разводом. Цифры безжалостны, как асфальтовый каток. Один шанс из двух. После тяжелого расставания, в последние месяцы отравленного откровенной злобой, минуло три года, но Ксавье продолжал по несколько раз в неделю о нем вспоминать. Когда голос говорил ему: «Если ваши мысли блуждают, мягко, но настойчиво переключите их на собственное дыхание» – он точно знал, куда его приведет это блуждание: в коридоры Дворца правосудия, в общество его адвоката мэтра Мюрье и адвоката Селины мэтра Геринона, а также лжесвидетелей со стороны Селины, и эти последние заявят, что Ксавье – настоящий домашний тиран, из-за которого его жена и сын живут в постоянном страхе. А еще – требование немыслимой суммы алиментов. А еще – запрет видеться с сыном весь первый год. А еще – беспрестанные попытки настроить Оливье против отца, внушая мальчику, что именно Ксавье виноват во всем. В то трудное время Брюно здорово его поддержал. Им удалось продать несколько очень дорогих квартир, и это тоже помогло ему пережить шторм. Он, конечно, изрядно вымотался, зато теперь волнение на море вроде бы улеглось, и он даже начал потихоньку восстанавливать отношения с Оливье. Ксавье решил, что никогда не станет плохо отзываться о Селине перед сыном. Эта стратегия работала на него, потому что Селина вела себя по-прежнему и без устали повторяла ребенку, какой негодяй его отец. Но в последние месяцы мальчик явно начал сомневаться в ее правоте.

Звякнул колокольчик, знаменуя завершение сеанса, и Ксавье открыл глаза. Гостиную его шестидесятиметровой квартиры заливало солнце. Профессия риелтора хоть в чем-то сослужила ему службу: он сумел очень выгодно продать их прежнюю квартиру на бульваре Османа – сто тридцать квадратных метров! – и благодаря своим связям приобрести эту, в хорошем спокойном районе. Одна спальня для него, другая – для сына, плюс просторный балкон, выходящий на обычно пустующий сквер. Разве может в этой жизни произойти что-нибудь выдающееся?

Ксавье встал с кресла и потянулся. Пора было идти в агентство.

Фредерик Шамуа, его стажер, доложил, что поступило два телефонных звонка. Клиент пожелал взглянуть на квартиру: восемьдесят квадратных метров, окна во двор, шестой этаж с лифтом. Отличный вариант, который они никак не могли продать вот уже три месяца. Еще звонили новые владельцы последней проданной агентством квартиры – как раз перед тем, как дела застопорились. Мадам Кармийон жаловалась, что предыдущие жильцы не освободили стенной шкаф в передней. Она просила агентство связаться с ними: пусть поскорее заберут свое добро, потому что ей нужен этот шкаф. У них уже заканчивается ремонт, и они вот-вот переезжают.

– Вы осматривали квартиру, Фредерик? – спросил Ксавье.

– Д… д… д… д-д-да, – ответил юноша, – но я н… н… н… не помню про полный шкаф.

– Я тоже, – кивнул Ксавье, – но это не имеет значения.

Фредерик Шамуа заикался. Интенсивность его заикания менялась в зависимости от дня недели и от погоды. Ксавье заметил, что в дождь Шамуа – он обычно звал его по фамилии – заикается меньше. Правда, делиться догадками с молодым коллегой он не стал.

Ксавье отправил сообщение. Ответа не было ни в этот день, ни на следующий. Очевидно, барахло в стенном шкафу не представляло особой ценности, так что Ксавье не удивился, что прежние владельцы квартиры не подают никаких признаков жизни. Когда люди продают жилье, они не горят желанием возвращаться на старое место – им даже говорить о нем не хочется; получили деньги и перевернули страницу. Спроси их, они и не вспомнят, как выглядел их риелтор. У Ксавье зазвонил мобильник. На экране высветилась надпись «Банк Маркандо».

– Месье Лемерсье, добрый день! – поздоровался сотрудник банка. – Скажите, месье Лемерсье, вы в Париже или за границей?

– Я в Париже, у себя в агентстве, – ответил Ксавье.

– Так я и думал, – сказал банковский служащий. – С вашего счета только что были списаны 650 евро. Ваша карта подверглась хакерской атаке из Гонконга. Я занимаюсь этой проблемой, месье Лемерсье. Я вам перезвоню.

* * *

«Пираты! Пираты! Пираты по правому борту!» Матросы бросили свои дела и задрали головы к сигнальщику, который сидел в большой корзине на марсе. Этот молодой парень, вооруженный подзорной трубой, осматривал горизонт, особое внимание обращая на флаги кораблей, идущих встречным к «Ле Беррье» курсом.

Гийом Лежантиль выбежал из каюты с телескопом под мышкой, быстро установил прибор на треногу и направил объектив на горизонт. Вскоре его взору предстало выступающее над гладью воды массивное судно – размером меньше, чем «Ле Беррье», но все же довольно крупное. Астроном поднял взгляд к вершине мачты и обнаружил развевающийся на ней флаг с черепом и двумя перекрещенными костями.

– Он поворачивает! – крикнул сигнальщик. – Он идет на нас!

Капитан встал рядом с астрономом и направил на горизонт свою подзорную трубу. Гийом Лежантиль ждал от него каких-нибудь ободряющих слов, но тот хранил молчание. Но вот он опустил подзорную трубу и скомандовал:

– Полборта право! Грот ставить!

Матросы мгновенно подхватили и передали дальше его слова, и судно начало разворот. Гийом Лежантиль закрыл глаза. Воображение живо нарисовало ему звероподобных беззубых громил, с ног до головы покрытых татуировками и шрамами. Они станут его бить, сорвут с него шелковые и бархатные одежды, выкинут в море астрономические инструменты, а потом завяжут ему глаза и под оскорбительный хохот и плевки заставят идти по перекинутой через борт доске. Доска у него под ногами закачается, и он рухнет в воду, как мешок. Плавать он не умеет, а значит, вскоре утонет обессиленный, если раньше его не разорвут на куски хищные рыбы. И все это – из-за каприза звезды, которая в виде маленького шарика через год с небольшим пройдет перед солнечным диском.

– Сейчас мы устроим этим безумцам органный концерт! Пушки на правый борт! – крикнул капитан.

– Пушки на правый борт! – подхватили матросы, и палуба покачнулась, когда они бросились дружно подкатывать к борту дека могучие орудия. Двадцать пять портов открылось одновременно, словно окна в доме, и из них высунулись наружу разогретые духотой трюма морды двадцати пяти пушечных стволов.

– Подпустим их поближе, – с сардонической улыбкой сказал капитан, достал из кармана глиняную трубку и с полнейшим спокойствием принялся ее набивать. – Аромат табака отлично сочетается с запахом пороха, – пояснил он и чиркнул красивым кованым кресалом об отполированный кремень. В чашу трубки мелким дождем посыпались искры, воспламеняя ее содержимое. Капитан несколько раз пыхнул трубкой – запахло пряностями и костром – и негромко добавил: – Месье Лежантиль, мой глубокоуважаемый пассажир, заткните, пожалуйста, уши.

* * *

Вход в дом преграждала тяжелая дубовая дверь – из тех, что открываются с характерным щелчком, стоит ввести в кодовый замок нужные цифры. За такой дверью обычно располагается похожее на коридор пространство, выходящее во двор; с правой стороны устроено что-то вроде будки для консьержа. От каменных стен коридора обычно веет холодом; здесь темно, и выключатель приходится искать на ощупь. Одним словом, так выглядит типичный подъезд дома в османовском стиле, сохранившего свои оригинальные черты.

Ксавье стоял на тротуаре возле входа, поджидая клиентов, желающих посмотреть квартиру: восемьдесят квадратных метров, окна во двор, шестой этаж с лифтом. Он следил глазами за парами, пересекающими перекресток, пытаясь вычислить чету Пишар. Пока он разговаривал с ними только по телефону. В его профессии стало обычным впервые встречаться с клиентами только для посещения конкретного объекта. Предварительные договоренности все чаще осуществляли по электронной почте. Мир как будто терял материальную основу.

В голубом небе ярко светило солнце. Ксавье прищурился и достал из кармана солнечные очки со стеклами черными, как чернила. Пары с перекрестка шагали мимо, и Ксавье почувствовал себя часовым, зачем-то охраняющим подъезд дома, в котором не живет – ни в собственной, ни даже в арендованной квартире. Он здесь, так сказать, проездом – заключит сделку, получит комиссионные, и все. Он никогда не узнает, что за люди обитают по этому адресу, как у них проходят собрания собственников, ладят ли они с соседями, радуются ли солнышку в своем дворике. На третьем этаже, если верить блестящей латунной табличке, сияющей, как золотая, живет врач-терапевт, но Ксавье никогда не увидит лица доктора Зарницкого. Он прикинул: сколько раз, явившись раньше времени на встречу, он вот так стоял у подъезда, бренча в кармане ключами от квартиры и держа в руке папку с технической документацией. Точно, как часовой. Да, сотни раз. Все-таки в его работе есть нечто странное. Чужие люди открывают ему доступ к своей частной жизни. Продажа дома или квартиры – это не пустяк. Ты как будто расстаешься с частью своей жизни, частью своих воспоминаний – а иногда и со всей жизнью целиком. Ты закрываешь за собой дверь, зная, что больше никогда не откроешь ее вновь. В те недели или месяцы, что велся поиск покупателей, владельцы квартир делились с ним личными историями, рассказывали о своих родителях, дедах и бабках, женах или мужьях. Сменяются поколения, недвижимость переходит из рук в руки, и нынешние жильцы обычно ничего не знают о предыдущих. Недавно Ксавье прочитал статью, заставившую его глубоко задуматься. В ней говорилось, что 85 процентов современных людей ничего не знают о своих предках, живших за 150 лет до них. Поначалу его поразила эта цифра, но потом он сообразил, что и сам относится к этой категории людей: он понятия не имел, кем были и чем занимались его предки в 1862 году. В семье о них никогда не упоминали, по всей видимости, из-за полнейшей неосведомленности. А что насчет тех, кто жил еще раньше?

Несколько месяцев назад он оказался по делам в дальнем квартале района и, только толкнув дверь подъезда, осознал, что уже бывал здесь, когда вел переговоры о продаже одной из первых для агентства квартир. И каких! Дом постройки 1970-х, 120 квадратных метров плюс 80 квадратных метров садика, панорамные окна во всю стену. Как ни удивительно, располагалось это чудо на втором этаже. Он отлично помнил, что продал тогда эту квартиру, но сейчас, двадцать лет спустя, ее продавали совсем не те люди, которые ее у него купили. Квартира с садиком вернулась на рынок и снова попала к нему. В садике по-прежнему росло черешневое дерево, и владелец квартиры предложил ему угоститься – в точности как предыдущий. Черешня была такой же вкусной и сладкой, как и в первый раз. Дерево продолжало спокойно цвести и плодоносить, тогда как люди рядом с ним менялись. Ксавье захотелось сказать, что это место ему уже знакомо, но он сдержался и промолчал.

– Месье Лемерсье?

Он оглянулся.