Ужас промелькнул в глазах друга. Я понял, что Макс представил, как ему тоже достанется от моих родителей.

– Давай так, – сказал он в лифте, когда мы поднимались. – Я позвоню в звонок и убегу, не хочется слушать, как твои предки будут меня отчитывать. Я ведь старше.

Вскоре мы уже ехали на троллейбусе в Морозовскую больницу. Родители потом долго упрекали себя, почему не поймали машину – тогда стоило лишь вскинуть руку у обочины, как рядом с визгом оттормаживалась «шестёрка» или «Москвич», но, увидев мою травму, они пришли в ещё большее замешательство, чем я сам.

Через час высокий доктор с засученными рукавами халата вправил мне перелом под экраном рентгена, наложил гипс и отправил в палату, перед этим намазав на кончик моего носа большую каплю вязкого, как замазка, гипса.

– До выписки не думай смывать, а то кость не срастётся, – подмигнул мне травматолог на прощание.

Удерживая в здоровой руке пакет с вещами, я открыл дверь в шестиместную мужскую палату. На меня разом обернулись пять пацанов, у каждого из них на кончике носа застыла крупная капля гипса. Я прошёл к единственной застеленной кровати и положил вещи на тумбочку.

– Миша, – протянул мне не загипсованную левую руку коренастый парень, на вид моего возраста. – Старший по палате.

– Лёша, – пожал я здоровой правой рукой его левую. – Новенький.

– Давай обживайся, у нас тут весело, – подмигнул мне новый знакомый. – Во вкладыши рубишься?

– Конечно! – ответил я.

– Я уже левой наблатыкался переворачивать, – сказал он и посмотрел на перекинутую через шею верёвочку, на которой висела облачённая в гипс правая рука. Окинув меня хитрым взглядом, добавил: – С собой-то есть?

– Н-н-н-нет, я же в больницу не собирался, – промычал я озадаченно.

– А как играть будешь? – Миша вдруг посмотрел на меня холодно.

– Даже не знаю, может, попрошу родителей привезти, хотя вряд ли они найдут. – Я начал было придумывать выход из ситуации, но Миша меня перебил:

– Есть один вариант. – Он опустил глаза на тапок, которым шаркал по старому линолеуму больничной палаты. – Тебе вот что родители на гостинцы привезут?

– Ну не знаю, обещали вроде яблоки, суп куриный. – Я говорил первое, что приходило в голову.

– Пока холодно. – Миша сплюнул через зубы прямо на пол.

– Хотя… – начал вспоминать я наш разговор с родителями в приёмном, – обещали достать бананы.

– А пепси-колу что, не привезут? – с надеждой поднял глаза Миша.

– Колу точно не привезут, – расстроил я нового знакомого.

– Ладно, бананы тоже канают, – подумав, согласился он. – Меняю пять вкладышей на один банан. Тебе для игры нужно минимум десять. Согласен?

– Согласен, – кивнул я.

Миша подошёл к своей кровати, поднял матрас, извлёк из потёртого конверта десять вкладышей от жвачки «Турбо» и протянул мне.

– Так у меня же ещё нет бананов, – удивился я.

– Сегодня нет, завтра будут. Накинешь один банан типа как проценты, делов-то, – подмигнул мне Миша.

Началась больничная жизнь. С утра мы ходили гурьбой на завтрак, потом делили родительские гостинцы, получали свои уколы, рубились во вкладыши.

Как-то ближе к вечеру дверь в палату широко распахнулась. Вместо медсестры к нам зашёл взъерошенный парень в красной байковой рубашке, с загипсованной рукой и желтеющим фонарём под глазом, за ним семенили четыре пацана поменьше.

– Здорово, пацаны, – нагло сказал пришелец.

– Вован с шестёрками заявился, – шепнул мне мой тёзка Лёха, обитавший на соседней койке. – Сейчас мзду будет брать.

– Чё, как дела, никто не обижает? – поинтересовался он у Миши, который завтра собирался на выписку.

– Всё спокойно, Вован, можешь не переживать. – Голос у Миши слегка ослаб.

– Чё по конфетам? – Вован окинул взглядом обитателей палаты и, разглядев во мне новенького, подошёл к моей кровати.

– Вован, – протянул он руку, на которой я увидел сбитые костяшки – признак дворового хулигана.

– Лёха, – пожал руку я.

– Конфеты есть, Лёха? – спросил, заглядывая в глаза, Вован.

– Есть немного, родители привезли, а что? – озадаченно ответил я.

– Надо бы поделиться, а то к нам родители не приезжают. – Он кивнул в сторону пацанов: – Моя братва конфеты видит очень редко.

– Это не просто так, а за безопасность, – пискнул из-за спины своего пахана один из его помощников.

– А что, в больнице опасно? – удивился я.

– А ты как думал, – нагонял убедительности Вован. – Видишь? – завёрнутой в гипс рукой показал он на свой правый глаз. – Защищал честь нашего отделения от беспредельщиков из четвёртой травмы. Если не я, они у вас все передачи отожмут.

Я посмотрел на Мишу, тот утвердительно качнул головой – надо. Ну и порядки в больнице, прям как в чужом районе, подумал я и достал из тумбочки крепко завязанный мамой пакет с моими любимыми конфетами «Кара-Кум».

– Возьму не больше половины, – радостно улыбнулся Вован и, действительно, отсчитал лишь восемь штук.

– По две на брата, – подмигнул мне уже от двери, и процессия направилась дальше.

Перед сном Миша рассказал мне историю Вована. Парень оказался из неблагополучной семьи, отчим пил, бил мать, мешавшего им жить Вована несколько раз хотели отдать в интернат, но каждый раз заступалась бабушка. А месяц назад отчим среди ночи зарезал Вованову маму. Вован, бросившийся на её защиту, получил сложный перелом предплечья.

Возвращаться Вовану было некуда, да и не хотелось. Тут как нельзя кстати врачи сказали ему рукой в гипсе не ударяться, иначе произойдёт смещение отломков, придётся заново вправлять кости и гипсовать руку.

– Поэтому каждый раз перед контрольным рентгеном Вован ночью бьётся гипсом о стену. Врачи смотрят на снимок, пожимают плечами и перекладывают повязку, оставляя Вована в больнице ещё на неделю. А потом всё повторяется, – открывал мне шокирующие подробности Миша.

– Получается, он долго здесь лежит? – спросил я.

– Вован здесь уже почти месяц, сколотил банду из таких же отморозков и контролирует все палаты нашего отделения, – шептал мне в ночи Миша. – А ещё, – он на секунду задумался, – только, чур, я тебе этого не говорил, ночью он иногда вспоминает о маме, накрывается одеялом с головой и кричит в подушку.

Ближе к утру сквозь сон я расслышал несколько гулких ударов, будто чем-то твёрдым били о стену, а через несколько минут по отделению пронёсся глухой, сдавленный крик.

Словечки

Считается, что свой язык есть у каждого поколения. Жаргон, словечки, сокращения, понятные только нам, родившимся в одно время на определённом участке суши. Нас иногда не понимали родители, а бабушки и дедушки и вовсе раздражались – говори, в конце концов, по-русски. Теперь и я оказался в их положении, порой с трудом понимаю, о чём говорят мои дети. Вслушиваясь в их речь, я признаю, что многие из наших слов умерли, не найдя своего места в быстро меняющемся мире. Их заменили новые, модные, в большинстве своём англицизмы. В наше же время почти все жаргонные слова были выходцами из лагерного прошлого, адаптацией фени к «цивильной» жизни. Как говорил безногий сосед дядя Серёжа: «Треть России сидела, треть сидит, треть готовится сесть». Наверное, это даже к лучшему, что современные московские дети так не говорят.

Вот, например, зыко. Спроси современного тинейджера, что означает зыко, он удивлённо пожмёт плечами. Если надо, погуглит и узнает, что это слово происходит от уголовного «зыкать» – смотреть. Удивится, что никогда не слышал подобного выражения. А мы этим словом обозначали всё, представляющее интерес. «Пошли гулять, на улице зыко» – значит, распогодилось, из-за туч выглянуло солнце. «Зыкинский у него велик» – это про мечту большинства из нас, велосипед «Аист», подаренный родителями кому-то из друзей. «Зыковский вид с этой крыши» – значит, ты стоишь на вершине двадцатипятиэтажной бетонной коробки, и у тебя от высоты внезапно перехватило дыхание. «Зыко, зыко, зыко», – постоянно звучало вокруг, и так удивительно, что сейчас услышать это слово практически невозможно.

Смотреть у нас обозначало слово зырить. Зырили на всё – начиная от первых иномарок и новой джинсовки одноклассницы и заканчивая пожаром в соседней школе. Пошли позырим? Пошли.

Шухер – ещё одно тюремное словечко, пришедшее в наш дворовый лексикон. На шухер вставали каждую перемену, ибо внезапно вернувшийся учитель вполне мог не пережить того, что происходило в классе. Кричащий шёпот часового «Ш-шу-у-ухер!» за долю секунды приводил всех в сознание, и перевёрнутые парты мгновенно возвращались на своё место, с доски стирались похабные надписи и рисунки, половая тряпка летела из рюкзака отличницы обратно в ведро.

Атас – иногда вместо «шухер!» можно было крикнуть так. Особую популярность слово приобрело после одноимённого хита группы «Любэ». Гуляйте мальчики, любите девочек.

Капец – это всё. Двойка за переводную контрольную, порванные в первый же день индийские джинсы, найденные родителями сигареты. Есть ли жизнь по ту сторону капца, дворовой науке было неизвестно, но иногда вместо капца могли наступить кранты. В чём разница – уже не упомнишь.

Облом – тот самый момент, когда внезапно наступил капец. А ещё можно было обломаться, придя в видеосалон, где все места заняты, или, понадеявшись на хорошую оценку, увидеть в дневнике парашу или кол.

Кайф – полный антипод облома. Это когда в дневнике горит красным вожделенная пятёрка. Или идёт игра, и ты переворачиваешь редкие вкладыши один за другим. Или удалось выиграть в пха – ещё одну азартную игру нашего детства. Играли в неё на деньги, например, ты клал на пол три копейки, и друг клал свои три копейки сверху. Скидывались на камень-ножницы, кто ходит первый, и, если везло, нужно было с первого раза резким выдохом, с характерным звуком «пха», перевернуть деньги орлом наверх. В качестве орла в те годы выступал герб Советского Союза. Перевернул – забираешь обе монеты, если одна осталась лежать решкой наверх – попытка переходила к товарищу, и каждый мог остаться при своих, а не перевернул ни одной – с ужасом смотрел, получится ли это сделать у твоего противника.

Слинять – это слово означало быстрый способ сделать так, чтобы тебя здесь не было. Через секунду. Нет, раньше. Обычно линяли по серьёзным поводам. Например, где-то разбили, нахулиганили, и ситуация грозила самыми серьёзными последствиями вплоть до «высшей меры наказания». Этой мерой была окутанная мифами детская комната милиции.

Однажды мы с Максом слиняли на чердак собственного дома. Но сначала купили презерватив. Эта советская редкость «Резиновое изделие № 2» иногда появлялась в дежурной аптеке на соседней улице. Вещь была нужная. Во-первых, презик можно было надуть и, потерев о волосы, подкинуть к потолку. Наэлектризованный кабачок намертво приклеивался к бетонному потолку класса, достать его без потери репутации не получалось. Учительница моментально оказывалась в невыгодном положении – вычислить виновника шансов нет, заставить кого-то из учеников трогать руками шарик – тоже. Приходилось либо вести урок под презервативом, либо, зарабатывая насмешки, лезть за ним самой. А однажды новенькая учительница математики пришла на урок в новом импортном платье, на котором сплошь закаты, шезлонги и крупными буквами Beach. Прямо над её головой к потолку намертво приклеилось резиновое изделие. Урок в тот день так и не состоялся: успокоиться долго не могли даже отличницы с первой парты.

Во-вторых, из презерватива получался отличный «капитошка» – наполненный водой и раздутый до огромных размеров, он летел с крыши вниз и окатывал прохожих мощными брызгами.

Продавать презерватив десятилетним школьникам, конечно, никто не собирался, но умелая постановка вопроса «папа дал мне деньги и сказал купить это в аптеке» загоняла провизора в тупик. Не скрывая своего презрения, грузная женщина в засаленном белом халате бросала под стекло туго запечатанное изделие, и мы, чувствуя себя победителями, бежали наполнять покупку водой или воздухом.