– Что?! – распахнула глаза Женя. – Я?! Ты думал, что это я виновата?! Ну, знаешь! Твоя ревность была совершенно беспочвенной и необоснованной. И если ты решил таким образом меня наказать за то, чего я никогда не делала, то нам говорить не о чем. В общем, определяйся. Я всё та же. И жду твоего решения.

Она резко повернулась и, зашагала к подъезду. Я пошёл за ней, довёл до квартиры, но она нарочито меня не замечала. Тогда я вышел из дома, перебежал проспект и пошёл к метро. Постоял, глядя на мозаичное панно над входом на «Фрунзенскую» и поехал домой.

Теперь, когда я никуда не бежал, не решал проблемы, а просто ехал среди радостных москвичей и гостей столицы, мне было хорошо. Сердце пело. Пятачок, старый турникет с круглым зелёным окошком, подёргивающийся эскалатор, запах метрополитена, толстые пружинящие сиденья в голубых вагонах и стремительный бег этих вагонов, сопровождаемый грохотом и ветром из форточек – всё вызывало острое чувство счастья. Будто я в собственной юности оказался.

Я вышел на «Охотном ряду», вернее, на «Проспекте Маркса» и пошёл вверх по Тверской, которая снова оказалась улицей Горького. Я шёл мимо ожившего кафе «Космос», мимо главпочтамта, мимо Пушкинской площади.

Всё было, как тогда, после присяги, на первом курсе училища, когда передо мной лежала большая жизнь. Прошлого не было. Да, тогда у меня не было прошлого, о котором хотелось бы вспоминать, но зато были ожидания прекрасного будущего. И, какая ирония, сейчас, по большому счёту, прошлого у меня снова не оказалось, оно было чужим, Жаровским, зато восторженные ожидания снова могли наполнить сердце. Я это чувствовал.

Когда я добрался до дома, Зубатого и сержанта поблизости видно не было. Бывшего интеллигентного человека тоже. Я зашёл в подъезд и доехал на лифте до верхнего этажа. Поднялся по лестнице и встал в центр площадки.

Естественно, ничего не произошло. Софиты не появились, дверь на крышу была закрыта. На самом-то деле, если бы меня кто-то спросил, чего я хочу больше, остаться или вернуться в своё время, я бы ответил, что хочу… остаться.

Молодость и сила, энергия и драйв… я давно не ощущал ничего подобного. Ни вкуса, ни аромата – ничего не чувствовал. И такой свободы, которую, оказывается даёт юность. Ну, и здесь я бы мог, например, принести пользу обществу. Я много чего помнил.

Молодые мозги позволяли вспомнить все подробности и детали. Это было круто. Чувство было такое, будто я мог всё. Абсолютно всё. Нет, если бы появилась возможность, я бы, конечно, вернулся. Ушёл бы, скрепя сердце, чтобы не занимать чужое место. Но возможности-то не было.

А раз не было возможности вернуться, нужно было подумать, как жить в новой реальности. Я бы, например, с удовольствием остался в Москве с бабушкой. С Женей бы наладил отношения, осмотрелся бы и потихоньку занялся делом. Сообщил бы в милицию больше подробностей. Написал бы не наскоро, как сегодня ночью, а с деталями каждого предстоящего преступления.

Глядишь, и жизнь в стране стала бы лучше и безопасней. А там, и политические предсказания можно было бы начать делать. И Горби, и Ельцина не допустить до власти. Нужно было многое продумать, поразмыслить над конспирацией, над подходами, над методами и над тем, что именно стоило говорить, а что нет.

В общем… я бы с удовольствием остался в Москве, но нужно было ехать в Верхотомск. Уволиться, вероятно, было нельзя, поскольку меня послали по распределению. Интересно, что я закончил, нужно было бы посмотреть фотографии и поболтать с бабушкой.

И, хотя денег у меня было много, не работать тоже было нельзя, с тунеядцами, как я помнил, велась жестокая борьба. Возможно, мне бы удалось со временем найти способ устроиться куда-нибудь фиктивно. Но деньги нужно было зарабатывать. На первое время премии, полученной от Кофмана, мне бы хватило, но всю жизнь на эти деньги прожить было невозможно.

Словом, как ни крути, нужно было двигать в Сибирь. Ну, а что, где наша не пропадала, как говорится.

– Ну что, помирились? – спросила бабушка, как только я переступил порог.

– Так мы и не ссорились, – пожал я плечами.

– Тьфу! – она в сердцах махнула рукой и пошла на кухню. – Бестолочь ты, Саня. Такая девка. Чего тебе ещё надо-то?

Ну… мне бы осмотреться. А так да, девка замечательная. Правда, я её совсем не знаю, да и она меня тоже. А это для человека с жизненным опытом дело далеко не последнее.

– Ба, давай фотографии посмотрим.

– Вот я тебе дам сейчас «ба»! – выглянула она из кухни. – Протяну скалкой по хребту. И вмиг отучу.

Я улыбнулся.

– Доставай, да смотри, – проворчала она, качая головой.

– Давай вместе?

Она ещё что-то пробурчала себе под нос и снова скрылась. А я прошёл в гостиную и уселся на диван перед работающим телевизором. Передавали праздничный концерт. Вечер в студии Останкино.

Прошу тебя, в час розовый

Напой тихонько мне,

Как дорог край березовый

В малиновой заре.

– Ну, чего, где альбом-то? – спросила бабушка, заходя в комнату. – Ты чего делаешь?

– Ностальгирую, – признался я. – Малиновку заслушался.

– Ностальгирует он. Тоже мне, эмигрант нашёлся.

Она подошла к шкафу, открыла дверку и вытянула пухлый альбом с грязно-жёлтой бархатной обложкой. Держи. Давненько мы с тобой не смотрели фотокарточки. С детства твоего. А бывало, приведут родители тебя, сами побегут в театр или в гости, а мы с тобой перелистываем страницы. Помнишь хоть?

– Конечно, – кивнул я.

– То-то…

Она уселась рядом со мной и открыла альбом. На меня глянули удивлённые лица родственников. Старые чёрно-белые, немного коричневатые фотографии. Мужчины, женщины, старики, дети…

– О, смотри, примадонна какая! Узнаёшь меня?

– А как же. Ты почти не изменилась.

– Почти. Видишь какая была? Артистка. А вот мамочка моя, какая красивая. Да-а…

– А это кто?

– Это же тётя Шура. Её сестра двоюродная. Та, которая за лётчика вышла. Тоже сидела с тобой, когда я не могла. Вот видишь? Себя-то узнаёшь? А вот тут я папкой твоим беременна была.

Она тяжело вздохнула.

– А это дедуля твой… Видишь какой? Подполковник уже. Месяц до победы не дожил… Э-хе-хе… А это Петенька, родился только. А голод такой был, мне Шура вот столечко молочка доставала. Лётчик её договаривался. И тётя Таня тоже помогала. А так бы и не знаю, как выкормила. Видишь какой Петенька довольный… А тут он только с мамочкой твоей познакомился… Вон, как смотрит на него…

На экране телевизора грустно кружилась Пугачёва:

Придумано не мной, что мчится день за днем,

То радость, то печаль кому-то неся.

А мир устроен так, что все возможно в нем,

Но после ничего исправить нельзя…

Иногда можно, Алла Борисовна. Иногда исправить можно. Я попытаюсь…

Перед глазами мелькали лица родственников. У меня в той жизни такого никогда не было, поэтому сердце жадно впитывало улыбки и взгляды, желая стать частью этой истории. Родители погибли в автокатастрофе на Кавказе, когда Саше Жарову было девять. С тех пор он жил с бабушкой. Он жил с ней, а она, судя по всему, жила им. Спасибо, бабуля…

– Саня, ты мне до отъезда кран на кухне поправь, а то уедешь завтра, и я останусь с носом.

– Поправлю, бабуль. Поправлю… И… знаешь что. Я в шкафчике на кухне деньги оставил…

– Что за деньги?

– Премию хорошую дали. Мне там деньги особо не нужны, а тебе пригодятся. Ты их только трать, не экономь…

Вечером в воскресенье шасси ТУ-154 ударили по бетонной полосе аэродрома. За иллюминаторами можно было рассмотреть только тёмную туманную мглу.

– Уважаемые пассажиры. Наш самолёт произвёл посадку в Верхотомске. Местное время двадцать один час, пятьдесят минут. Температура воздуха минус десять градусов…

Не жарко. Когда самолёт остановился, я встал со своего места, снял с багажной полки свой командировочный портфель и пальто с шапкой. Оделся. Выйдя на трап, вдохнул морозный воздух, поёжился и поднял воротник. Бр-р-р… Остановился на мгновенье, всматриваясь в расплывшиеся в тумане огни аэровокзала, и начал спускаться. Точно бабушка сказала, эмигрант. Эмигрант и есть…

Подошёл вместе со всеми к жёлтому «Икарусу»-гармошке и протиснулся внутрь. В салоне было холодно и сильно пахло отработанной солярой. Пассажиры, недовольные и помятые, уставшие после четырёх-часового перелёта, хмуро поглядывали друг на друга.

Я прикрыл глаза, вспоминая полёт. Так бы летел и летел, никогда не приземляясь, кружил бы над землёй, слушал хрустальные голоса стюардесс, грыз взлётные конфеты и ел синюю куриную ножку с рисом из прямоугольной тарелочки со скруглёнными углами. Кстати, ножка была вкусной. И рис был вкусным. Фирменный, «Аэрофлотовский» рис. А ещё пил бы крепкий чай из коричневой плоской чашечки.

В полёте было хорошо, приятно. А сейчас реальность снова вставала передо мной во всей красе. Новая реальность. Нужно было придумать какую-то болезнь, чтобы свалить на неё провалы в памяти и временное отупение. Я был уверен, что быстро разберусь и справлюсь со служебными обязанностями, но начальный период мог оказаться непростым.

Я чуть было даже не отказался от полёта, но в последний момент заставил себя шагнуть к трапу. В самолёте же мне стало хорошо, и я решил смотреть на будущее с фатализмом человека, отброшенного назад более, чем на сорок лет. И ставшего, кстати, совсем другим.

– Зато молодой и полный сил, – сказал я вслух.

Заспанный и хмурый пассажир, похожий на большого начальника, внимательно и строго посмотрел на меня, но ничего не сказал.

– И с двумя ногами, – добавил я и подмигнул.

Он недовольно отвернулся. Двери закрылись и автобус, испустив натужный стон, повёз меня в новую жизнь.

Сев в такси, я назвал адрес, указанный в паспорте.

– Это в центре? – уточнил я.

– Не совсем, – откликнулся водитель. – Приезжий что ли?

– Вроде того.

– Командировочный?

– Да.

– Понятно. На швейную фабрику, значит? Это ведь их общага.

– Точно.

– Я там частенько бываю, – хохотнул он и достал из пачки сигарету. – Так-то туда много, кто проникнуть пытается.

– Это почему? – удивился я.

– Ну, как же, там ведь, практически, одни девки проживают. На швейной фабрике мужиков раз-два и обчёлся. Будешь там, как султан в гареме. Надолго к нам?

– Как получится, – уклончиво ответил я.

Таксист приоткрыл окно, а потом протянул руку и вдавил прикуриватель. Когда тот отщёлкнулся, он закурил. По салону распространился табачный дым. Капец. Сейчас бы на него столько жалоб накидали… Ну, то есть не сейчас, а в будущем…

– Центр там, – махнул водила, показывая рукой вперёд. – Это Тухачевского, а за ним проспект Ленина. Но мы вот тут повернём на Сибиряков-Гвардейцев. Так короче будет. Деньги-то не лишние, правильно?

Он засмеялся и, резко свернув налево, погнал вдоль трамвайных путей и покосившихся частных домов. Из труб шёл дым, в окнах горел свет. В свете тусклых фонарей кучи снега у ворот казались чёрными и некрасивыми. Сумрак сгущался.

– Почему снег такой чёрный? – спросил я.

– Из-за угля. Углём топят, вот копоть да пыль и летят, – охотно пояснил таксист и засмеялся. – Не видел чёрного снега раньше?

– Не настолько.

– Ну, вот, у нас так. Угля много, пыли ещё больше.

Выглядело это дело довольно угрюмо а я, честно говоря, помнил, что в целом, город был очень даже ничего, не такой, как эта улица. Я ведь здесь уже бывал, по резонансному убийству, копался в архивах МВД, добывал информацию для сценария. Впрочем, где я только не бывал…

Минут через пятнадцать, потянулись хрущовки и более современные девятиэтажки. Таксист свернул с дороги, заехал во двор, остановился у кирпичной пятиэтажки и махнул рукой в сторону здания.

– Ну вот, командировочный, – сказал он. – Приехали. Поднимайся на то крылечко.