Такое же, примерно, расстояние от Кергелена до Олбани – 2780 миль. От мыса Доброй Надежды до Олбани 3700 миль – 21 день. От мыса Доброй Надежды до Олбани – 3000 миль – 17 дней. От мыса Горн до Олбани – 6700 миль – 38–40 дней. Прошел 4390 миль.

Вышел на палубу, поднял голову. Надо мной было только темное небо, усеянное звездами. Постепенно мои глаза привыкли к темноте. В путешествиях я привык определять время по звездам.

Сколько я уже не чувствовал запаха костра? Таежного костра. Здесь в океане нет запаха. Соль без запаха. Я считаю, что самая чуждая человеку стихия – это стихия морская. Здесь для человека нет ничего такого, что бы могло его умилять. Нет звуков, нет ярких красок, нет ничего, на чем бы мог остановиться глаз. Для глаза человеческого требуются и вертикальные линии, и горизонтальные, а здесь их нет. Да и под собой не ощущаешь твердой почвы. Все это еще с большим трепетом напоминает ту жизнь на берегу. Я часто здесь вспоминаю, даже иногда во сне вижу и слышу запах костра и нашу уссурийскую тайгу. Какое было блаженство охотиться в тайге, идти зимой по следу зверя, спать у костра.

Я любил ночевать под открытым небом без палатки просто у чуть горящего костра, сложенного из бревен – нодьи, или, как ее ласково называют охотники, «Надюша». Только возле нее в зимнюю стужу по-настоящему согреется охотник и спокойно выспится. Сделать и зажечь нодью непросто. Для этого нужен ровный сухой кедр с плотной без гнили сердцевиной и без сучков в нижней части ствола, а толщина ствола должна быть определенной, не больше полного обхвата. Нелегко найти такой кедр. Не всегда мне приходилось спать у хорошей нодьи. Если кедр попадался кривой, с сучками или с гнильцой, у такой нодьи не только хорошо не выспишься, но и замерзнешь.

Но вот я нашел подходящий для нодьи кедр, спилил, разделал на два двухметровых отрезка, потом вытащил их на ровную площадку и накатывал один на другой стенкой. Затем подпер стенку с торцов длинными кольями, чтобы верхнее бревно не свалилось, воткнул в паз между бревнами с той и с другой стороны множество смолистых лучин и щепочек. Когда все было это сделано, поджег все их разом. И пока они разгораются, пока обхватывают широким ровным пламенем всю оболонь верхнего бревна, я тем временем рублю хворост, тонкие сушины и развожу костер возле нодьи в двух метрах. Когда земля от костра прогрелась, разгребаю жар и пепел тщательно притаптываю, и на этом черном пепелище настилаю пихтовые ветки. За спиной сооружаю каркас из жердей и рогатин, которые обтянул целлофановой пленкой, и получалась как бы стенка-экран.

Когда с лагерем было покончено, я начинал приготовление ужина. Нодья горит ровным жарким пламенем часов десять. Правда, снизу от мерзлой земли, сквозь мерзлые ветки в бок тянет холодом, и время от времени наползает на тебя едкий дым или падает отскочивший от нодьи уголек. Но это все мелочи, на которые уставшее тело не обращает никакого внимания. Спать! Спать! Спать!

Сын Николай! Никогда не употребляй клятвы и не призывай имени Божия всуе.

Сохрани это правило до конца своей жизни.

Я на своей яхте «Торговая сеть “Алые Паруса”» продвигаюсь на восток со скоростью 10–12 узлов.

До мыса Горн – 3000 миль. Планирую оставаться в центре коридора «Antarctica Cup» в районе 52–54 градуса южной широты. Все время думаю, как примут нас мыс Горн и пролив Дрейка на этот раз.

Пролив Дрейка соединяет южные части Атлантического и Тихого океанов. Высота волн в проливе иногда достигает 30 метров, а между волнами могут скрываться айсберги. Пролив Дрейка назван в честь «Пирата Елизаветы» – английского капера, позже вице-адмирала сэра Фрэнсиса Дрейка, обогнувшего мыс Горн в 1578 году во время своего кругосветного путешествия. Пролив Дрейка является самым широким проливом на Земле – в самой узкой части он достигает ширины около 820 км. Также является и самым глубоким – с глубиной более 5000 м.

Необычным будет, обогнув мыс, продолжать путь на восток. В предыдущих походах яхта всегда уходила на север, к экватору. Но в этот раз нужно оставаться в этих широтах до самой Австралии. Хочу поблагодарить всех, кто переживал и молился за нас с яхтой во время шторма. Спасибо. У меня на борту частичка мощей святого апостола Андрея Первозванного. Я уже второй раз иду с ними вокруг света на этой яхте. В этот шторм были моменты, когда мы шли на пределе, но я себе говорил, что нужно бороться, и просил яхту подниматься после очередного удара, ведь мы должны вернуть мощи в Россию. Было страшно думать, что, если со мной что-то случится, мощи останутся здесь, в Южном океане, на большой глубине.

По календарю сегодня полная луна, и так хочется ее увидеть, но небо сейчас все затянуто тучами. Ночью темень такая, что бушприта не видно. Постоянно идет дождь, переходящий в мокрый снег. Вся экипировка мокрая. Я чередую один мокрый костюм с другим, таким же мокрым, но он, повисев пару часов на вешалке, вроде как «подсыхает». Сыро на палубе, сыро в каюте. Конденсат повсюду – на переборках, на потолке. Спальный мешок выглядит так, как будто его постирали, но не высушили. У меня есть пара спальных мешков, но хотелось бы штук десять. Волна в океане большая, и нет возможности открыть люки для проветривания. Сырость и холод – вот основные проблемы. В Южном океане бывают ураганы и гигантские волны – но они приходят и уходят, а холод держится 24 часа – дни, недели, месяцы. Вот сейчас сижу в навигационной рубке – ноги завернуты в пластиковые пакеты, чтобы уменьшить теплопотерю. Сапоги все мокрые, их кожа пропиталась водой. Сколько перепробовал за все годы плавания в Южном океане, но ни одни не выдерживают испытаний. На северо-востоке виднеется голубой просвет на облачном небе.

Мои размышления прервал свист закипевшего чайника. Надо пить чай и немного отдохнуть. Ночь будет сложная, барометр падает к изменению погоды. Я живу бок о бок с опасностью с тех пор, как моя яхта отошла от причала Олбани. Каждый день я выживаю. Каждую секунду я могу погибнуть. Весь мой путь вокруг Антарктиды – это одна тягостная работа.

Запустил двигатель для подзарядки аккумуляторов. Уже вечер, солнце скрылось где-то за тучами. Должно быть, заходит за горизонт. Но я ни солнца, ни горизонта не вижу. Все в тучах в мокром тумане.

Ветер усиливается до 30 узлов WSW и больше. Убрал грот на одну полку. Ночь темная. Все небо затянуто тучами, хотя там, за тучами, прячется полная луна. Но тучи не дают ей освещать нам путь.

22 февраля 2008 года

Тихий океан.

Боже, милостив буди мне, грешному. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!

53° 44’ – Ю. Ш.

153° 10’ – З. Д.

Барометр – 1030 мбар.

00:38

Ветер – 25–30 узлов WSW. Скорость яхты – 8–9 узлов, курс – 105 градусов.

00:48

Ветер усилился до 50 узлов. Шторм. Небо очистилось, и появилась полная луна. Ветер свистит.

05:05

Мои координаты:

53° 51’ – Ю. Ш.

152° 15’ – З. Д.

Барометр – 1030 мбар.

На ранней заре, задолго до восхода, когда тучи на востоке еще мутно-янтарны, альбатросы уже парят над черным океаном и мне мешают в ранней молитве к Богу.

Океан, по которому я сейчас плыву на яхте, велик и непостижим. Мир океана, каким бы он путем ни возник, пребывает неизменным настолько, что даже намека на какое-нибудь поступательное движение невозможно в нем уловить. Он вечен, как звезды и планеты на небесах. Океан константно населен одними и теми же рыбами и животными. Застывшие в своем однообразии полета альбатросы от века в век парят над бескрайним простором океана. Ветер дует то с Антарктиды, то с экватора, в одном месте холодно, в другом тепло. Я не был здесь два года. Это такой малый срок для океана. А для человека?! Но ничего не изменилось. Ни цвет воды, ни тучи, несущиеся над самыми волнами, ни запах соли.

Здесь все постоянно и неизменно.

Океан не имеет истории. Одни птицы улетают, другие прилетают, киты и морские котики мигрируют то с юга на север, то с севера на юг. Ничего не меняется существенно, и никакой пертурбации, как в жизни людей.

Конечно, изменения в океане происходят, но они происходят так медленно, что незаметны не то что для одного поколения людей, а даже для сотни тысяч лет. Здесь жизнь в условиях неподвижности ко времени.

Сегодня день памяти преподобного Геннадия Важеозерского. Преподобный Геннадий был сыном богатых родителей. Желая монашеской жизни, он раздал все свое имущество бедным, стал учеником преподобного Александра Свирского, прошел иноческий постриг и отправился вместе со своим учителем на реку Свирь. Там они жили отшельниками. Затем по благословению преподобного Александра Свирского он ушел на озеро Важа, в 12 верстах от Свирского монастыря, где, оборудовав келью, вел уединенную подвижническую жизнь вместе с двумя своими учениками. Перед своей кончиной преподобный Геннадий сказал своим ученикам: «На этом месте будет храм и общежительный монастырь», что впоследствии и исполнилось. Почил преподобный в 1516 году.

Мой старший сын Оскар пишет, чтобы я шел в точку 53 градуса южной широты и 142 градуса западной долготы, курсом 80—110 градусов.

Впереди – зона низкого давления, но она быстро идет к мысу Горн.

16:45

54° 09’ – Ю. Ш.

150° 05’ – З. Д.

Шторм: ветер 55 узлов дует с WSW.

Смотреть на китов и любоваться их величием хорошо с борта пассажирского лайнера, но только не с весельной лодки длиной 9 метров и шириной 1,5 метра. А тем более, когда ты один. Тяжело переносить такое соседство. Наблюдая за его фонтанами, становится страшно-страшно, а думать о нем ночью – ужасно.

Вот уже два дня меня преследует огромный кит-кашалот. Он не отстает от лодки, идет за ней или возле нее. Что ему нужно от меня и от моего гребного судна? Иногда он очень близко подходит к борту, и мне видно всю внутренность его дыхала. Когда я увидел это чудовище, всплывавшее при луне на поверхность океана, и на поднявшейся от его плавников зыби танцевали звезды, я перестал грести веслами, а сердце мое на миг остановилось. И я вспомнил слова пророка Иезекииля: «У всех руки опустятся, и у всех колени задрожат, как вода». «И какой бы еще предмет ни очутился в хаосе пасти этого чудовища, будь то зверь, корабль или камень, мгновенно исчезает он в его огромной зловонной глотке и гибнет в черной бездне его брюха» (Плутарх, «Моралии», книга о ките).

Когда кит всплывает на самом близком расстоянии, я вижу его глаза. Они небольшие, но, как гипноз, притягивают к себе, и тогда тяжело оторвать от них свой взгляд. Когда он с хрипотой выдыхает тошнотворный воздух, то мелкая водяная пыль летит в сторону моей лодки, а мой нос при этом слышит запах гнили. Мне кажется, что у этого кита не все в порядке с коренными зубами, хотя на вид они белые. Но оно и понятно: кит не пользуется зубной щеткой, вот зубы и гниют. И тем сильнее охватывает сочувствие к пророку Ионе: как ему, бедному, было неприятно находиться в чреве прапрародителя этого громадного Левиафана. «И сотворил Бог больших китов» (Бытие).

Я пишу эти строки, а преследующий меня кашалот ушел очередной раз в глубь океана за своей порцией пищи и пробудет там не менее 30–40 минут. У меня есть время рассказать о пророке Ионе, при каких обстоятельствах и как он очутился в чреве кита.

Нас разделяет несколько тысячелетий, время крутых разломов истории. В наш век человек оставил свой след на Луне, исходил и облетел всю Землю, но кит остался неизменным. Как и при жизни пророка Ионы он жил в морях и океанах, так и в наши дни без изменений: погружается раз за разом в глубь океана для пропитания и все так же выпускает фонтаны.

Самый древний документ о путешествии пророка Ионы по морю и его трехдневном заточении в чреве кита можно прочесть в Библии. Она, эта книга, небольшая, но сколько там поучительного для нас, смертных.