– Ну что он сказал? – стоило выйти за дверь, Линара набросилась на меня с вопросами. – Кто он? Барон? Баронет? Ну явно же какая-то важная птица. Надеюсь, он изъявил желание щедро отблагодарить нас за помощь? Если сам не додумался – с господами это бывает, можно аккуратно ему намекнуть.

Я плотнее закуталась в наброшенный на плечи платок и начала спускаться по лестнице, держась за перила.

– Боюсь, ты будешь разочарована, Линара. Наш гость ничего не помнит о себе, даже имени.

– Как!

Судя по звуку, повариха за моей спиной всплеснула руками.

– Ну ничего, – добавила она спустя какое-то время, – вспомнит.

У подножия лестницы стояли, понурив головы, две хорошенькие девчушки лет восьми, одетые в шапки и поношенные тулупы. Обе курносые, белокурые, прозрачные от недоедания. Явно двойняшки.

– Мы готовы, госпожа Шевьер, – пискнула одна, не поднимая на меня глаз. Ее соседка шмыгнула носом.

– К чему готовы? – нахмурилась я.

– Как это к чему? К работе, – раздался позади голос Линары. – Что-то вы, госпожа, стали больно забывчивой. Вева, – кивнула она на малышку слева, – с понедельника по субботу работает в лавке мадмуазель Гвенадет. А Инес, – указала она на девочку справа, – в доме мадмуазель Реко.

Тут я вспомнила одну вещь и задохнулась от возмущения. Хозяйка «Милосердной Мариты» и ее прихвостни нещадно эксплуатировали детский труд. Не жалели даже пятилетних малышей! Летом отправляли своих воспитанников вспахивать чужие огороды и смотреть за живностью, зимой отдавали в услужение зажиточным горожанам. Для тех – экономия, ведь ребенку можно платить меньше, а нагружать работой почти как взрослого. А для Сибилл Шевьер – несколько лишних золотых в месяц.

По законам королевства сирот в заведениях, подобных нашей «Марите», должны обучать чтению, письму, счету, а вместо этого несчастные дети пахали от зари до зари и не видели ни копейки – все заработанное директриса опускала себе в карман. Эти деньги шли не на нужды приюта, а на ее собственные – хорошая еда, дорогие наряды, драгоценности.

Кстати! Драгоценности!

Кажется, я придумала, где достать средства на ремонт этой развалюхи, насквозь продуваемой ветрами.

– Так, – обернулась я к Линаре, – передай мадмуазель Гвенадет и мадмуазель Реко, что девочки к ним больше не придут. И ни к кому не придут. С этого дня дети в «Милосердной Марите» будут обучаться грамоте и другим наукам, как им и полагается. Ни о какой работе в поле или в чужих домах не может быть и речи.

Инес и Вева переглянулись.

Повариха вытаращила на меня глаза:

– Но госпожа Сибилл! Как же так! Мы же договорились! Зачем этому отрепью грамота? Все равно толку с них не будет. Девки вырастут – и пойдут по рукам: прямая дорога в красный квартал. А эти гадкие сорванцы – будущие пьяницы да карманники. Научились считать до десяти, могут написать свое имя – хватит с них.

Я покачала головой.

«Конечно, в красный квартал, конечно, в карманники, – хотелось закричать мне. – Вы же у них собственными руками отбираете шанс на нормальную жизнь. Если с самого детства твердить ребенку, что у него нет будущего, его и не будет».

Но сказала я другое. То, что для таких, как Линара, было аргументом.

– Закон запрещает нанимать на работу детей младше двенадцати лет. Если кто-нибудь узнает, что мы… – я замолчала и посмотрела на нее многозначительным взглядом, позволив самой додумать мою мысль. – Проверка. Помнишь? Со дня на день ждем королевского ревизора.

Повариха побледнела до синевы и повторила дрожащим голосом:

– Ревизора…

– Да, ревизора.

С моего разрешения девочки побежали обратно в спальню. Было видно, что им не терпится поделиться новостью с подружками и обсудить перемены, наступившие в «Милосердной Марите»: теперь вместо того, чтобы мести двор, доить коз, таскать из колодца воду, они станут обучаться школьной грамоте.

– И книжки читать сможем. Представляешь? – услышала я восторженный возглас одной из воспитанниц. – Про принцесс и рыцарей!

По-утиному переваливаясь с ноги на ногу, повариха отправилась на кухню – варить суп на говяжьей косточке.

А я, когда распогодилось, засобиралась в гости к Сибилл Шевьер. Жила она не в приюте, а снимала комнату в гостином доме рядом с почтовым трактом. Надо было поискать ее сбережения, а еще посмотреть, какие из вещей можно продать, чтобы обеспечить сирот едой и нормальной зимней одеждой.

Глава 5. История Сибилл Шевьер, беда с раненым

Сибилл Шевьер родилась в семье зажиточного торговца. Ее отец, рыжий пухлощекий гигант, держал мясную лавку и был уважаемым жителем Шаборо. Ее мать, изящная шатенка с яркими синими глазами, обладала редкой для этих мест красотой и передала эту красоту дочери.

Наверное, поэтому изящная, как статуэтка, Сибилл Шевьер не желала довольствоваться судьбой, которая с детства уготовлена девицам ее положения. Вести хозяйство, коптить колбасу на продажу, помогать родителям за прилавком, а когда придет час, отдать свою молодость, красоту и трудолюбивые руки такому же, как ее отец, грубому мужлану среднего достатка.

Выйти замуж, нарожать детишек и продолжить пахать от зари до зари, но уже не на отца, а на супруга – нет, это было не для нее. Сибилл считала себя птицей высокого полета. Она была уверена, что заслуживает большего.

В какой-то степени я ее понимала. Уважаемый всеми добряк господин Шевьер, этот рыжий весельчак, душа любой компании, за закрытыми ставнями поколачивал красавицу жену на глазах детей. Просто так. Для профилактики. Ибо сам был горбат, плешив, за годы семейной жизни наел объемное брюхо, которое колыхалось над поясом штанов, а его супруга произвела на свет четверых и осталась свежа, как майская роза.

Если жена хороша собой, считал господин Шевьер, ее надо учить уму-разуму, чтобы смотрела в пол, а не по сторонам, чтобы глаз не смела поднять и во всем слушалась мужа – тогда брак будет крепким и дети вырастут достойными людьми.

Сам господин Шевьер гульнуть налево любил и большого греха в этом не видел. Все-таки боги создали женщин и мужчин разными. Женщины по природе своей тихие, скромные, верные, а у мужчин кровь кипит и желания плотские выхода требуют. Так что своими похождениями господин Шевьер гордился, а тех девиц, которых валял по кровати, презирал: фу, шваль, раздвигает ноги без кольца на пальце.

В общем, ничего удивительного, что, насмотревшись на пример матери, юная Сибилл решила плыть против течения. Методы она, правда, выбрала не самые достойные. Единственным ее козырем была красота, и Сибилл использовала ее на полную катушку, чтобы пробиться наверх и стать независимой.

Начала она с того, что украла у родителей деньги, сбежала из дома и соблазнила какого-то мелкого дворянина. С каждым годом ее любовники становились богаче и влиятельнее. В конце концов, карабкаясь по постелям, эта расчетливая девица добралась до должности директрисы сиротского приюта «Милосердной Мариты».

Сейчас ей было двадцать восемь – не девочка, по местным меркам. Красота Сибилл чуть подувяла, интерес к ней со стороны знатных мужчин начал угасать. Впрочем, пригревшись на теплом, сытном местечке, она решила, что покровители ей больше не нужны. Теперь она сама могла обеспечить себя всем необходимым.

На собственное жилье Сибилл пока не накопила и снимала просторные покои на постоялом дворе мадмуазель Коззет. Ночевать в холодном унылом доме приюта, где зябко от сырости и гуляют промозглые сквозняки, она не собиралась, хотя и обустроила себе там личную комнату.

Сейчас я стояла посреди ее съемной спальни и осматривалась по сторонам, пытаясь вспомнить, где бывшая хозяйка моего тела хранит деньги. Память показывала кукиш.

Ладно, поиграем в сыщиков и пороемся для начала в ее шкатулках.

Звонких монет я так и не нашла, зато в одном из ящиков комода обнаружила сундучок, полный украшений. Золотые кольца, браслеты, серьги с камнями. Все это можно было продать, а на вырученные деньги купить что-то более нужное и полезное.

Далее тщательной ревизии подвергся шкаф. Тот был до отказа забит роскошными платьями. Как и всякая женщина, Сибилл Шевьер любила наряжаться. Некоторая ее одежда выглядела совсем новой, только-только пошитой, еще не знавшей но́ски. С ней я решила поступить так же, как и с драгоценностями.

Или вот обувь. Продам эти бархатные туфельки, в которых выйти можно только на бал, и куплю добротные детские ботинки на меху. Минус один сопливый кашляющий ребенок в приюте.

В «Милосердную Мариту» я вернулась в хорошем расположении духа. Надо было убедиться, что Линара приготовила нормальный обед, а то раньше она варила еду в двух котлах: для нас нажористый суп на мясной косточке, а для сирот – постную похлебку из одних только овощей.

Ветер стих. На синем небе сияло солнце. Орудуя лопатой, Джорах прокладывал в глубоком снегу тропинку от калитки до крыльца. Заметив меня, он выпрямился и оперся локтем на черенок.

– Там это, – кочегар сдвинул шапку набок и почесал лоб, – мужик тот, на которого вы мою настойку извели… Худо ему.

– Что значит худо?

Хорошее настроение испарилось вмиг. Под ложечкой засосало. Сердце ускорило ритм.

– Помереть готовится, – пожал плечами Джорах и вернулся к своему занятию. Лопата с хрустом вгрызлась в снег.

Подхватив юбки, я рванула к дому.

– Линара!

Сама не заметила, как взлетела по лестнице на второй этаж.

Повариха встретила меня в дверях спальни, где лежал раненый. От выражения ее лица меня бросило в пот.

– Что с ним?

Руки тряслись. В висках грохотала кровь.

– Сами поглядите, госпожа, – повариха посторонилась, пропустив меня в комнату.

Раненый извивался на простынях и тихо постанывал. Его глаза были закрыты, лицо блестело от пота, пальцы комкали одеяло. Он тяжело дышал и время от времени что-то бормотал себе под нос. Бредил?

Опустившись на край постели, я коснулась лба мужчины и одернула руку – горячий, как печка.

Значит, рана все-таки воспалилась и начался жар. Что теперь делать? Есть в этом мире антибиотики?

– Линара?

Повариха топталась в дверях, но, услышав, что ее зовут, подошла ближе и встала за моей спиной.

– Госпожа?

– Надо звать доктора. Сколько стоят их услуги?

Карманы моего пальто были набиты украшениями из дома Сибилл Шевьер, и я отчаянно пыталась сообразить, хватит ли на лечение денег, вырученных с их продажи. Золотыми серьгами с врачом не расплатишься – сначала надо бежать к ювелиру. Но есть ли у нас столько времени?

– Нет, нет, нет, не надо, – шептал бедняга, горящий в лихорадке, и мотал влажной головой из стороны в сторону.

Что ему снилось? Не момент ли нападения?

– Лекарь на весь Шаборо один, – ответила Линара, косясь на раненого, – и он к кому попало не ходит. Но можно позвать знахарку из лесу. Толковая баба. Поумнее всех этих ученых гордецов.

Знахарка! Это хорошо. Очень хорошо! В отличие от доктора, она, скорее всего, согласится взять за свою работу драгоценностями.

– Отправь Джораха за знахаркой. И… – тут мне в голову пришла мысль. – Где пальто этого мужчины? Надо посмотреть нет ли в карманах кошелька. Нам бы сейчас очень пригодились лишние деньги.

– Уже́, госпожа, – повариха грузно переступила с ноги на ногу. – Нету там ничегошеньки. Пусто. На вора, почитай, нарвался месье, поэтому и получил ножом в бок.

– Ясно. Тогда беги за Джорахам.

Глянув, как Линара ковыляет со своим больным бедром до двери, я подорвалась с места, и сама бросилась вниз, в заснеженный двор, где сейчас орудовал лопатой наш кочегар. Сироты, привлеченные шумом, высунулись из своих спален и смотрели, как я бегу по коридору.

* * *

До прихода знахарки я сидела рядом с больным и обтирала его лоб влажной тряпкой. Ветер за окном завывал все яростнее, солнце спряталось за серыми облаками, с неба крупными хлопьями повалил снег, и я очень переживала, что начнется метель и задержит помощь.

Мужчина на постели продолжал бредить, звал некоего Августина, обвинял кого-то в предательстве, стонал и с мучительным выражением на лице сводил брови.