– Боже мой, Кати! Что ты здесь делаешь? Как же я рада видеть тебя спустя столько лет! Кстати, а сколько их уже прошло? Ах, да неважно. Мне всегда так нравился твой смех, и ты так красиво улыбалась! – Она достала из кармана брюк ключ от дома. – Если бы я знала, что ты решишь сегодня навестить свою бывшую классную руководительницу, приехала бы пораньше. Я сейчас была у скамейки на берегу реки, знаешь, где она? Ее в прошлом году установил муниципалитет. Нужно просто пройти мимо старой фермы, ну, той, заброшенной, а там недалеко. Мне всегда казалось, что это отличное место, чтобы подумать и отдохнуть душой. – Гудрун открыла дверь. – А теперь рассказывай, что тебя ко мне привело. Хочешь пить? Ой, у меня же совсем ничего нет. Кроме кофе, он есть всегда!

Кати уже несколько десятилетий не слышала этот дружелюбный голос, который на каждом четко произнесенном слоге мог с легкостью переключиться на выговор. Но на первом же слове она занервничала так же, как в шесть лет, когда ее вызвали к доске решать перед всем классом пример по математике. Кати почувствовала себя деревом, у которого с годами прибавилось много колец, но сердцевина под ними всегда оставалась прежней.

Судорожными движениями она достала письмо из конверта и развернула вощеную бумагу для бутербродов. Затем дрожащим голосом начала читать:

Фрау Люпенау,

вы отняли у меня веру в себя, когда встал вопрос о рекомендации в среднюю школу. Перед четвертым классом я столько занималась, корпела над учебниками и улучшила оценки по всем предметам. Весь учебный год вы так часто меня хвалили, а в итоге не дали мне рекомендацию для зачисления в гимназию. Я просто не могла в это поверить. Проплакала целую неделю, не понимая, что сделала не так. И зачем вы все это время притворялись, чтобы в конце концов так со мной поступить?

Потому что вы мне очень нравились. Глядя на вас, я тогда даже захотела стать учительницей.

И это лишь усугубляет ваше предательство в моих глазах.

Другие в тот момент снова взяли бы себя в руки и встали на ноги с желанием показать всему миру, на что они способны. Но я была просто сломленной маленькой девочкой, которая с тех пор думает, что недостаточно умна для этого мира. Стоит мне узнать, что у кого-то есть диплом, я чувствую себя человеком второго сорта.

При этом в глубине души я знаю, что тоже смогла бы, если бы однажды вы дали мне шанс, а не растоптали мою самооценку.

Кати протянула письмо Гудрун Люпенау. Последние два слова она давно знала наизусть. Как всегда, последний шаг был самым трудным. Как всегда, ей пришлось набрать полную грудь воздуха, чтобы найти в себе силы произнести это на полном серьезе. Пусть и всего лишь на краткий миг.

Всего хорошего.

После этого Кати сама вложила в руку Гудрун Люпенау письмо вместе с конвертом. Прежде чем развернуться к ней спиной. Важно было поскорее уйти, не давая адресату времени среагировать. Однако ее бывшая классная руководительница среагировала моментально, догнала Кати всего несколькими быстрыми шагами и, разрыдавшись, заключила ее в объятия.

– Ах, Кати, моя Кати! Мне так жаль! Мне очень-очень жаль, ужасно жаль!

Кати не обняла ее в ответ; не хотела принимать симпатию от Гудрун Люпенау и уж тем более не хотела выражать симпатию ей. Она просто хотела уйти.

– Я ведь лишь старалась поступить как лучше! – через запинку выдавила из себя учительница.

Предложение, которое Кати всегда терпеть не могла. Чересчур самоуверенное, оно будто никого не воспринимало всерьез.

– Нет, ничего подобного!

Старая женщина разомкнула объятия и кое-как вытерла слезы с лица тыльной стороной ладони.

– Я сделала так только потому, что твоя мать настояла!

– Моя мать?

– Да, тогда на родительском собрании я с радостью рассказала ей, какая ты старательная, и сообщила, что могу дать тебе рекомендацию в гимназию, но она не захотела.

– Но… это же бессмыслица какая-то.

Гудрун Люпенау так держала в руках письмо, словно оно было липким и противным, как ловушка для мух.

– Она сказала, что тебе это нужно, что ты из тех девочек, которым необходимо преодолевать трудности. Я ответила, что она не обязана отправлять тебя в гимназию, несмотря на рекомендацию, но я в любом случае хочу в письменной форме отметить твои успехи. Тогда она взмолилась, чтобы я этого не делала, потому что это спровоцирует ссору между вами, а я же не могла этого хотеть. Настраивать дочь против матери. Я ничего не понимала, это полностью противоречило моей интуиции. Я не сомневалась, что ты обладаешь всеми необходимыми качествами, чтобы поступить в университет. Но передо мной стояла плачущая мать, которая твердила, что хочет для своего ребенка только лучшего. – Гудрун Люпенау тяжело сглотнула. – Тогда я была еще молодой учительницей. Случись это несколько лет спустя, я бы не позволила себя переубедить, но тогда… я всегда надеялась, что приняла правильное решение. Но сейчас… я ужасно сожалею! Мне никогда не загладить свою вину.

Она снова обняла свою маленькую ученицу.

В тот миг Кати поняла, что иногда даже объятия могут быть ударом судьбы.

⁂

Кати нарушила свое самое главное правило: не ушла, прочитав письмо. Она пила свежесваренный фильтр-кофе со сгущенным молоком, хотя на самом деле ей вообще ничего не хотелось. Вытирала слезы на лице Гудрун Люпенау голубой салфеткой, которая лежала на кухонном столе, и успокаивала свою старую учительницу, хотя сама нуждалась в этом гораздо больше.

Спустя добрых два часа Кати сказала:

– Всего хорошего. – И действительно имела в виду именно это.

Потом она пошла к реке: мимо нескольких палисадников к окраине городка, вдоль заброшенной фермы, к скамейке, где можно отдохнуть душой. Душа Кати казалась такой тяжелой, что от этого груза, наверное, прогнулась до земли.

Небольшая речка делала здесь плавный изгиб, по берегам лежали гладко отесанная водой галька и по-осеннему разноцветные листья. Дети соорудили из веток небольшую плотину, и река весело журчала, дергая за тонкие прутики.

В детстве она тоже играла здесь, но в какой-то момент потеряла интерес. Потому что река могла просто взять и покинуть это место, никто ее не останавливал. В отличие от Кати, которая не могла уйти куда хотела и делать что хотела. Все это решала ее мать. Которая, разумеется, желала ей только добра.

Скамейка для отдыха душой была сделана из нержавеющей стали, сиденье и спинка состояли из решеток, напоминающих кухонную терку. Под ней не росла трава: видимо, ее стирали ботинки сидящих здесь людей… а может, сами отдыхающие души. Кроме Кати, у реки никого не наблюдалось, только ветер шелестел в верхушках дубов, лип и каштанов. Здесь снаружи все так красиво, думала Кати, присаживаясь на скамейку, а у нее внутри все так безобразно.

Ей хотелось спросить у матери, почему она тогда так поступила. Но мертвые не слышат вопросов сквозь могильную землю, как громко их ни задавай. Даже если будешь кричать. Поэтому крики Кати так в ней и остались, не сумев вырваться наружу.

Ее мать была из тех, кого когда-то называли леди. Симпатичная стройная женщина, всегда безупречно одетая, с французским шиком, манерами и выражениями. Представительница высшего общества этого городка. И главный секретарь мэра, причем с ударением на слово «главный».

Ее нельзя было назвать добросердечной, но она неизменно находилась рядом с Кати и активно участвовала в ее жизни. Мама относилась к категории женщин, которые зимой натягивают тебе шапку пониже, постоянно заворачивают тебе в вощеную бумагу на один бутерброд больше и трижды напоминают не перебегать через дорогу, а пользоваться пешеходным переходом. Мать с удовольствием надела бы на Кати стеклянный колпак. Это не прекратилось даже после того, как ее дочь выросла. Кати поддерживала с ней хорошие отношения, но они до последнего больше походили на общение с гувернанткой, чем с матерью. Она всегда надеялась, что однажды это изменится, что из гувернантки, как бабочка из кокона, вылупится настоящая мама. Но она в итоге даже не окуклилась.

Кати встала и направилась к реке в поисках места с неглубоким руслом и медленным течением. Ее отражение рябило, расплывалось. И все же вот они, глаза ее матери. Кати искала в них ответ, который бы все объяснил, все оправдал и не нанес при этом новых ран.

– Почему? – спросила она, как будто этот вопрос требовалось произнести вслух, явить миру, чтобы получить ответ.

Внезапно раздался какой-то шелестящий звук, словно сильный ветер подхватил кучу листьев.

Лишь когда он постепенно затих, Кати различила взмахи больших крыльев.

А в следующий момент он уже стоял перед ней в воде и пил. Посмотрев вверх, издал горловой звук, похожий на «гру-гру». Над каждым глазом, теперь внимательно изучающим Кати, красовалась ярко-красная точка. Журавль был больше метра в высоту, а его распростертые крылья выглядели вдвое больше. С серебристо-серым оперением и широкой черной полосой от основания шеи до головы. Кончики крыльев тоже были черными, как будто птица носила длинные перчатки из мягкой блестящей кожи.

Кати стояла очень тихо.

Длинноногий журавль подошел ближе и теперь склонял голову то в одну, то в другую сторону. Черные зрачки не отрывались от нее, словно пятнышки в желтом свете глаз.

– Что ты делаешь здесь один? – прошептала Кати. Он поджал одну ногу вверх и спрятал в перьях. Сохранять равновесие ему удавалось без особых усилий. – Ты что, заблудился?

Над небом появился темный клин, тоже издававший горловые крики. Песня журавлей рассказывала о тоске по далеким местам, по теплым южным краям.

Кати еще никогда не оказывалась настолько близко к такой крупной птице. Это заставило ее на мгновение забыть весь свой гнев и разочарование. Этот момент – настоящий дар.

А потом тишину, словно топором, разрубил мужской голос:

– Стойте на месте! Не двигайтесь!

Кати посмотрела на другой берег, сощурилась на солнце и различила силуэт мужчины, лица которого не узнала.

– Только никуда не уходите! – воскликнул тот и приблизился. – Не делайте ни шага! Пожалуйста!

Журавль испуганно оглянулся на мужчину, а затем помчался по течению реки, набирая скорость, пока не расправил крылья и мощными взмахами не взмыл в небо навстречу сородичам.

Человек подошел еще ближе. Ему оставалось совсем немного до русла реки.

Кати провожала взглядом журавля, который, похоже, забрал с собой тот идеальный краткий миг. Глубоко вздохнув, она отвернулась от реки.

– Нет! – прокричал мужчина. – Все наконец-то стало идеально!

Кати ощутила, как холодная костлявая рука, именуемая страхом, сомкнулась вокруг ее горла. Она ускорилась, потом побежала к старой ферме и мимо нее, пока, совсем запыхавшись, не добралась до городка.

Незнакомец ее не преследовал.

Кати остановилась, уперев руки в бока, чтобы выровнять дыхание, и подняла глаза к небу – листу голубой бумаги без единого символа. И уже без журавлей. Птицы чувствовали, когда наступала пора покидать то или иное место, законы природы отзывались в их костях и мышцах. Не пропустить нужный момент – для них вопрос жизни и смерти, потому что слишком долгое ожидание могло обернуться гибелью.

Сама она пока не решила, когда уедет. И сейчас, вглядываясь в пустые бескрайние небеса, неожиданно поняла. Это намерение словно превратилось в магнитный северный полюс ее мира, на который отныне будет ориентировано абсолютно все. Когда в конце октября в путь отправится последний журавль, она вместе с ним покинет родину и найдет новую. Полетит с ними на юг и разгонит в стороны огромные серые тучи.

⁂

Место, где жила Кати, никак не могло определиться, чем хотело быть – деревней или городом. Его окружали деревни, а рядом находился город, в статусе которого никто не сомневался. Те же, кто жил в родных краях Кати, не относились ни к деревенским, ни к городским жителям. Местные объединяли в себе не лучшее, а худшее из обоих миров: ассортимент товаров и культурную жизнь от деревни, а анонимность и цены на жилье – от города.

Но все-таки было здесь кое-что, отличающее это место от всех остальных: Арктический музей. Им управлял дядя Кати Мартин, эксцентричный человек, который обожал земли за полярным кругом, хотя никогда там не был. Он окрестил свое царство «Полярный мир Свенссона», хотя на самом деле носил фамилию не Свенссон, а Вальдштайн, но «Полярный мир Вальдштайна» звучало недостаточно аутентично.