Полина Саймонс: Татьяна и Александр

Вновь посвящаю книгу дедушке и бабушке, девяноста восьми и девяноста четырех лет, которые продолжают сажать огурцы и цветы и всю жизнь живут счастливо, а также нашему хорошему другу Анатолию Студенкову, оставшемуся в России и обделенному счастьем

И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко скачущем коне.
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.

Александр Пушкин

Paullina Simons TATIANA AND ALEXANDER Copyright © 2005 by Paullina Simons All rights reserved

Перевод с английского Ирины Иванченко

Оформление обложки Ильи Кучмы

© И. В. Иванченко, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025 Издательство Азбука®

Пролог

Бостон, декабрь 1930 года

Александр Баррингтон стоял перед зеркалом и завязывал красный галстук бойскаута. Вернее, он всего лишь пытался поправить его, поскольку не мог оторвать взгляд от своего лица, непривычно хмурого, с опущенными уголками рта. Именно сегодня он, суетливо теребя галстук, был не в состоянии толком завязать его.

Отойдя от зеркала, Александр со вздохом оглядел небольшую комнату. Ничего примечательного: деревянный пол, тусклые желтовато-коричневые обои, кровать, тумбочка.

Комната не имела значения. Это была не его комната. Это была съемная меблированная комната, вся мебель в которой принадлежала живущей внизу домовладелице. Его настоящая комната находилась не в Бостоне, а в Баррингтоне. Ему очень нравилась его старая комната, и никакая другая с тех пор не вызывала у него тех же чувств. За два года, прошедшие с того момента, как отец продал их дом и забрал Александра из Баррингтона, он сменил шесть разных комнат.

Теперь он покидал и эту комнату. Хотя это не имело значения.

Скорее, не это имело значение.

Александр снова взглянул в зеркало. Потом подошел к нему и, прижавшись к стеклу пылающим лицом, глубоко вздохнул и прошептал:

– Александр, и что теперь?

Его лучший друг Тедди считал отъезд Александра из страны самой волнующей на свете вещью.

Александр был решительно не согласен с ним.

Через приоткрытую дверь он слышал, как препираются мать с отцом. Он не придал этому значения. Они всегда спорили в стрессовых ситуациях. Наконец дверь открылась, и вошел его отец Гарольд Баррингтон.

– Сынок, ты готов? Внизу нас ожидает автомобиль. И там ждут твои друзья, чтобы попрощаться. Тедди спросил меня, не хочу ли я взять с собой его вместо тебя. – Гарольд улыбнулся. – Я ответил, что могу. Что скажешь, Александр? Хочешь поменяться местами с Тедди? Жить с его полоумной матерью и еще более полоумным отцом?

– Да, потому что мои родители такие разумные, – ответил Александр.

Отличительной чертой худощавого невысокого Гарольда был твердый подбородок на квадратном лице. В свои сорок восемь лет он неплохо выглядел. Его светло-каштановые волосы начали седеть, но не поредели, а голубые глаза смотрели пронзительно. Александру нравилось, когда отец был в хорошем настроении, и тогда его глаза отчасти теряли свое серьезное выражение.

Оттолкнув Гарольда в сторону, в комнату стремительно вошла мать Александра Джейн Баррингтон, одетая в свое лучшее шелковое платье, со шляпкой-таблеткой на голове.

– Гарри, оставь мальчика в покое. Видишь, он старается подготовиться. Машина подождет. Как и Тедди с Белиндой. – Она пригладила густые и длинные темные волосы, убранные под шляпку; в речи Джейн еще оставались следы округлого итальянского акцента, от которого она не смогла полностью избавиться, с тех пор как в семнадцать приехала в Америку. – Знаешь, мне никогда не нравилась эта Белинда, – понизив голос, сказала Джейн.

– Знаю, мама, – отозвался Александр. – И поэтому мы уезжаем из страны, да?

Он посмотрел на их отражение в зеркале. Внешнее сходство с матерью бросалось в глаза, однако он надеялся, что по характеру больше похож на отца. Пока он толком этого не знал. Мать смешила его, отец приводил в замешательство.

– Папа, я готов, – произнес Александр.

К ним подошел Гарольд и положил руку на плечо сына:

– А ты считал приключением клуб бойскаутов.

Этот клуб много значил для Александра.

– Папа… – начал он, глядя не на отца, а в зеркало, – если у нас там не сложится… мы сможем вернуться, правда? Мы сможем вернуться в… – Он замолчал, не желая, чтобы отец услышал дрожь в его голосе, и, глубоко вздохнув, закончил: – В Америку?

Гарольд не ответил, и Джейн подошла к Александру, стоявшему теперь между родителями: мама на небольших каблуках на три дюйма выше отца, который был на добрых полтора фута выше Александра.

– Скажи мальчику правду, Гарольд. Он заслуживает того, чтобы знать ее. Скажи ему. Он достаточно взрослый.

Гарольд вздохнул:

– Нет, Александр. Мы не вернемся. Мы намерены сделать Советский Союз нашим постоянным домом. В Америке места для нас нет.

Александру хотелось возразить, что для него здесь есть место. У Александра всегда было свое место в Америке. Тедди и Белинда были его друзьями с трех лет. Он вырос в Баррингтоне, крошечном городке, где дома с черными ставнями были увенчаны крышами, обшитыми белым гонтом. Там были три церкви со шпилями и короткая главная улица, протянувшаяся на четыре квартала от одного края городка до другого. В лесах вблизи Баррингтона прошло счастливое детство Александра. Но он знал, что отец не хочет этого слышать, поэтому ничего не сказал.

– Александр, мы с твоей матерью абсолютно уверены в том, что для нашей семьи это правильное решение. Впервые в жизни мы наконец сможем делать то, во что верим. Мы больше не станем впустую болтать о коммунистических идеалах. Легко рассуждать о переменах, живя в полном комфорте, правда? Что ж, теперь мы намерены жить согласно нашим убеждениям. Ты ведь знаешь, за это я боролся всю свою сознательную жизнь. Все происходило на твоих глазах. Ты видел меня. И свою маму тоже.

Александр кивнул. Он видел, как они живут. Отца и мать не раз арестовывали за их принципы. Он навещал отца в тюрьме. В Баррингтоне к ним относились настороженно. В школе над ним смеялись. Он постоянно ввязывался в драки, защищая принципы отца. Он видел, как мать стоит рядом с отцом в пикете на акции протеста. Как-то раз они втроем отправились в Вашингтон, округ Колумбия, на парад гордости коммунистов перед Белым домом. Там их тоже арестовали. Александр, которому было семь лет, провел ночь в центре заключения для несовершеннолетних нарушителей. Но, с другой стороны, он был единственным мальчиком из Баррингтона, побывавшим у Белого дома.

Он считал, что они многим пожертвовали. Он считал, что, порвав с семьей и отказавшись от дома, бывшего родовым гнездом Баррингтонов на протяжении восьми поколений, они уже принесли большую жертву. Он считал, что, ютясь в тесных съемных комнатах в шумном и пыльном Бостоне и распространяя социалистические идеи, они пожертвовали многим.

Очевидно, нет.

Честно говоря, скорый переезд в Советский Союз явился для Александра сюрпризом, и вовсе не приятным. Но его отец верил в правильность своего выбора. Его отец считал, что Советский Союз – это та страна, где они почувствуют себя на своем месте, где над Александром не будут смеяться, где им будут рады, где ими будут восхищаться, а не сторониться и насмехаться. Та страна, где они превратят свое бессмысленное прозябание в жизнь, наполненную смыслом. В новой России власть принадлежала трудящимся, и трудящийся станет царем. Веры отца для Александра было достаточно.

Мама прижалась ко лбу Александра ярко накрашенными губами, оставив жирную отметку, которую потом стерла, но не до конца.

– Ты ведь знаешь, милый, что твой отец хочет, чтобы ты научился правильным вещам и вырос правильным человеком?

Немного дерзко Александр ответил:

– Это не совсем про меня, мама…

– Нет! – твердым голосом произнес Гарольд, держа сына за плечо. – Это все про тебя, Александр. Сейчас тебе всего одиннадцать, но скоро ты станешь мужчиной. И этот мужчина проживет одну-единственную жизнь, другой у него не будет. Я еду в Советский Союз, чтобы сделать из тебя правильного человека. Ты, сынок, мое единственное наследие, которое я оставляю миру.

– В Америке тоже много мужчин, папа, – заметил Александр. – Герберт Гувер, Вудро Вильсон, Кэлвин Кулидж.

– Да, но их нельзя назвать хорошими людьми. Америка порождает алчных и эгоистичных, заносчивых и мстительных людей. Я не хочу, чтобы ты стал таким.

– Александр, – подхватила мать, – мы хотим, чтобы ты приобрел те положительные черты, которых нет у жителей Америки.

– Это верно, – согласился Гарольд. – Америка делает людей слабыми.

Александр отошел от родителей, не отрывая взгляда от своего хмурого отражения в зеркале. Именно на себя он смотрел, когда они вошли. Рассматривая свое лицо, он думал: «Каким я стану мужчиной, когда вырасту?» Кивнув отцу, он сказал:

– Не беспокойся, папа. Ты будешь гордиться мной. Я не буду алчным, эгоистичным, заносчивым и мстительным. Я буду исключительно сильным человеком. Поехали. Я готов.

– Я не хочу, чтобы ты стал сильным человеком, Александр. Я хочу, чтобы ты стал хорошим человеком. – Гарольд помолчал. – Лучше меня.

Когда они выходили, Александр обернулся и в последний раз взглянул на свое отражение в зеркале. «Я не хочу забывать этого мальчика, – подумал он, – если мне когда-нибудь понадобится вернуться к нему».

Стокгольм, май 1943 года

«Пора на что-то решиться, – подумала восемнадцатилетняя Татьяна, проснувшись одним прохладным летним утром. – Я не могу больше так жить». Она встала с кровати, умылась, расчесала волосы, собрала книги и немногие предметы одежды и вышла из номера отеля, оставив его совершенно чистым, словно и не прожила в нем больше двух месяцев. Белые шторы то вздувались, то опадали от неумолимо дующего сквозняка.

И эту неумолимость она ощущала внутри себя.

Над столом висело овальное зеркало. Прежде чем уложить волосы, Татьяна пристально посмотрела на себя. На нее глядело лицо, которое она больше не узнавала. Детская округлость исчезла, уступив место удлиненному овалу с напряженными скулами, высоким лбом, твердым подбородком и сжатыми губами. Прошло уже много времени с тех пор, как она смеялась, демонстрируя красивые зубы и ямочки на щеках. Шрам на щеке от осколка разбитого лобового стекла зажил, осталась лишь тонкая розовая полоска. Веснушки тоже поблекли, но вот свои глаза Татьяна узнавала с трудом. Ее некогда сверкающие зеленые глаза казались на бледном лице единственными прозрачными барьерами между чужаками и ее душой. И эти глаза наводили ужас. Она не осмеливалась поднимать взгляд на людей. Она не могла даже смотреть на себя. Один взгляд в зеленый океан – и становилось понятным, какие бури бушуют за хрупкой оболочкой.

Татьяна расчесала свои платиновые волосы, доходящие до лопаток. Она перестала ненавидеть свои волосы.

Как могла она ненавидеть свои волосы, если Александр так сильно их любил!

Она не станет об этом думать. Ей хотелось обрезать волосы, совсем коротко, как шерсть у ягненка, которого ведут на заклание; ей хотелось не только остричь волосы, но и вырвать глаза, зубы, выдрать артерии из горла.

Завязав волосы в пучок на макушке, Татьяна надела сверху косынку, чтобы привлекать как можно меньше внимания, хотя в Швеции, где полно белокурых девушек, ей легко было потеряться в толпе.

Определенно, она стала такой.