– Поможешь с физикой? – спрашивает она, надеясь, что смена темы вызовет перемену настроения.

Они всегда учились дома. Поскольку ближайшая школа далеко, а дядя Роберт проводил в Ледбери-холле только выходные, он нанял учительницу. Правда, от нее отказались накануне тринадцатого дня рождения Элинор. Хит уверен: это потому, что образование съедало деньги, которые дядя Роберт считает своими. А дядя Роберт утверждает: это потому, что Ледбери умные и их не нужно водить за ручку. Теперь раз в месяц преподаватель дистанционно присылает задания на дом.

– Не могу. Мне нужно в город, – отвечает Хит.

У Элинор мигом начинается паника.

– Опять?

– Нам нужна еда. Ты ведь хочешь есть, правда?

– Тогда возьми меня с собой.

– Не могу.

– Почему? – Девушка чувствует, как нижняя губа обиженно надувается.

Она ненавидит себя за то, что дуется, но он уезжает от нее уже второй раз за неделю.

– Ты меня тормозишь.

– Ну спасибо.

– И тебе не нравится в городе.

Так и есть. Но сильнее всего она ненавидит, когда ее оставляют одну в этом огромном доме.

– Люди на меня пялятся.

– Ты красивая. Люди всегда будут на тебя пялиться.

Элинор берет наброшенную с вечера на стул серебристо-голубую комбинацию и натягивает через голову. Хит наблюдает, но ничего не говорит. Она спрашивает себя: может, эта вторая поездка – наказание за то, как холодно она отозвалась о родителях? У нее не хватает смелости спросить. Хит обещает вернуться раньше, чем она успеет опомниться.

– И как скоро?

– Не знаю.

Он выходит из комнаты. Она – за ним, стараясь не захныкать:

– Через сколько?

– Часа через два. Может, три.

Она идет следом в холл, изо всех сил прикусив губу, чтобы удержаться и не попросить его остаться. Она не хочет думать о тех секундах, минутах и часах, когда Хита не будет рядом, но всё равно думает.

В дверях он останавливается так резко, что она чуть не налетает на него. Брат поворачивается, озабоченно нахмурившись, большим пальцем проводит по ее подбородку и наклоняет ее лицо к своему:

– Элли, ты уже самостоятельная. Иногда тебе нужно справляться без меня. – Он чмокает ее в лоб. – Скоро вернусь, сестренка.

Он выходит под зимнее солнце. Она смотрит, как он трусцой спускается по замерзшим каменным ступеням к машине, и у нее внутри поднимается тревога. Дыхание повисает перед Элинор молочно-белым облачком пара, и сквозь это облачко она видит, как брат уезжает. А она остается одна.

Тишина врывается вместе с ветром, заполняет каждый уголок Ледбери-холла, пока Элинор не тонет в ней. Три часа превращаются в четыре, потом в пять. Дядя прав: она умная, хотя брат и держит ее за дурочку. На продуктовые магазины не требуется пять часов. Она вспоминает цветочный аромат на коже брата и снова задумывается, кому же он принадлежит. И решает это выяснить. В конце концов, как сказал Хит, она самостоятельная, а значит, может сама принимать решения. Итак, она принимает решение. Засовывает ноги в ботинки и отваживается выйти. В первую секунду морозный январский воздух как резкая пощечина выбивает воздух из легких. Элинор моргает, глядя на жемчужное небо, затянутое плотными облаками. Она не оборачивается, чтобы не потерять решимость, хрустит по насту, ковыляя по длинной извилистой подъездной дорожке. Холодный ветер обдувает ее. Уши горят от холода, Элинор обхватывает себя руками, засунув их под мышки в попытке согреться. Наконец она добирается до железных ворот. Они высокие, вдвое больше ее роста. На секунду сердце замирает при виде навесного замка, но потом она понимает: он висит, но не защелкнут. Трясущимися, исколотыми холодом пальцами она возится с ним и выбирается наружу.

Начинается снег. Девушка бредет по мерзлой узкой обочине. Мимо проносятся машины, и она чувствует на себе взгляды. Она отворачивается от дороги и сосредоточивается на том, чтобы переставлять ноги – одну за другой. Снег оседает на плечах и волосах и тает, превращаясь в ледяную влагу. Рядом притормаживает машина. Элинор слышит, как опускается оконное стекло.

– Подвезти? – спрашивает водитель с мелодичным ирландским акцентом. Она поворачивается. У него темные волосы и открытое дружелюбное лицо. Он ненамного старше ее брата. – Куда направляешься?

Она бредет дальше, машина ползет рядом.

– В город.

– В Сатклифф?

Она кивает.

Он съезжает на обочину и распахивает пассажирскую дверцу:

– Садись. Подвезу.

Она колеблется.

– Если, конечно, ты не предпочитаешь замерзнуть насмерть, чем прокатиться со мной, – продолжает он с шаловливым блеском в глазах.

– Я вас не знаю.

– Я тебя тоже, – он улыбается. Она не улыбается в ответ. – Я Флинн. Флинн Хили. Теперь я не посторонний…

Она смотрит на бесконечную дорогу. Как же холодно. В машине намного теплее, и она раньше доберется. Решившись, Элинор проскальзывает на пассажирское сиденье. Водитель молча снимает потрепанную коричневую куртку и накидывает ей на плечи. Ей ужасно холодно, и она не протестует. Пахнет цитрусами и кофе. Флинн включает обогрев на полную мощность и поворачивает вентиляторы в ее сторону.

Они едут с приглушенным радио.

– Ты так и не сказала свое имя, – напоминает Флинн.

– Элинор.

– А фамилия у тебя есть, Элинор?

– Ледбери.

Она чувствует его интерес.

– Как в Ледбери-холле?

Она кивает.

– Я тебя знаю.

Она смотрит на него как на сумасшедшего:

– Нет, вы не поняли…

– Я понял. Я встретил тебя много лет назад у ваших железных ворот. Тебе было лет шесть-семь.

Она качает головой.

– Так и было! Мой надувной мячик закатился к вам под ворота, а ты подняла его и вернула мне.

Она пытается вспомнить, но в голове словно мелькают помехи.

– Желтый с маленькими зелеными горошинами.

Ее бьет дрожь. Она до сих пор хранит этот мяч в коробке под кроватью. Помехи рассеиваются, воспоминание оживает. Бледный темноволосый мальчик с глазами цвета дубовых листьев протягивает руку за мячиком цвета подсолнуха.

– Вы разрешили оставить его у меня.

– Точно. Ты подошла к воротам и вернула его мне, но выглядела такой грустной, что я отдал его тебе. В то лето я оставлял для тебя прямо за воротами и другие вещи. Всякую ерунду. Павлинье перо. Фиолетовый камешек в форме сердца.

Она помнит, как нашла перо. Она бегала по саду, проводя кончиком пера по стволам деревьев в саду, по каменистой стенке ограды розария. Элинор не задумывалась, откуда оно взялось. Но так и не нашла фиолетовый камушек.

– Как вы оказались у ворот?

– Меня подначили. Я только что переехал сюда с родителями, и местные ребята сказали, что нужно пройти обряд посвящения. Что в старом Ледбери-холле есть загадочные обитатели. Ходили слухи, что хозяева превратились в привидения.

Элинор резко оглядывается:

– Это про моих родителей?

Но это не ее гнев, это гнев Хита.

Флинн неловко ерзает на сиденье:

– Прости, я… э-э… я не подумал.

Он замолкает. В наступившей тишине она чувствует себя виноватой за свое замечание.

– Если здесь и есть какие-то привидения, то только я и мой брат. – Этими словами Элинор словно протягивает оливковую ветвь в знак примирения.

– Хит?

– Вы знакомы? – удивленно спрашивает она.

– Он встречается с моей кузиной Софи.

– Нет, неправда, – непроизвольно вырывается у нее, но Элинор уже чувствует тот самый цветочный аромат.

– Он и сейчас с ней.

Ее так и подмывает попросить Флинна отвезти ее домой. Но нужно самой убедиться, что Хит обманывает.

– Можете отвезти меня к нему?

Флинн смотрит странно, но соглашается:

– Конечно.

Город состоит из старых покосившихся зданий и узких мощеных улочек. Они пробираются по скользким каменным дорогам мимо горящих янтарных светом витрин, пока не доезжают до музыкального магазина. Она мельком видит Хита в витрине. Флинн идет к двери, но Элинор кладет руку ему на плечо и останавливает, по-прежнему не сводя глаз с брата. Через стекло она видит, как брат, навалившись на прилавок, переплетает пальцы с пальцами стройной брюнетки с ярко накрашенными глазами. Он наклоняет ее лицо к себе и проводит большим пальцем по ее губам точно так же, как тысячу раз делал с Элинор. Мир начинает раскалываться на части.

– Отвезешь меня домой? – шепчет она Флинну.

Он сбит с толку ее реакцией, его взгляд мечется между ней и сценкой в магазине, но он кивает.

В машине Элинор молчит и смотрит в окно, предательство жжет грудь.

– Выглядишь расстроенной.

– Это не так.

Помолчав, он продолжает:

– Но ты хорошо держишься.

Флинн был добр к ней, и если она не может рассказать всю правду, то хотя бы часть.

– Он соврал мне, – просто говорит она. – Мы не врем друг другу.

– Хорошее правило.

Машина тормозит у ворот. Элинор выходит и собирается снять куртку, но Флинн машет рукой:

– Похоже, тебе еще предстоит долгая прогулка. Оставь себе.

– Но…

– Может, как-нибудь увидимся в городе. Или, не знаю, оставишь у ворот, когда сойдет снег, а я приеду и заберу.

Девушка благодарно улыбается. Когда Флинн уезжает, она чувствует прилив грусти. Снова одна. Она плетется в дом и прячет куртку в шкаф. Когда Хит возвращается, Элинор уже лежит в постели, притворяясь спящей.

7
Кейтлин Арден

Мама заваривает чай. Мой уже остыл. Родители весело щебечут без умолку уже полчаса. Я пропускаю их болтовню мимо ушей – как дождь, барабанящий по крыше, – и не свожу глаз с Оливии. Она устроилась в темно-зеленом кресле и пьет чай из одной из маминых кружек «Эмма Бриджуотер»^[12]. С тех пор как Оливия была здесь в последний раз, в гостиной всё изменилось. Да и вообще всё изменилось. И Оливия тоже. В ней по-прежнему сочетаются уверенность и сочувствие. Решительность и приветливость. Но появилось что-то еще. Что-то незнакомое.

Но родители, похоже, этого не замечают. Мама рассказывает про гортензии в саду за домом. Папа раскуривает трубку. Они ведут себя как обычно, и это тревожит. Как будто Оливия только что вернулась из короткого отпуска, а не пропадала где-то шестнадцать лет. Мне хочется вскочить и встряхнуть их. Я чувствую себя в ловушке: как будто участвую в спектакле, где всем остальным дали прочесть сценарий, и только я наугад, не зная слов, крадусь по сцене. Бросаю взгляд на Оскара, надеясь, что он скорчит гримасу, подтверждающую абсурдность ситуации. Но он, подавшись вперед, рассматривает Оливию, словно она какая-то удивительная реликвия. Он заворожен. Как и остальные. Оливия не утратила своего очарования и даже стала еще ослепительнее.

Вопросы роятся внутри как разъяренные шершни. Где полиция? Почему журналисты не рыскают вокруг дома по всему саду, как шестнадцать лет назад? Почему никто не спросил Оливию, где она была все эти годы? Как ей удалось сбежать? Где похититель? Если отпустил ее, то почему? И почему именно сейчас?

Она то и дело поглядывает на меня. Меня окутывает плотное облако растерянности, гнева и нетерпения. Я сжимаю ручку чайной кружки так, что она вот-вот треснет, и, не в силах больше слушать мамины советы по садоводству, не выдерживаю.

– Оливия, – я произношу это слишком громко. Повисает напряженная тишина. Все взгляды устремляются на меня. Но я не хочу быть в центре внимания – я хочу получить ответы на вопросы.

– Где ты была?

Повисает тишина.

Оливия приоткрывает рот и опускает взгляд на кружку в своей руке. Атмосфера в гостиной сгущается, мой вопрос похож на лужицу пролитого молока под палящим солнцем. Но мне нужно знать. Нам всем нужно знать. Я делаю второй заход:

– Просто тебя так долго не было, и…

– Кейтлин, – папа выплевывает мое имя, словно непрожеванный кусок жесткого стейка. – Твоя сестра расскажет, когда будет готова. Не раньше. И не по твоему требованию.

Я вспыхиваю: