– Барон Рабенбург, – господин канцлер кланяется Волкову весьма учтиво и улыбается. – Уж извините, что вот так спозаранку, по-стариковски, нагрянул к вам.

А генерал кланяется ему низко и галантно, как принято при дворе Ребенрее.

– Господин канцлер. Рад, что зашли, рад знакомству и, признаться, удивлён вашему радушию и простоте, – Волков разводит руками. – Канцлера Ребенрее увидать – так в приёмной ещё постоять часок придётся.

– Ну, как же не прийти к такому герою, – отвечает ему господин Брудервальд весьма благодушно, – к истинному рыцарю, коих сейчас и не осталось уже. Инхаберин обещала представить меня вам, так она спит ещё. А я давно не сплю, всё дела. Вот и решил к вам зайти, узнать, не спите ли, если нет, то и познакомиться.

Нет, не верил генерал такой вот человеческой простоте канцлера. Канцлеры великих домов добродушием и прямотой не отличаются. По природе своей канцлеры должны быть хитры и в интригах искусны. А уж ежели какой канцлер пережил уже двух своих сеньоров и берётся решать судьбу третьей, тот и вовсе царедворец первостатейный. Иначе и быть не может. Тем не менее Волков виду не показывает. Он улыбается гостю:

– И я очень рад, что вы так решили. Чем больше таких знакомств, тем крепче союз между домами Винцлау и Ребенрее.

– Разумеется, разумеется, – сразу и с жаром соглашается господин Брудервальд. А Волков же про себя думает: «Разумеется? Что разумеется? Крепить союз между домами или собирать ландтаг для выдвижения своего кандидата?». Но так как канцлер мысли барона не слышит, он и продолжает: – И вот посему я решил зайти и самолично вас отблагодарить, дорогой барон, за поистине героическое спасение нашей принцессы Оливии, – канцлер жестом подзывает к себе чиновника с ларцом, что пришёл с ним, и когда тот подходит, он раскрывает ларец.

– Истинный рыцарский подвиг должен быть вознаграждён.

Теперь генерал видит, что лежит в ларце, а там на красном бархате лежит золотая цепь. Цепь хоть на вид и не тяжёлая, но работы наипревосходнейшей. Она красиво разложена на бархате, а в центре цепи находится медаль с выбитым на ней голубем, символом дома Винцлау. Ну да… Ну да… Цепь однозначно хороша.

Может, он предпочёл бы тысячу полновесных цехинов или тяжёлых папских флоринов, которые помогли бы ему наконец завершить строительство замка, но такая цепь… Она тоже дорогого стоила. Прижимистый его сеньор одаривал его лишь серебряными цепями. Двумя. Видно, по забывчивости. Что ж… Теперь у него есть и золотая. И генералу нужно было сказать полагающиеся слова, слова скромности:

– Уж и не знаю, что сказать вам, господин канцлер. Вознаграждение королевское. Цепь великолепна.

– Спасённая вами наша инхаберин говорит о вас как о непревзойдённом герое, – он тут делает паузу и, как показалось генералу, едва удерживается, чтобы не усмехнуться, но, может, Волкову это лишь показалось; а после канцлер продолжает: – Принцесса выражается о вас в тонах восхищённых, рассказывает, что вы лично своим мечом прокладывали ей путь к свободе, уверен, что вы заслужили награду, которой удостоены самые заслуженные господа земли Винцлау.

– Благодарю вас, господин канцлер, то великая честь, – отвечает ему Волков и снова низко кланяется.

«Ничего, спина, как говорится, не переломится».

После он принял наконец ларец от чиновника и пригласил канцлера за стол, дескать, говорить сидя удобнее, но тот, сославшись на множество важных дел, стал отнекиваться. Хотя при том сразу не ушёл, а начал задавать генералу разные вопросы, среди которых первыми были самые простые. Спрашивал Брудервальд о том, когда ждать из Вильбурга делегацию дипломатов и юристов, которые будут договариваться об устройстве и оплате свадебных торжеств, а также будут готовить к подписанию договоры и контракты о владении всяким имуществом: что кому будет принадлежать, кто что будет наследовать в случаях непредвиденных. На всё это генерал отвечал, что о таком ничего особо и не знает, что его ремесло иное, и простое, что его в тонкости не посвящали и о делегациях говорить не уполномочивали, и что канцлеру лучше справляться об этом в Вильбурге посредством писем. Канцлер кивал: разумеется, разумеется, это я так спросил, вдруг знаете. А потом стал вопросы задавать и неприятные: а как же у вас в Вильбурге прознали, что принцесса находится у Тельвисов в заточении, когда мы в Швацце о том не ведали? На что генерал пожимал плечами и снова напоминал, что его ремесло простое – мечом махать да солдат водить, а куда их водить, так о том ему сеньор всё расскажет. А самому генералу про тайные дела никто не рассказывает. Хотя тут Волкова так и подмывало спросить у канцлера: а отчего же вы здесь, в Швацце, сидя, ничего не знали про пленение принцессы… Или, может, вы знали, но вас всё устраивало? И тут канцлер не унялся, а стал расспрашивать генерала о том, как он так ловко отряд свой провёл через половину земель Винцлау, что никто его отряда и не заметил; и намекал ещё канцлер, мол, как так ты по нашей земле добрых людей при пушках водишь, а разрешения у нас не спросил. Разве так можно? Но Волков намёков не понимал, лишь пожимал плечами: как дошёл, как дошёл? Дорогу спрашивал да шёл, вот так и дошёл. Дошёл, принцессу вызволил да вернулся.

– И слава Богу, что всё разрешилось с благополучием, – наконец произнёс господин Брудервальд, понимая, что ничего он у этого солдафона не вызнает и извинений за проход солдат через земли Винцлау не дождётся. Вернее, кое-что канцлер узнал, для того и приходил, видимо. Хотел он понять, что за человека принцесса притащила во дворец. И, кажется, всю поддельную солдатскую простоту генерала старый царедворец видел насквозь. И понял, что человек перед ним неглупый и опасный. Впрочем, другого бы хитроумный Оттон фон Мален, курфюрст Ребенрее, не прислал бы для этого дела. Да и Волков понял, что за визитёр к нему приходил.

Наконец царедворец откланялся, оставив после себя неприятное ощущение лёгкой тревоги. А ещё пищу для размышлений. Взял генерал превосходную цепь из ларца, стал её разглядывать, прикидывать в руках вес. Но мысли его ни на минуту не останавливали бег свой:

«Погляди-ка… Сам пришёл. С утра. Да с подарком. Не поленился. Нет-нет… Такие люди так не поступают. И что же могло заинтересовать канцлера? Что насторожить? – и о том генерал, кажется, догадывался. – Вчера с принцессой два часа шептались мы. Он хотел бы знать о чём, да говорили мы тихо. Никто подслушать не мог. Вот и распирает канцлера любопытство. Вот и прибежал на заре, хотел узнать, что я за человек. И узнал. И я ему, видно, по душе не пришёлся. Не понравился».

Нет, скорее всего то, что Волков забрался к принцессе за корсет, целовал в губы и пытался задрать юбки прямо в столовой, то канцлера не волновало, пусть даже кто-то и видел это. А вот то, что до этого они два часа шептались без умолку, – да… это волновало. Ведь любовь дело быстрое, о любви столько не шепчутся. Даже самый пылкий кавалер два часа даму уговаривать устанет. Нет, тут ясно, что разговор шёл о делах. Вот и прибежал канцлер посмотреть на того, кто нашёптывает его племяннице что-то два часа без перерыва. Посмотрел и, судя по всему, остался недоволен увиденным. Кстати, как и Волков визитёром.

«Уж об этом человеке обязательно скажу курфюрсту. Хотя о нём ему по должности обязан всё рассказать барон фон Виттернауф, на то он его тайный министр, – и тут генерал вспомнил: – Ну да, конечно же, нужно сесть да написать герцогу. Расписать свой подвиг. Зря, что ли, удары получал да в жаре тут изнывал?».

А так как отправить письмо он собирался обычной почтой, а не с нарочным, то писать надобно было просто – правду, но без секретов и потаённых мыслей. Уселся за стол, положил лист бумаги, осмотрел перо, но прежде чем начать, снова взял в руки цепь и снова её взвешивал, прикидывал:

«Сорок цехинов чистого веса. Не меньше. Тысяча сто талеров, плюс ещё десять-пятнадцать. Всего-то. И близко на достройку замка не набирается, – Волков вздыхает. – А в телегах, что горожане отняли, сколько было?».

Зря вспомнил, настроение после визита канцлера и так было не очень хорошее, а тут ещё хуже стало. Волков кладёт цепь и берётся за перо. Но письмо давалось ему на этот раз тяжело, он с трудом подбирал нужные фразы и слова, кроме хорошо получившегося начала:

«Волею Господа и волею Вашего Высочества принцесса Винцлау из окровавленных когтей колдунов Тельвисов мною вырвана и препровождена в дом её в полном здравии. Откуда я вам и пишу».

Если бы он знал, что до этого письма ничьи глаза хитрые не доберутся, уж он бы написал. Была у барона куча всякого, что сеньору его непременно знать должно. И множество наблюдений об этой богатой земле, и замечания к устройству дома, были и опасения, и предложения, но будучи уверенным, что сие письмо на почте прочтут внимательно, всё это, конечно, излагать на бумагу было никак нельзя.

Так что дело это он забросил, не исписав и половины листа. Вернее, отложил на вечер или на утро следующее. Сам же, предавшись созерцанию и примерке подарка, отправил своих людей седлать лошадей, чтобы ехать завтракать, а потом и в лагерь.

Как позавтракали, так выехали за городскую стену. А там, в лагере, обычная солдатская жизнь: какие-то солдаты, молодёжь из Эшбахта, – старикам и дневных маршей хватало, – устав от переходов по жаре, ночью ходили промочить горло в трактир, что стоял прямо у городских ворот и всю ночь призывно светил из тьмы огнями над входом. Корпоралы и сержанты куда только смотрели. И теперь, естественно, полковник Брюнхвальд уже принимал делегацию из местных приличных людей. Те пришли жаловаться на солдат, что побили местных и то ли изнасиловали, то ли пытались изнасиловать какую-то девицу. Но Брюнхвальд разумно интересовался, а что это за честная девица такая, что таскается ночами по трактирам, а потом поинтересовался, кто из местных проткнул ножом ляжку одному из его людей. И не найдя ответа на два этих вопроса, делегация ушла, не сыскав справедливости, но делегаты грозились жаловаться бургомистру на буйных временных соседей. В общем, ничего нового в лагере не было, и полковник, когда приехал генерал, как раз собрал корпоралов, сообщал им, что раз по-хорошему их подопечные не понимают, то теперь будут окапывать лагерь и обводить его рогатками, как положено, чтобы по ночам было у добрых людей желание спать, а не таскаться по кабакам и встревать в поножовщины с местными.

Когда младшие чины покинули навес возле палатки полковника и там стали собираться офицеры обсудить дела, слово взял артиллерист ротмистр Хаазе. Он сказал, что лошади у него в состоянии хорошем, бодром, денёк ещё отдохнут, и можно выступать. Он даже предложил выйти на день раньше людей, чтобы не задерживать весь отряд. И Мильке согласился с артиллеристом, напомнив, что дорога от Швацца хоть и идёт в хороших землях вдоль реки, но тянется всё время вверх до самого перевала, и пушки будут задерживать отряд, сколько раз в день ни меняй упряжки. И если территория не враждебная, то лучше, конечно, отправить пушки вперёд.

От генерала ждали решения, но он всё не мог определиться, дружественна ли вокруг территория или нет, а ещё его так разморил зной и поданное к столу вино, что он лишь сказал:

– Покормите лошадок лишний денёк, пусть отдохнут, а завтра уже и придумаем, как быть.

Глава 10

Зной уже стоял полуденный, когда он возвращался в замок. Люди попряталась в тень, крестьян ни в полях, ни в садах не было, ушли.

Коровы заходили в ручей, что протекал ниже лагеря, и ложились в воду от жары и оводов.

Не то чтобы барон хотел побыстрее покинуть лагерь и своих товарищей, нет, ему с его офицерами было очень хорошо, просто генерала тянуло к принцессе. Вчера он дал ей множество советов и сегодня хотел знать, какими она воспользовалась, а какими нет. И когда подъезжал ко дворцу маркграфини, уже у самых ворот услышал женский крик, и крик тот был не очень настойчив.

– Господин, господин!