А он внезапно улыбнулся. Так светло и ярко, что от его улыбки захотелось зажмуриться.

И я закрыла глаза, снова уплывая в привычное уже ничего.

Боль все еще оставалась. Но она была тихой, присмиревшей и даже какой-то ласковой. Время снова стало двигаться в привычном темпе. Я стала различать дни и ночи.

Мне все еще трудно было думать. Каждая, самая маленькая мысль, была тяжелой, как бетонная плита, и требовала неимоверных усилий, чтобы подвинуть ее хотя бы на миллиметр.

Кто я?

Кто он?

От этих вопросов я уставала так сильно, что каждый раз меня снова затягивало в бездонный колодец беспамятства.

Двигаться и говорить я даже не пыталась.

А однажды я заснула. Спать было хорошо. Спокойно. Мне понравилось. И, просыпаясь, я старалась заснуть, как можно быстрее.

Потом я ощутила вкус. Что-то очень приятное вливалось в мой рот и проваливалось дальше, успокаивая невнятную, сосущую боль в желудке. Это происходило регулярно. И я стала ждать этих моментов. И даже научилась сама открывать рот.

А потом я смогла сделать одновременно два действия: открыть рот и открыть глаза. Оказалось, тот мужчина, лицо которого я однажды видела, кормил меня с ложки. Он как будто похудел еще сильнее. Одежда висела на нем, как штора на палке. Но, увидев, что я открыла глаза, он опять улыбнулся.

Мне показалось, что он хотел сказать что-то, но не сказал.

Я стала видеть его очень часто. Всегда, когда открывала глаза. Он кормил меня, переворачивал, разминал спину, руки и ноги, обтирал меня влажной, прохладной тряпкой. И почти всегда улыбался. А когда не улыбался, то хмурился. И с тревогой смотрел в окно нашего странного дома.

Наш дом был деревянный и совсем маленький. И мне почему-то казалось, что раньше я жила не здесь. В моем доме были высокие потолки, светлые обои. А здесь стены были обиты плотным, серым войлоком.

– Кто ты?

Мой голос был тихим, слабым. Но мужчина услышал. И ответил.

– Борис. Твой муж.

– Где я?

– За Пределами.

Пределами? За какими пределами? Я ничего не поняла. Но на третий вопрос сил уже не хватило.

С каждым днем мне становилось лучше. Я уже могла подолгу держать глаза открытыми. Я смотрела, как Борис готовит для нас еду, убирается в нашем домике, стирает. Он всегда был занят. Иногда он уходил из дома, оставляя меня одну. Когда он возвращался, почти всегда в его руках была добыча: то птица, похожая на большую курицу, то зверь, смахивающий на безухого кролика, то серебристые рыбки, длинные и толстопузые, как веретено. Вместе с ним в наш домик врывались запахи: грибной сырости, прелых листьев, мокрой земли, проливного дождя, льда и снега. Как будто бы там, за стенами дома было уже не лето, а поздняя осень.

Выздоравливала я очень медленно. Только когда за окнами завыли зимние метели, мой муж стал сажать меня на постели, обложив подушками. Я была так слаба, что без поддержки сразу заваливалась на бок.

Борис оказался очень терпеливым человеком. Вместе с ним я заново училась всему: сидеть, вставать, ходить и даже самостоятельно есть. И когда в сотый раз из моих слабых и тонких пальцев падала ложка, разбрызгивая по сторонам содержимое, он молча протягивал мне другую. Мне было стыдно за собственную немощь, но когда я пыталась извиниться, он только пожимал плечами.

Но самое ужасное было то, что я совсем ничего не помнила из своего прошлого. Кроме совершенно непонятных ощущений… Например, мне казалось, что мир вокруг чужой. И что Борис выглядит совсем не так, как должен. А я гораздо старше, чем он думает.

Я рассказывала ему об этом, а он снова пожимал плечами и говорил, мол, после всего, что тебе пришлось пережить в этом нет ничего удивительного.

Постепенно жизнь налаживалась. Я уже могла садиться сама, и даже пару раз, когда муж уходил на охоту, пробовала спуститься с постели. Ноги, превратившиеся в две тонкие длинные спички обтянутые кожей, мне пока не подчинялись. Но я очень хотела сделать сюрприз моему мужу и однажды встретить его, стоя на ногах, а не лежа в постели.

Мы проводили вместе очень много времени. Комнатка в нашем домике была всего одна. Окон у нас почему-то не было. Только под потолком горела лампочка, по которой я определяла время суток: горит, значит день, не горит – ночь.

Мне нравилось смотреть, как ловко мой муж справляется с домашними делами. Очень хотелось помочь, но я понимала, возьмись я за нож, от меня было бы больше вреда, чем пользы.

Но больше всего мне нравились наши вечера… Когда все дела были закончены, лампочка под потолком еле тлела, в печурке трещали дрова, Борис садился рядом со мной, обнимал меня одной рукой и что-нибудь рассказывал. А я доверчиво прижималась к его плечу, согреваясь в его объятиях, слушала и задавала вопросы. Мне было интересно все.

– Расскажи, как мы познакомились? – Просила я его.

Он хмыкал:

– В МУПе. Ты совсем не хотела замуж, и даже не вышла ко мне, когда я был в вашем доме накануне свадьбы. Когда мы с твоим дядей поехали оформлять документы, ты снова куда-то спряталась. Времени до полудня оставалось совсем мало, и твой дядя Любогост, велел свахе найти тебя и привезти в МУП, даже если придется применить силу. Вот там-то я тебя и увидел.

– А что было дальше?

В этом месте Борис всегда тяжело вздыхал. Я знала, ему трудно это вспоминать, но не спрашивать не могла.

В день отъезда я внезапно заболела младенческой горячкой. Это заболевание случалось один раз в жизни у каждого человека, обычно в первый месяц после рождения. Ребенок мучился от жара и боли до тех пор, пока его магия не начинала справляться с болезнью. Уходило на это от пары дней, до седьмицы.

Иногда, если младенца чересчур оберегали, болезнь задерживалась на несколько лет. Чем старше был ребенок, тем легче он переносил эту заразу и тем быстрее выздоравливал. А потом никогда больше не болел. Никогда и ничем, он уже умел защищать свою жизнь магией.

Борис никогда не слышал, чтобы кто-то заболевал младенческой горячкой уже взрослым, но решил, что дядя чересчур холил единственную племянницу и смог уберечь ее аж до восемнадцати лет.

Уже к вечеру я уже должна была чувствовать себя лучше, поэтому Борис не стал задерживаться в городе и отправился в путь. Пресветлый князь повелел покинуть Пределы Жизни как можно быстрее, и мой муж не хотел вызывать недовольство повелителя. После того, что он сделал, это было бы неразумно.

Вот только лучше мне не стало. Наоборот. В первый раз я ушла в тот же вечер вместе с солнцем.

Случилось это прямо посреди леса. Слишком далеко от города, чтобы можно было успеть вернуться в город, где светлые мнишки могли бы воскресить меня.

И Борис не придумал ничего лучше, чем самому отогнать от меня смерть. Мой муж оказался князем Тьмы, одним из самых сильных некромантов Павлонии. И как некроманту ему было категорически запрещено воздействовать на живых людей. Или потенциально живых, то есть тех, которых могли воскресить маги жизни, те самые светлые мнишки.

И теперь нам обоим нельзя было попадаться на глаза светлым. Они сразу догадались бы о том, то случилось. И нас обоих не ожидало ничего хорошего. Бориса казнили бы за нарушение самого главного правила некромантии, а меня назвали бы нежитью и уничтожили.

И мой муж велел вести обоз в обход города, чтобы нас никто не увидел. Через несколько дней эманации Тьмы рассеялись бы, и никто бы ничего не узнал. Если бы не одно но… Я снова ушла на закате.

И так продолжалось около месяца. Я никак не могла пережить момент смены дня и ночи, и Борис каждый раз отгонял от меня смерть, заставляя жить. Он давно понял, что что-то не так, но уже ничего не мог поделать. Обоз продолжал двигаться к Пределам, избегая не только городов, но и вообще каких-либо поселений.

Глава 4

А потом у меня получилось остаться живой после захода солнца. И на следующее утро, я впервые открыла глаза. Борис был так рад. Я помню, как он улыбался. Постепенно я стала умирать все реже и реже… Но все равно, ему приходилось слишком часто применять свою силу.

К счастью сопровождающие нас солдаты были не любопытны, и ни разу, за все три месяца дороги не поинтересовались, почему молодая жена так ни разу не вышла из рыдвана, ставшего нашим домом. И почему молодой князь стал так резко худеть, превращаясь из цветущего мужчины в скелет, обтянутый кожей. Его магические экзерсисы требовали прорву энергии, и восстанавливаться он попросту не успевал.

Когда мы, наконец, доехали до Пределов, в моих глазах, впервые появился разум. К тому времени Борис и сам уже сомневался в том, что я живой человек, а не нежить. И даже спал вполглаза, постоянно ожидая нападения.

По традиции Борису разрешили взять с собой столько вещей, сколько он способен перенести на себе сквозь Пределы с полудня до полуночи. Обычный человек редко мог сделать больше двух-трех переходов. Либо у него заканчивалась магия, необходимая для преодоления магического барьера, разделяющего территории принадлежащие жизни и смерти. Либо на запах жизни приходила нежить и поджидала добычу на той стороне Пределов.

Но Борис был не простым магом, и не без оснований рассчитывал не просто выжить за Пределами, но и довольно сносно устроить свою жизнь. Поэтому нас сопровождал большой обоз с вещами, которые мой муж планировал перенести через Пределы за двенадцать часов.

Он все тщательно подготовил. Вместо того, чтобы самому таскать вещи, он решил перевести через барьер лошадей.

Всем было известно, что чем больше жизни скапливается в одном месте за Пределами, тем быстрее приходить нежить. Поэтому мало кто брал с собой животных. В одиночку выжить на территории мертвых было гораздо проще, чем вдвоем. Или втроем… Но Борис был уверен: он сможет взять под защиту всех обозных лошадей.

Однако, не мог предположить, что к барьеру он прибудет практически без сил.

С большим трудом, на последнем издыхании, ему удалось перевести трех коней, которые перетащили сквозь барьер наш рыдван, и одну обозную телегу. На нее муж сложил запасы продуктов на первое время, инструменты и семена. Борис надеялся, что у него получится вспахать землю и посеять пшеницу. А я по его замыслам, должна была вести хозяйство и растить овощи в огороде.

Лошадей пришлось отдать на растерзание нежити в первую же ночь. Видимо, переход через магические барьеры сказался на моем состоянии не самым лучшим образом, и я снова ушла на закате. И Борис предпочел спасти меня, а не животных.

Но на этом злоключения не закончились. Лето выдалось дождливое и холодное. И как Борис не старался, продукты в телеге быстро пришли в негодность. Мешки с мукой, крупой и семенным зерном промокли и сгнили, вяленое мясо отсырело и завоняло, сырные головы обильно поросли ядовитой плесенью. Остались только слегка покрывшиеся ржавчиной, но ни разу не пробовавшие землю, плуг, сеялка, косилка и все остальное по мелочи. Впрочем теперь все это лежало мертвым грузом, планы моего мужа о пахоте накрылись медным тазом, потому что лошадей у нас больше не было.

К счастью, в мертвых землях, заселенных нежитью, животные, птица и рыба водились в изобилии. Поэтому охота и рыбалка стали основным способом добычи пропитания.

Вот так мы и жили… Нам надо было продержать три года. Через три года, мой муж сможет подать Светлейшему князю прошение о помиловании.

И чем больше проходило времени, чем лучше я себя чувствовала, тем яснее понимала, что-то в моей жизни не так.

Чем больше у меня становилось сил, тем сильнее менялся мой характер. С каждым днем мне все труднее было быть милой, тихой и послушной. Я с трудом сдерживалась, чтобы не возражать Борису, не требовать немедленно выпустить меня на улицу. Я уже почти год не видела дневного света, и мне это совсем не нравилось.