Он лежал на боку на голой земле, в нескольких шагах от него лежало мертвое тело человека. Лицо залито кровью, черты не разобрать, сорванная с черепа кожа обнажила окровавленное, красное мясо и обнаженные вены. Еще дальше в ряд лежали скальпированные тела алеутов, кровь успела пропитать и одежду и натечь алой лужей на землю. Эх, Василий Семенович! Единственный розмысл, которого строго настрого велено беречь! Под ложечкой засосало, как, бывало, от пережитого страха и, стало подташнивать. Страшная боль сжала сердце. Он не справился, не сумел…

Едкая горечь подступила к горлу. Попытался повернуться и только тогда осознал, что руки и ноги связаны. Изо всех сил напрягся, но бесполезно, путы слишком крепкие и веревки не ослабели, а еще сильней впились в тело. В результате всех усилий лишь перевернулся на спину.

Солнце почти закатилось за горы, его последние лучи разукрасили в кровавый цвет и ледяные вершины и, широкую полосу неба на западе. Посреди огненного потока возникла фигура человека в тяжелой деревянной кирасе. Слегка отливающая медью кожа изобличала индейца. Высокий для туземцев, он имел развитую грудь и длинные мускулистые руки. Давний и глубокий шрам, разрезал продолговатое, сухое лицо с хищным орлиным носом на две неровные части: от левой щеки до правого виска. С невольной дрожью во всем теле Иван встретился с взглядом узких, но не так как у китайцев, мрачно горевших глаз. Индеец смотрел безразлично, словно не на живого человека, а на вещь, на предмет. «Плен! Я попал в плен к дикарям!» Растерянность длилась буквально миг, вновь изо всех сил напряг мускулы, бесполезно, путы на руках слишком крепкие. Столь мучительного бессилия Иван в жизни не испытывал. Русский злобно сверкнул глазами, из горла вырвался схожий с рычанием сип.

Ткнув пальцем в грудь русского, индеец произнес что-то на каркающем языке с вопросительными интонациями.

– Не понимаю я по-вашему, – мотнул головой Иван.

Индеец еще что-то спросил, но русский вновь покачал головой. На лице колоша появилось брезгливое выражение. Пожав плечами, приблизился к русскому, присел на корточки. Левая рука схватила за волосы, в правой блеснул сталью нож. Иван узнал его: это был его собственный нож из доброй стали, равно легко резавший и краюху хлеба, и горло вражине. Острое лезвие прижалось ко лбу, там, где он переходил в волосы, укололо, тонкая теплая струйка потекла к виску. Иван вздрогнул, шумно задышал через нос, готовясь терпеть. «Неужели сейчас будут заживо скальпировать?» Сердце застучало гулко, его биение отдавалась в ушах адским колоколом. Мучитель заметил волнение пленника, злорадно оскалился и вперил взгляд в глаза русского. Он хотел видеть, как там появится смертельный ужас, как жизнь по капле станет из пленника уходить.

Иван пожил на белом свете и повидал такого, что обычному человеку даже не представить и давно был готов ко всякому, и к смерти тоже, и единственное, на что всегда надеялся, что судьба подарит возможность умереть достойно. Человеком, а не тварью дрожащей. Каждый, кто родился, должен умереть, вопрос только как? Как тебя станут вспоминать люди? «Ладно урод! Увидишь вражина, как умирает ветеран шведской и турецкой войны русский солдат Иван Самойлов!» Зубы скрипнули, с них, кажется, посыпалась эмаль, пальцы сжались в кулаки до побелевших костяшек. Иван с вызовом посмотрел в глаза палача. Говорят, что в последние мгновения жизни обреченный на смерть вспоминает всю прошлую жизнь. Ему не вспомнилось, только было немного жаль жену и нерожденного ребенка. Он так надеялся потетешкаться с сыном… Рука колоша слегка дрогнула, новая струйка крови потекла по лицу, в прищуренных глазах индейца мелькнуло невольное уважение.

Громкий, на грани истерики, женский крик заставил индейца недовольно поморщиться. Он поднял голову и ответил иронично на каркающем языке.

Иван скосил затуманенный болью взгляд. Юная и невероятно красивая для своего племени индианка, с черными как смола волосами, стояла с видом оскорбленной королевы. Махнув остренькими кулачками, уставилась на колоша сверлящим взглядом и, требовательно произнесла еще раз. Девочка явно была сильно возбуждена, глазки сверкают, щеки горят. Кого-то она напомнила ему, но кого?

Впервые на лице колоша появилась тень волнения, он выпрямился над телом русского, нож в опущенной руке пустил зайчик в глаза Ивана, заставив повернуть голову. Индеец раздраженно рявкнул в ответ.

Индианка ткнула пальцем в русского, дрожа от волнения произнесла что-то, затем показала на себя и отрицательно покрутила пальцем.

Колош явно колебался, обернувшись к кому-то невидимому, девушка произнесла что-то ровно и бесстрастно.

Индеец побелел от гнева, но сдержался и промолчал.

Иван наконец вспомнил, где видел девушку. Не удивительно что в первый момент он ее не узнал. Куда девалась испуганная девочка, которая простодушно удивлялась странной жизни белых? Перед колошем стояла уверенная в своих силах юная госпожа. Помогли сверкавшие на шее разноцветными звездочками стеклянные бусы. Знатную индианку из кекувских колошей (так русские называли колошей куана Кэйк) держал в аманатах (заложниках) Хайды, главный вождь острова. Русские выкупили ее и некоторое время она прожила в Михайловской крепости. Ивану девушка нравилась, нет не как женщина. Чем-то неуловимым, нет, не внешностью, характером напоминала старшую сестру. Через неделю Иван возглавил первую экспедицию на материк. В знак доброй воли подарив напоследок бусы, девушку передали родственникам.

Девушка посмотрела на индейца и молча мерила его взглядом. Колош безнадежно махнул рукой, потом гневно рявкнул и наклонился. Блеснул, разрезая путы, нож. Потирая затекшие руки, русский с трудом поднялся и огляделся. Вокруг пара десятков индейских воинов. Без огнестрела сопротивление – без шансов. Индеец подал русскому нож рукоятью вперед, Иван немного поколебался, потом нож, словно влитой, лег в мозолистую ладонь. Оружие, даже такое слабое, придало уверенность.

Девушка подошла поближе.

– Ты, – произнесла, смешно коверкая слова, – идти.

Иван молча кивнул:

– Спасибо, – не обращая внимания на бесстрастно глядящих индейцев и, ни разу не обернувшись, двинулся в сторону от гор. Он все ожидал что в спину вонзиться индейская стрела и только когда расстояние между ним и колошами превысило дальность стрельбы из лука, напряженные мышцы спины расслабились и из груди выдался облегченный выдох. Костлявая снова промахнулась. Он вдруг заметил лучи заходящего солнца, сверкающие льдом вершины на горизонте. Деревья никогда не казались ему еще такими зелеными, Жизнь –такой желанной. Он хотел видеть, слышать, жить и любить…

На четвертые сутки алеуты доставили к Михайловской крепости истощенного и оборванного, но живого человека, в котором с большим трудом узнали лихого вояку, насмешника и, несмотря на возраст, любителя потаскаться за бабами: Ивана Самойлова.