Вран останавливается, как вкопанный, чуть снова не выругавшись в сердцах. Не слова девушки о том, что видит она его не впервые, его останавливают – горшочек. Клятый горшочек, который он взял у зелейницы, заверив её, что непременно вернёт, – а теперь стоит этот горшочек Чомор знает где… точнее, знает и Вран: на полянке, к которой нужно разворачиваться и возвращаться.

Но если Вран будет ходить так туда-сюда, до деревни он не доберётся. Окоченеет прежде.

Вран знает и ещё одно правило: никогда не проси у нечисток никаких услуг, услужат так, что до конца жизни бед не оберёшься. Но он уже почти не чувствует пальцев ног, даже губами шевелить больновато – нет, Вран всё-таки попросит, просто так, чтобы нечистке придраться не к чему было.

И Вран говорит:

– Сходи за горшочком, красавица. А я тебе взамен расскажу, зачем мне лютым становиться, если тебе так любопытно.

Девушка снова прикусывает губу. Довольная – конечно, подловила, нашла, чем на крючок поймать.

– Нет, давай-ка по-другому, – качает она головой. – Ты мне сначала расскажи, а я тебе завтра горшочек принесу. Прямо к деревне твоей – до неё тебя доведу, у неё тебя оставлю. А то знаю я вас – бросишь одного, а ты дёру дашь, заблудишься ещё… Меня не обхитришь, Вран из Сухолесья.

Да и не собирался Вран с ней хитрить – ему правда горшочек нужен. Желательно прямо сейчас.

– Не могу я горшочка до завтра ждать, – стуча зубами, отвечает он. – Жене обещал, что принесу сегодня. Жена моя…

– …всё поймёт и меня поблагодарит за то, что я так легко тебя к ней отпустила, а не у себя оставила. Или непонятливая у тебя жена, Вран?

И кажется Врану, что на мгновение глаза её двумя недовольными огоньками поблескивают. И пробегается у него холодок по позвоночнику – необычный холодок, потусторонний такой.

– Как пожелаешь, красавица, – говорит он поспешно. – Только горшочек принеси обязательно.

– Обязательно, – эхом повторяет девушка. – А теперь рассказывай. И иди скорее, а то совсем к месту примёрзнешь.

Заботливая какая. Видно, ещё с ним не наигралась.

– Ну хорошо, – говорит он, трогаясь с места. – Зачем я хочу лютым стать… Ну а почему бы и нет? Кем мне ещё хотеть становиться – вороной, что ли? У нас в деревне так считают: если воля есть, то вол… лютый на тебя внимание обратит, главное – правильно попросить.

– И что, – спрашивает девушка, вновь идущая спиной вперёд. – Что же ты просишь всё неправильно?

– А никто не знает, как правильно просить, красавица, – отвечает Вран. Деревья начинают медленно расступаться – но это только половина пути. – А кто знает, тот уже не скажет. О лютах слышала, наверное? Может, и видела?

– О ком о ком

Сама ведь врёт и не краснеет – если вообще краснеть умеет.

– О племени лютов, что в глубине этого леса живёт, – поясняет Вран, решивший играть по её правилам. – Людей, которые серому понравились, и он их своими сделал. Теперь они где-то там, в своём мире обитают, а к нам не выходят. Из нашей деревни несколько поколений назад так люди уходили, да там и оставались. Не хотелось им к нам возвращаться. Там-то лучше.

– Не хотелось? – хмыкает девушка. – А может, не моглось? Может, они, наоборот, твоему серому не понравились? Когда люди в одиночку в лес уходят, всякое может случиться. И люты тут совершенно ни при чём.

– У серого нет причин за обычные просьбы наказывать, – возражает Вран. – Серый в основном либо в стороне стоит, либо помогает, это не медведь тебе какой-нибудь.

– Ну, допустим, – говорит девушка. – Но что-то… тухленький у тебя рассказ, Вран из Сухолесья. Мы ещё до деревни твоей не дошли, а он уже закончился. Расскажи мне о чём-нибудь другом. Как ещё ты к волку обращался?

– Говорила же, что видела.

– Может, не всё видела, – прищуривается девушка. – Может, не всё расслышала. Ты расскажи мне, расскажи. Путь долгий, а рассказывать ты умеешь – когда не выдумываешь.

Хрустит снег под ногами, чернеет небо над головой, путеводной наземной звездой вырисовывается перед Враном лицо девушки: он уже и не очень-то соображает, куда идёт, холод последние крохи разума разбрасывает, может, уже начала она его дурить, своими тропами от дома уводить да в глаза ему преданно смотреть.

– Хорошо, – говорит Вран.

Врану на самом деле есть что ей рассказать. Эти-то истории её наверняка увлекут – позабавят, во всяком случае.

Когда Вран понял, что дело дрянь и самостоятельно он в волка не превратится, сколько лютого не моли, сколько не представляй на охоте, что на четыре лапы встаёшь и шерстью обрастаешь, он взял дело в свои руки. Ни мать, ни отца расспрашивать не стал, хотя по возрасту они очень даже подходили – старыми были, мудрыми, все заговоры и способы знали. Начал сведения сам собирать, по крупицам.

Жила в деревне древняя бабка-ведунья, рассыпающаяся, зайдёшь к ней, выйдешь – а она уже и забудет, что ты у неё был. Идеально, как раз то, что нужно. К ней Вран и зачастил – только вот сам забыл, что у ведуньи ученица была, та самая зелейница.

Ведунья Врану много чего советовала, один совет невыполнимее другого. Сначала сказала уверенно: надо просто из водоёма попить, из которого до этого волки пили, и сразу всё получится – тем более, что от рождения тебе это дано, нужно только волка своего внутреннего подтолкнуть. «Ого, – подумал Вран тогда. – Так просто».

Водоём было найти несложно: не так уж и много их в лесу, этих водоёмов, а волки частенько мимо пробегают – наверняка хотя бы раз пили. Вран отпил из одного. Из другого. Из третьего. Ничего не получалось – он вернулся к ведунье. Ведунья задумалась, хлопнула себя по лбу и сказала: «А ты что же, милый мой, не в серой одёжке это делал?»

«В серой одёжке». И правда – как Вран сам до этого не догадался?

Что ж, серая одёжка у них в деревне была, даже в нескольких штуках – обрядовая, для старейшин. Повезло, что отец Врана был одним из них. Вран у него перебитую в меховую накидку волчью шкуру и стащил; никто ради этой шкуры волка, конечно, не убивал, нашли мёртвым в лесу, поняли, что сам пришёл – им помочь. И заново началось: одна речушка, второе озерце, третье болотце. И опять – никаких плодов.

«А ты что, о речках подумал? – удивилась ведунья. – Нет, мой милый, надо из следа лютого испить, какие тебе речки?»

Замечательно. Вран уже начал сомневаться, что ведунья вообще хоть в чём-то сведуща, но на помощь вдруг пришла юная зелейница.

«Ты на неё не сердись, – сказала. – Она уж целый век прожила, слишком много знает, вот и путается всё в голове. Пойдём лучше вместе в лес – я знаю, где там тропы серые».

До этого Вран с зелейницей и двумя словами не перебрасывался – странная девка была, не дурная, но уж больно хитролицая. И имя такое нелепое – Латута. Действительно Латута с ним в лес пошла, действительно след волчий нашла. Чудной след был – один-единственный, до краёв водой наполненный, хотя никакого дождя уж неделю не было. Но Вран подумал – ладно. Может, специально для него волк послал, чтобы подсобить.

Что специально для него – это Вран угадал.

Стоило Врану на четвереньки опуститься да к следу наклониться, грянул хохот. Выскочили из-за деревьев и Войко, и Ратко, и даже Деян, которого Вран когда-то другом своим считал. Двенадцать лет тогда Врану было – много уже времени прошло, уже шесть раз по двенадцать волк луну съедал, теперь он друзьями никого не называет.

А след волчий чем-то скисшим, перебродившим отдавал – хорошо, что Вран его так и не попробовал.

Тогда Вран понял: нужно действовать хитрее. Скрытнее.

Ни с какими ведуньями ни при каких Латутах он больше не разговаривал, деревенским больше о своих надеждах не рассказывал – только они всё равно откуда-то всё прознавали, деревенские. Вран с гостями из других деревень общался, с менялами в месяцы обмена, из обрывков чужих разговоров что-то новое узнавал, из пьяных россказней во время провожаний тех, чьи души в Ирий улетели. Много было этих россказней – одни причудливее других. Через что только Вран не прыгал, во что только не пролезал, через что только не перешагивал. Что только не ел – даже мясо волчье вяленое доставал, даже мозги волчьи сушёные… последние вещи свои отдавал, ни с кем не делился – хотя и не был уверен, правда ли это волчье всё, не проверишь ведь. В полдень и полночь по опушке леса бегал, как в междумирье, и семь раз вокруг семи деревьев, даже ведьмин пояс достал – так он и лежит где-то под кроватью, глупый, бесполезный пояс. Год, другой, третий проходил – Вран то забывал об этом почти, то снова вспоминал, отчаянно и ярко: нет, нет уж, не дождётесь, он получит то, что хочет, и хоть кол на голове тешите.

Девушке он, конечно, сокращённую версию рассказывает – без таких чувств, поспокойнее.

Но та всё равно опять хохотать начинает.

– Мозги сушёные? – переспрашивает она, и сияют весельем глаза её, и расплываются в улыбке губы. Красивая всё-таки нечистка. Хоть и смеётся над ним постоянно – обычно Вран этого терпеть не может, но ей прощает. – Пояс ведьмин? Я о таком и не слышала даже! Вот же придумаете!

– Не я это придумывал, красавица, – отвечает Вран. – Знал бы, как правильно, сделал бы сразу и народ бы не смешил. И тебя.

– Ну меня-то можно посмешить, – замечает девушка. – Меня посмешить – это дело хорошее, Вран из Сухолесья. Пока меня смешишь – и время быстро идёт, верно же? Вот, смотри: пришли уже.

Вран моргает. Отводит взгляд с её лица – и понимает, что она права. Вот конец леса, вот поле заснеженное, а вот и частокол их деревни – невысокий частокол, прохудившийся, какую зиму уже его уплотнить хотят, да всё руки не доходят. Кажется Врану, что он кого-то и в возвышающейся над оградой хлипкой сторожке видит; может, не одного даже, а двоих.

– Стой, стой, – шипит он, тревожно девушку за руку перехватывая: навострилась уже прямиком ко входу. – Ты что, с ума сошла? Надо в обход…

Вран осекается. Слишком уж тёплая у девушки рубаха, словно только с печки сняла. Промёрзнуть уж давно должна была, если только…

…кожа не греет…

И снова странность: разве у нечисток кожа тёплой бывает? Неживые они, неоткуда теплу взяться, нечему тело согревать – душа-то в нём есть, да только неправильная уже, искажённая, совсем по другим правилам живущая.

– …идти? – заканчивает за него девушка невозмутимо, и не думая руку выдёргивать. – Что же ты, жену предупредил, а сторожей не предупредил, Вран двадцати четырёх лет от роду? Странная у вас деревня – нос в чужие дела ночные совать… Мало ли за чем ты в лес пошёл?

– Примета это плохая, красавица, – заявляет Вран. – За чем пошёл, то мог не получить, а нечисток за собой привёл. Вот как тебя, например. Что ты думаешь, по головке меня за это погладят?

– Да не нужна мне твоя деревня, – пожимает плечами девушка. – Но если хочешь ещё погулять…

Конечно, Вран не хочет – но выбора у него нет. Он тянет девушку за собой, вдоль границы между лесом и полем, затем спохватывается, разжимает пальцы. Девушка смешливо фыркает, но ничего не говорит.

Так и идут они в непривычной тишине, пока не скрывается впереди сторожка, а круглая изгородь деревни не делает поворот: вот здесь уже можно из леса выйти, здесь Врана уже точно не заметят. Если вообще заметили бы. Ночевать сегодня поставили Деяна – и он, скорее всего, правда там ночует, а не покой соплеменников охраняет. Не помогло Деяну его имя, не отличается он деятельностью. Только всё мечтает, как воином станет великим без всякой волчьей силы и однажды деревню защитит, а девки его, развесив уши, слушают.

– Что-то ты притихла, красавица, – замечает Вран, когда они сворачивают в поле, и его сапоги проваливаются в снег по самые голенища. – Не нравится дух деревни нашей? У нас здесь много оберегов, на любой вкус. Может, лучше в лесу своём останешься?

– От меня у вас оберегов нет, – хмыкает девушка, быстро и ловко ступая по снегу – словно не по сугробам идёт, а по хорошо протоптанной летней тропинке.

Она уже не перед Враном пятится – рядом шагает, уверенно так. Вран всё пытается в её глазах хоть какой-то отблеск страха уловить, отвращения – но тщетно.