Мы поднялись по кривым лестницам, оставив позади макеты деревни Гастейс^[5], первого поселения, на месте которого впоследствии был возведен город. Эстибалис остановилась, чтобы достать ключи от внутреннего помещения Старого собора, одного из символов нашего города, восстановленного и переделанного большее количество раз, чем мой детский велосипед. Плакат с чертежами работ встречал нас по правую руку.

Я знал наизусть все главные места нашей провинции; я хранил их у себя в височной доле с тех пор, как двойное убийство в дольмене двадцать лет и четыре месяца назад потрясло целое поколение виторианцев.

Дольмен под названием «Ведьмина Лачуга», кельтское урочище Ла-Ойя, римские солончаки Аньяна, Средневековая стена… таковы были места, избранные серийным убийцей, чтобы превратить Виторию и провинцию Алава в арену для хроник в мировых теленовостях. Появились даже туристические маршруты, проходящие по местам, которые благодаря этим событиям обрели новую жуткую славу.

В ту пору мне было двадцать, и эти события впечатлили меня до такой степени, что я решил стать полицейским. За расследованием я следил с одержимостью вчерашнего подростка, зацикленного на определенной теме. Анализировал скудные сведения, опубликованные в «Диарио Алавес», и думал: «Я бы справился с этим лучше. Они бестолковы, они не учитывают главного: мотивация, причина преступления». Да: в свои двадцать лет я считал себя умнее полиции, как бы ни наивно казалось мне это сейчас.

В итоге реальность ударила меня по лицу сильнее боксерской перчатки; она ошеломила меня, как и всю страну. Никто не ожидал, что виновным окажется Тасио Ортис де Сарате. Убийцей мог оказаться кто угодно: сосед, монахиня ордена Клариссы, пекарь. Да хоть сам мэр…

Но только не он, наш местный герой, который был для нас больше чем идол: мы ему подражали. Медийный археолог, неизменный участник телешоу с рекордным количеством показов в каждом эфире, автор таинственных книг по истории, чьи тиражи расхватывали в считаные недели, Тасио был самым харизматичным и неотразимым человеком, рожденным в Витории за последние десятилетия. Умный, красивый, мужественный, по единодушному мнению всех женщин. Кроме того, у него был двойник.

Да, самый настоящий двойник.

Двое на выбор: у Тасио был брат, однояйцевый близнец, точная его копия – даже ногти стриг так же. Не отличишь. Оптимист, как и Тасио, из хорошей семьи, весельчак, гуляка, образован, хорошо воспитан… Им сравнялось всего двадцать четыре года, а у ног их была уже вся Витория. Их ждало будущее не просто блестящее, а звездное, стратосферное.

Игнасио, его брат-близнец, встал на путь защиты закона: в тяжелые годы он сделался полицейским, к тому же был самым крутым и дельным парнем в нашем подразделении. Никто не ожидал, что история замкнется на этих двух братьях и все кончится так, как кончилось. Всё, повторяю, всё было слишком чудовищным и жестоким.

Один из братьев нашел неопровержимые доказательства того, что его брат-близнец – наиболее преследуемый серийный убийца во всем демократическом мире, и ему самому пришлось отдать приказ о задержании, при том что до последнего момента братья были нераздельны, как сиамские близнецы… Игнасио стал человеком года, всеми почитаемым героем, который лично арестовал опаснейшего преступника и сделал то, на что способны немногие: выдал собственную кровь, посадил за решетку собственную жизнь.

Но вот что меня беспокоило: как «Диарио Алавес», так и «Коррео Виториано» – две наши местные газеты, непримиримые соперники – в эти дни наперебой писали о том, что Тасио Ортис де Сарате через пару недель временно выйдет на свободу: после двадцати лет тюремного заключения его ожидает свобода. И сейчас, именно сейчас город с самым низким уровнем преступности на севере страны внезапно потрясен двумя убийствами, которые обрушат мрачную статистику преступлений…

Я покачал головой, словно стараясь отпугнуть призраков. Выводы следовало отложить до лучших времен и сосредоточиться на том, что нас ждет впереди.

Мы вошли в недавно отреставрированную часовню, и мне действительно пришлось наклонить голову – такими низкими были потолки. Внутри пахло свежей древесиной. Я осторожно ступал по плиткам из серого камня. После безупречной машинной полировки XXI века они выглядели совсем новыми, и жаль было пачкать их уличной обувью. Две толстые колонны перед нами выдерживали, как могли, истинный вес старого собора – тяжесть веков, которая наваливалась на них всей своей громадой.

Увидев два неподвижно лежащих тела, я почувствовал болезненный спазм в желудке. Но сдержался.

С усилием, но сдержался.

Криминалисты в белых скафандрах и мягких башмаках заканчивали осматривать картину преступления. Они установили несколько прожекторов, освещающих темную часовню; кажется, фотографы уже сделали свое дело, потому что на полу я увидел несколько метрических контуров. Эстибалис попросила эскиз сцены и, не спеша осмотрев его, протянула мне.

– Только не говори, что им по двадцать лет, Эсти, – взмолился я.

«Любой другой возраст, только не двадцать лет».

Жертвам предыдущего серийного убийцы было по пятнадцать. Четыре пары, девочки и мальчики, юноши и девушки, обнаженные, и каждый ласково прижимал ладонь к щеке другого в преисполненном нежности жесте, который никто не мог объяснить, особенно после того, как выяснилось, что ни в одном из случаев жертвы даже не были знакомы друг с другом. Зато все четверо – с двойными фамилиями, типичными для уроженцев Алавы: Лопес де Арментия, Фернандес де Ретана, Руис де Аркаут, Гарсиа де Викунья, Мартинес де Геренью…

В дольмене Ведьмина Лачуга, в одном из городков Алавы под названием Эльвильяр, обнаружили безжизненные тела новорожденных. Немногим позже на кельтском урочище Ла-Ойя в Лагуардии^[6] были найдены мальчик и девочка пяти лет. Руки, утешающие друг друга, взгляд, затерянный в небесах…

В соляной долине Аньяна, где еще во времена римлян процветала добыча соли, обнаружили тела мальчика и девочки десяти лет. Когда волна убийств докатилась до Витории и возле Средневековой стены были найдены трупы пятнадцатилетних подростков, общий психоз дошел до такой степени, что мы, молодежь двадцати лет, не выходили из дома, играя в мус^[7] с бабушками и дедушками. Никто не отваживался разгуливать по Витории поодиночке. Складывалось впечатление, что возраст жертв увеличивался в соответствии с хронологией нашей земли. Все очень хронологично, все так, как нравилось Тасио.

Потом его поймали. Инспектор Игнасио Ортис де Сарате приказал задержать Тасио Ортиса де Сарате, самого известного и любимого археолога страны. Его судили, признали виновным в совершении восьми убийств и посадили в тюрьму.

Урожай убитых виторианских детей прекратился.

Голос напарницы вернул меня в настоящее.

Судебный эксперт, доктор Гевара, худая пятидесятилетняя женщина с выпуклыми нарумяненными скулами, вполголоса болтала с судьей Олано, пожилым, грузным и коротконогим человеком с широкой спиной, который слушал ее, поставив одну ногу в направлении двери, словно желая побыстрее сбежать из этого места. Мы старались их не отвлекать: поглощенные беседой, они явно не желали, чтобы кто-то их прерывал.

– Личность убитых пока не установлена, – вполголоса сообщила мне Эстибалис. – Проверяем сводки о пропавших. С виду и парню, и девушке около двадцати. Ты думаешь о том же, что и я, верно, Кракен?

Иногда она называла меня детским прозвищем – одна из дружеских привычек, не исчезнувших со временем.

– Неужели это то, о чем я думаю? Быть такого не может, – прошептал я, держась за подбородок.

– Тем не менее это так.

– Пока неизвестно, – перебил я ее в некотором раздражении.

Она промолчала.

– Пока ничего не известно, – повторил я, отчасти чтобы убедить себя самого. – Давай займемся тем, что имеем. Потом в кабинете на трезвую голову все это подробно обсудим.

– Договорились. Что ты видишь?

Я приблизился к телам жертв, уперся руками в колени и пробормотал свое обычное заклинание:

«Здесь заканчивается твоя охота и начинается моя».

– Три эгускилора^[8], три цветка солнца, – сказал я наконец. – Кто-то положил их между головами убитых и по обе стороны ног. Не понимаю их значение в этой сцене.

В культуре басков эгускилор был древним символом защиты: эти цветы вешали в дверях домов, чтобы защитить их от ведьм и демонов. Однако в нашем случае никого они, разумеется, не защитили.

– Я тоже не понимаю, что они тут делают, – согласилась Эстибалис, подойдя ко мне ближе. – Итак, о жертвах: юноша и девушка, белые, возраст – двадцать или двадцать с чем-то. Лежат на спине, голые, лицом вверх на полу собора. Не вижу ножевых ранений, следов от удара и прочих признаков насильственной смерти. Хотя… посмотри-ка: у обоих сбоку на шее маленькое входное отверстие. Прокол чем-то острым. Видимо, обоим что-то вкололи.

– Надо будет дождаться токсикологического заключения, – сказал я. – Придется послать образцы на анализ в лабораторию судебной экспертизы в Бильбао. Это могут быть наркотики или психоактивные вещества. Что-нибудь еще?

– Одна рука каждого лежит на щеке другого. Судебный эксперт пока не установил время смерти, но тела не успели окоченеть, а значит, смерть наступила несколько часов назад, – добавила Эсти. – Попрошу криминалистов, чтобы надели им на руки бумажные пакеты. Не похоже, чтобы жертвы защищались, но заранее ничего сказать нельзя.

– Кажется, они чем-то пахнут… – Я поманил ее пальцем. – Что это, бензин? Запах слабый, но отчетливый. Бензин или нефть.

– У тебя тонкое обоняние. Я не почувствовала, – заметила Эсти, нагнувшись к лицам.

– Предстоит определить причину смерти. Думаешь, их тоже отравили, как и предыдущих? Может, заставили наглотаться бензина?

Я размышлял, глядя на лицо девушки. На нем застыла гримаса боли. Жертва умерла в мучениях, так же как и юноша. Я осмотрел волосы юноши. Недавно их остригли по бокам, и челка все еще держалась благодаря гелю для волос: видимо, парень ходил в хорошую парикмахерскую. По всей видимости, он заботился о себе. Девушка тоже была хороша собой. Ухоженные брови, отсутствие дефектов на коже или прыщей – убитая выглядела как современная девушка, которая с раннего возраста использует кондиционер для волос и прибегает к салонным косметическим процедурам.

«Маленькие пижоны», – мелькнуло в голове. Как и прошлые жертвы. Но я быстро понял, что ошибаюсь.

– Эстибалис, – окликнул я. – Мы должны отбросить прежние версии и начать все сначала. Нельзя рассматривать предыдущий сценарий; мы оба поторопились, сравнивая это преступление с прошлыми. Мы до них еще доберемся. Давай займемся нашим случаем, а потом уже будем сравнивать.

– Думаю, именно так рассуждает убийца или убийцы. Сценарий слишком напоминает прежние преступления. Если ты спросишь меня о жертвах, Кракен, я бы сказала, что это все та же серия, начатая двадцать лет назад.

– Да, но разница есть. Не думаю, что эти умерли от яда. Хотя пресса так и не уточнила, какой именно тогда был яд. Не верю и в то, что их накачали бензином. Для этого потребовалось бы довольно большое количество бензина, и запах был бы гораздо сильнее, не говоря о химических ожогах, которых мы не видим. Такое впечатление, что они сделали один-два глотка, не больше.

Я посмотрел на лицо юноши. Его выражение казалось мне странным: рот сомкнут, губы немного втянуты внутрь, как будто он кого-то кусает.

Внезапно я кое-что заметил и наклонился к девушке.

– Обоим рот залепили лентой, а потом рывком ее со-драли. Смотри.

Действительно, вокруг губ виднелся прямоугольный отпечаток клейкой ленты, которая слепляла губы жертв из-за раздражения кожа слегка покраснела.

Внезапно в каменной тишине подземелья, нагонявшей страх и тоску, послышались какие-то звуки. Жужжание: слабое, но неприятное.

Я подал знак Эстибалис, чтобы она замолчала, и приблизил ухо к лицу юноши, почти коснувшись его. Что за чертов звук? Я закрыл глаза и целиком сосредоточился на странном жужжании, пытаясь установить его источник, а также место, где оно слышнее всего. Я едва не касался щекой кончика носа жертвы: звук явно шел изо рта.

– У тебя есть ручка?