Нахмурившись, я наклоняюсь чуть ниже, но не успеваю рассмотреть фотографию получше: на лестнице снова раздаются шаги, и я быстро поворачиваюсь к раковине. Я ополаскиваю бутылки, когда на кухне появляется Бриттани и протягивает руку за телефоном.

– Хочу сделать несколько кадров неба, – сообщает она, затем снова смотрит на раковину. – Уверена, что тебе не нужна помощь? Мне неловко.

– Не надо, – заверяю ее я. – Я присоединюсь к вам через секунду.

– Хорошо, но с моей помощью ты присоединишься к нам через полсекунды, – хихикает Бриттани, и я ловлю себя на том, что улыбаюсь ей в ответ. Просто они обе очень милые – совсем не такие, какими я их себе представляла.

Бриттани встает рядом со мной у раковины, так близко, что наши бедра соприкасаются, когда она тянется за одной из тарелок. Напор воды в мойке слабый, но нам удается довольно быстро вымыть оставшиеся тарелки и приборы, и вот я уже на палубе вместе со всеми, любуюсь звездным небом.

Здесь так много звезд, что они кажутся почти нереальными, и я опираюсь одной рукой о мачту, пытаясь охватить взглядом весь небосклон. Вокруг нас открытое и пустынное море, над головой бескрайнее небо, и все это настолько необъятно, что мне кажется, будто я могу увидеть изгибы земного шара. Внезапно я понимаю, почему Нико так нравится ходить на яхте.

Я больше не чувствую себя маленькой, испуганной или одинокой. Сейчас я часть чего-то большего.

И когда я поворачиваю голову, то вижу Бриттани – ее голова запрокинута к небу, а на лице расплывается широкая улыбка.

Тогда

Бриттани снова плачет.

Амма лежит на нижней койке, прислушиваясь к приглушенным рыданиям. Бриттани уткнулась лицом в подушку, стену или одеяло – она пытается скрыть всхлипы, но ее плач не имеет ничего общего с карикатурными рыданиями из фильмов, когда тихие слезы стекают по побледневшим лицам. Это самая настоящая истерика – плечи трясутся, сопли текут, горло болит.

Амма знает, потому что сама выплакала немало таких слез.

В комнате с двухъярусными кроватями душно даже с открытыми окнами, ночь снаружи жаркая и тихая. Амма слышит, как дважды коротко тявкает собака – это единственный звук кроме всхлипываний.

Они с Бриттани выбрали этот хостел, потому что он был дешевым и располагался в двадцати минутах езды на поезде за пределами Парижа, что показалось им небольшим расстоянием и к тому же позволяло выгодно использовать их билеты Eurail^[8]. Но Амма не могла представить, как одиноко может быть в пригороде, когда суета, шум и огни большого города не могут сдерживать такого рода нервные срывы. Тишина здесь была слишком густая, слишком тягостная, а у пожилой леди, управляющей хостелом, установлен комендантский час: к полуночи все уже были на своих койках, а двери заперты.

«Нужно было потратить несколько лишних евро и остаться в городе», – думает Амма, взбивая подушку. Но деньги уже заканчиваются, а у двух подруг их и так не было.

Бриттани издает еще один сдавленный всхлип, и в другом конце комнаты одна из американок, также проживающих в хостеле, садится на кровати. Амме кажется, что ее имя Тейлор или Хейден – как-то так. Девушка прибыла из Южной Каролины, вспоминает Амма из их короткого разговора, состоявшегося за ужином из бутербродов и супа. Ее выдает акцент, когда она резко бросает:

– Девочка, кем бы он ни был, он того не стоит. Заткнись и спи.

Амма вскакивает с кровати быстрее, чем осознает свои действия, бросает подушку на койку. Гнев бурлит в ее крови так, что едва не кружится голова.

– Отвали, мать твою! – рявкает Амма, ее голос звучит резко и слишком громко в тишине комнаты, и девушка, которая спит над Тейлор или Хейден из Южной Каролины, тоже садится:

– Les nerfs!^[9]

У Аммы дерьмовый французский, она забросила его в одиннадцатом классе, так что она не понимает сказанного, но предполагает, что девушка сказала ей то ли успокоиться, то ли заткнуться. Или, может быть, это уникальное французское слово одновременно передает смысл и первого, и второго.

Но Бриттани уже соскальзывает с койки, ее фиолетовые пижамные штаны в клетку задираются на стройной ноге, и она бормочет: «Je suis désolée, je suis désolée».

Я сожалею, я очень сожалею.

Это слово Амма знает. Она всегда считала, что «désolée» – это слишком выразительное слово для обычного извинения. Но когда Бриттани выскальзывает из комнаты, все еще всхлипывая и прижимая подушку к груди, сложно подобрать более подходящее слово.

Сожаление. Даже опустошение.

Это чувство, от которого они с Бриттани пытались убежать. С каждым новым пунктом назначения Амма думает, что, возможно, теперь они смогут оставить чувство опустошенности позади. Во время перелета из Атланты в Лондон она представляла, как вся грусть, все горе остаются на взлетно-посадочной полосе осадком от утраты, который они оставляют позади, отдаляясь от него с каждым новым штампом в паспортах.

Но ночью это чувство возвращается, и, кажется, никакие достопримечательности, никакие новые впечатления не в состоянии изгнать его.

Пол под ногами Аммы скрипит, когда она следует за Бриттани в коридор. Выходя из комнаты, она слышит за спиной приглушенные голоса и понимает, что завтра они съедут. За первую ночь они уже успели завоевать статус «странных» – «девушки, которая плачет» и «ее подруги-психа», а это фатально в местах, где такие слова, как «атмосфера» или «отдых», имеют первостепенное значение.

«Пошли они все к черту, – думает Амма, пересекая пустой хостел и услышав, как Бриттани открывает заднюю дверь. – Если бы они только знали, если бы они только поняли…»

На заднем дворе небольшой садик с коваными скамейками и столиками и несколькими растениями в горшках, и Амма находит Бриттани стоящей посреди него. Та запрокинула голову к небу и делает глубокие вдохи. Подушка лежит в траве у ног. Ее волосы убраны с лица, и Амма замечает заострившийся подбородок, ввалившиеся щеки. Хотя Бриттани успела набрать несколько килограммов с момента их первой с Аммой встречи, сейчас она снова похудела. Сидя на складных стульях в церковном подвале, Амма подумала, что Бриттани выглядит больной. Безусловно красивая девушка с темными волосами и большими карими глазами, но хрупкая и невесомая, как будто малейшая неприятность могла сломить ее.

Однако Бриттани оказалась более выносливой, даже несмотря на полуночные рыдания. Теперь Амма это знает.

Бриттани поворачивается, почувствовав приближение подруги, и вытирает лицо.

– Прости, – тут же произносит она, но Амма пожимает плечами.

– Ты уже извинялась. Но по-французски, так что, думаю, это не считается.

Бриттани издает сдавленный смешок, прежде чем застонать и запустить руки в волосы.

– Боже, – вздыхает она, – неужели я буду плакать все время в нашем путешествии по Европе?

– Имеешь полное право. – Амма подходит ближе и обнимает Бриттани за плечи. Ночь теплая, но ее тело ледяное, и она слегка дрожит, когда прижимается к Амме.

– Я думала, все наладится, – сокрушается она тихо, и Амма чувствует, как у нее самой сжимается горло.

Она не похожа на Бриттани – плакать не умеет, но, похоже, слезы ничуть не спасают ситуацию. Они не позволяют испытать облегчение или успокоение, только усталость и стыд, будто Бриттани поддалась чему-то, чему не должна была. Слезы – скорее искупление вины, чем очищающий катарсис.

– Так и будет, – заверяет она Бриттани. – Ведь это только вторая неделя. Тебе надо дать себе время.

Бриттани отходит от девушки, проводя рукой по лицу.

– Говоришь как доктор Амин.

Амма знает это и отчасти ненавидит себя, но в такие моменты в ее голове звучит голос наставника в их группе скорби.

«Нужно время».

«Твои чувства не плохие».

«Всегда будет “до” и “после”. Надо только научиться жить в этом “после”».

Последняя фраза понравилось Бриттани больше всего. На внутренней стороне запястья у нее теперь вытатуировано слово «После», слегка скрытое браслетами из бисера, которые она сейчас носит. Она сделала татуировку как раз перед тем, как девушки отправились в путешествие, как обещание, что она снова станет наслаждаться жизнью.

В этом и заключалась суть их поездки в Европу: увидеть что-то новое, исследовать новые места и укрепить быстро возникшую между Бриттани и Аммой связь новыми воспоминаниями. В противном случае они дружили бы только потому, что обе пережили одно и то же ужасное событие. Они хотели стать подругами, потому что выбрали друг друга. Они хотели, чтобы у них была история, которую они могли бы рассказать другим, которая не заставляла бы людей морщиться, округлять глаза или поджимать губы от сочувствия или, что еще хуже, жалости.

«Мы скажем людям, что познакомились в университете, – решила Бриттани. – Мы сразу стали лучшими подругами».

«На паре по истории, – добавила Амма. – Или, может быть, в женском клубе. В выпускном классе мы ходили в поход».

Иллюзия казалась такой близкой, иллюзия жизни, полной развлечений… Иллюзия, ставшая зеркальной версией их прежнего мира, где они были нормальными.

В настоящем Амма снова обнимает Бриттани, обхватывая ее руками.

– Завтра станет лучше, – обещает она.

Бриттани практически отталкивает Амму и возмущенно произносит:

– Господи, ты что, последовала за мной сюда только для того, чтобы стать ходячим печеньем с предсказаниями?

Еще одна вещь, к которой Амма начинает привыкать, – это внезапные перемены в настроении Бриттани, словно все возможные эмоции бурлят у нее внутри и только и ждут подходящего момента, чтобы вырваться наружу. Амма понимает это, но не уверена, что сможет долго терпеть такие бури.

«Нет, я последовала за тобой сюда, потому что ты снова рыдала как сумасшедшая, и это у тебя все на лице написано – даже печенья с предсказанием не нужно. Может быть, присядешь, Бритт?»

Резкие слова так и вертятся у нее на языке, такие тяжелые, что она почти ощущает их вес, и Амма представляет, как приятно было бы сказать то, что она на самом деле думает, но удовлетворение продлилось бы всего несколько мгновений, а потом пришло бы сожаление. Кроме того, у них впереди еще две недели путешествия и еще одна страна, которую они должны посетить вместе, прежде чем вернуться домой в Нью-Гэмпшир. Ссора сейчас только все испортит.

– Я просто пытаюсь помочь, – вместо этого говорит Амма. Слова звучат обыденно и неубедительно, и Бриттани вздыхает, крепко обхватывая себя руками за локти.

В лунном свете ее кожа кажется бледно-голубой, и Амма снова жалеет, что они не остались в Париже, где могли бы снять напряжение поздней выпивкой или куролесить на улицах города, заводя знакомства с парнями по имени Этьен или Александр, с которыми можно было бы пофлиртовать в полумраке кафе.

Вместо этого они стоят на унылом заднем дворе заурядного пригородного хостела. Бриттани говорит:

– Не думаю, что ты сможешь помочь. Вряд ли кто-то вообще сможет.

Амма думает, что это было ошибкой.

Она пытается убедить себя, что имеет в виду выбор хостела.

Но правда ей тоже известна.

Количество легенд, окутывающих атолл Мероэ, превышает размеры острова. Названный в честь королевского фрегата «Мероэ», потерпевшего кораблекрушение в здешних водах в 1821 году, атолл представляет собой подлинный рай, идеальный остров из детских сказок. Едва ли можно представить, какие опасности подстерегают вас, когда вы ступаете на его песчаные пляжи. Непроходимые джунгли и нехватка пресной воды – это первые из множества трудностей. Рыбы, которые плавают в лагуне, красивые и имеют яркую чешую, но они ядовиты, а поэтому несъедобны. В кристально чистых водах обитает небольшой, но смертоносный вид акул. Насекомые жужжат и кусаются, принося с собой всевозможные тропические лихорадки.