Мое раннее детство было практически идеальным. Я помню, как радовался друзьям, приходившим на барбекю, регулярным тренировкам по футболу и вечеринкам по случаю дней рождений. В детстве я был помешан на футболе. Я болел за «Манчестер Юнайтед», и Диего Марадона был моим кумиром. Я тоже прилично играл. Недостаточно хорошо, чтобы сделать это своей профессией, но я проводил с мячом все свободное время. Сейчас я понимаю, что, возможно, это было ранним признаком моей увлекающейся натуры. Официальный диагноз мне так и не поставили, но, сдается мне, в наши дни в школе мне бы поставили диагноз «СДВГ» и перевели бы в класс для детей с особыми потребностями. Я всегда был полон энергии и никогда не мог усидеть на месте, мой мозг не знал покоя. Честно признаться, с тех пор я не особо изменился!

Пока папа работал и обеспечивал нашу семью, мама занималась домашним хозяйством и моим воспитанием, что, как мне кажется, было типично для 1980-х годов. Но, наверное, ей было нелегко находиться вдали от родного дома и своего многочисленного семейства. Еще совсем молодая, она уже ухаживала за маленьким ребенком. Дешевые авиабилеты от авиакомпании Ryanair^[2] еще не были широко распространены, так что мотаться туда и обратно в графство Тайрон было тяжеловато. Однако на летние каникулы и Рождество мы всегда возвращались домой, чтобы повидаться с семьей. У мамы было семеро братьев и сестер, так что скучать мне не приходилось. Мы с кузенами носились по полям, играя в войнушку, и с нами бегал очаровательный бабушкин кокер-спаниель Пиклс.

Не имея родных братьев и сестер, я рос свободным одиночкой-интровертом, и меня это вполне устраивало. Я и по сей день такой. Социальное взаимодействие меня нервировало тогда и продолжает нервировать сейчас.

Мама и папа близко дружили с другой ирландской парой, которая переехала в Бельгию одновременно с нами. Их сын Шон, мой ровесник, стал моим лучшим в мире другом и является им до сих пор. Можно сказать, я был избалован своей прекрасной жизнью и учебой в шикарной международной школе вместе с другими иммигрировавшими в Бельгию детьми. В юном возрасте быстро схватываешь языки, и вскоре я свободно заговорил по-французски и по-фламандски, хотя до сих пор говорю на них с ирландским акцентом.

Моим постоянным домом стал Таиланд. Я долго не мог отыскать место, которое смог бы назвать своим домом. Нигде его не ощущал. Ни в Северной Ирландии, ни в Бельгии, ни в Дублине, где я провел потом много лет. Я благодарен за предоставленную мне в детстве возможность вести более космополитичный, европейский образ жизни, лакомиться мидиями, чипсами и общаться с людьми со всего света.

На континенте к алкоголю относились куда более лояльно. Детям разрешалось пробовать пиво или вино в кругу семьи, а подросткам, начиная с четырнадцати лет, выпить немного пива после игры в футбол или посидеть в пабе. Это было обычным делом и не порицалось в обществе. Культура пьянства в Великобритании и Ирландии, к сожалению, печально известна во всем мире, но в Бельгии во времена моей юности все обстояло иначе. Мама любила выпить вина за ужином, а папа – пропустить пару кружек пива в саду, но ни одного из родителей нельзя было назвать заядлым пьяницей. Поэтому мою вероятную зависимость от алкоголя вряд ли можно считать наследственной.

Что по-настоящему наложило мрачный отпечаток на мое детство и на протяжении многих лет портило мне жизнь, заставляя испытывать угрызения совести, так это расставание моих родителей. Я винил в этом мать, винил отца и винил самого себя.

До тринадцати лет мою жизнь можно было назвать идеальной. Я был избалован, счастлив и рос будто в теплице. Именно поэтому развод родителей стал для меня поворотным событием. Я и не догадывался, что у них имелись какие-то проблемы. Насколько я помню, никаких ссор у меня на глазах не происходило. Тем не менее одним ужасным вечером я сидел у себя в комнате и делал домашнее задание (или, вернее, делал все, кроме него), когда услышал на первом этаже какой-то шум. Происходило что-то серьезное. Хлопнула входная дверь. Я услышал, как папа плачет, разговаривая по телефону.

– Пап? – позвал я, встав у лестницы.

– Спускайся, Ниал. Мне нужно с тобой поговорить.

Пока я переступал босыми ногами со ступеньки на ступеньку, у меня в животе все плотнее скручивался комок нервов. Внизу в гостиной стоял папа, большой и сильный, мой защитник и супергерой. Он побледнел и выглядел сломленным. В его покрасневших глазах стояли слезы.

Какого?..

– Твоя мама, – начал он срывающимся голосом, – ушла, Ниал.

Ушла? Куда?

– Что ты имеешь в виду? – спросил я, изо всех сил пытаясь осмыслить эти слова.

– Твоя мама ушла от нас, Ниал. Она ушла к другому мужчине, – после этих слов папа сел на диван и зарыдал.

Мой разум прокручивал события в обратном направлении, пытаясь отыскать подсказки. Я вспомнил ссору, произошедшую несколькими днями ранее. Тогда я не придал этому значения и продолжил играть в футбол, читать книги и всячески развлекать себя. Я уже достиг половой зрелости, и, без сомнения, мои мысли все больше занимали девушки моего возраста. О маме я не думал, хотя она всегда была рядом.

– Она потом вернется, да, пап?

– Нет, сынок, – папа смотрел в пол. – Она не вернется.

И она не вернулась.

Мама ушла в декабре 1992 года, и с тех пор я ненавижу Рождество.

В то время не было мобильных телефонов, и я неделями не выходил с ней на связь. Сначала меня отослали к Шону «на каникулы». Затем забрали из школы и отправили в Ирландию на рождественские праздники. В семье со мной обращались хорошо, но никто не говорил со мной о произошедшем.

Где мама? Она со мной даже не попрощалась…

Маленькому мне нужно было многое осмыслить. Мне было трудно осознать случившееся своей тринадцатилетней головой. Поэтому я запрятал эти мысли подальше.

Несколько недель спустя, вернувшись в Брюссель, я наконец-то встретился с мамой. Она очень извинялась, пыталась объяснить, что у ее ухода есть и другие причины. Она заверила меня в том, что они с отцом очень меня любят. Они хотели как лучше и говорили правильные вещи, но я ничего из этого не понимал. Было неловко, хоть мы и старались все проговорить. Я стряхнул с себя мамины руки.

Не знаю, как тринадцатилетний ребенок должен вести себя в такой ситуации, но я отреагировал, как тогда считал нужным: начал действовать. Я стал бунтарем. Во мне вспыхнул огонь саморазрушения.

Через пару дней после этих ужасно запутанных рождественских каникул я попробовал свою первую сигарету. Один из самых смелых ребят в школе, задиристый паренек, услышал о том, что мои родители разошлись. Сообщество иммигрантов было небольшим, и в нем любили посплетничать.

– Что у тебя там происходит? – спросил меня этот паренек.

Я невнятно рассказал ему все, что знал. Мама ушла к другому мужчине, и теперь я живу с отцом.

– Вот дерьмо, – сочувственно произнес он. – Будешь? – сказал он, помахав передо мной пачкой «Лаки Страйк».

К черту все, почему бы не стать плохишом? Все равно хуже уже не будет.

Поджигание сигареты и первая затяжка вышли такими же, как и у всякого человека в первый раз, – отвратительными. Я закашлялся до боли в горле. Но это неприятное ощущение в точности отражало то, что я на тот момент чувствовал. Это было ужасно, но и моя жизнь обернулась сущим кошмаром.

После развода отец стал особенно щедр на карманные расходы, так что я тратил наличные на сигареты, а потом и вовсе стал подворовывать их в супермаркете – не только ради удовольствия, но и ради каких-то неизведанных ощущений. Сейчас это трудно себе представить, но в брюссельской школе был уголок для курящих, куда детям с разрешения родителей разрешалось отходить покурить. Так зародилась моя многолетняя привычка.

А еще я начал получать удовольствие от распития пива и сидра. Вместе с ними жизнь становилась лучше. К тому же они раскрепощали меня, застенчивого и страдающего социофобией, и я становился более разговорчивым, более уверенным.

В ближайшей деревеньке был автомат по продаже пива в банках, и за двадцать бельгийских франков можно было купить алкоголь так же легко, как банку кока-колы. Вскоре мы выяснили, что можем просунуть руку и достать пиво из автомата, и больше уже не тратили на это наличные деньги.

Будние дни я проводил дома с отцом. Без мамы было уже не то – казалось, радость, комфорт и чувство защищенности покинули нас вместе с ней. Мне всегда казалось, что папа мечтал о ее возвращении и восстановлении их отношений. Это были смутные и болезненные времена для всех нас. Папа заботился обо мне, готовил еду и уделял мне достаточно внимания, что, должно быть, давалось ему нелегко, ведь вместе с этим он работал в министерстве финансов.

С мамой я виделся по выходным. Она съехалась с Андреасом – мужчиной, к которому ушла от отца, – и их квартира находилась достаточно близко от нас, чтобы я мог приезжать на велосипеде. Мне не всегда нравилось бывать у них в гостях. Мама познакомилась с ним на работе, и их роман длился уже несколько месяцев к моменту, когда она окончательно ушла от папы. Я как мог старался поладить с Андреасом, но подростковый возраст давал о себе знать. Примерно в то время во мне проснулся интерес к азартным играм.

Все началось с простой игры в кости, организованной школой в рамках благотворительного сбора средств. В тот день я сразу же пристрастился к игре и стал выпрашивать у папы все больше франков. Снова, снова и снова. Я прекрасно видел, что в казино люди чаще всего проигрывают, но подростки кругом все равно выбрасывали деньги на ветер. В конце концов я открыл свое собственное небольшое казино в школе, пользуясь теми же правилами. На этот раз наживался я, а не школа или благотворительная организация. Пока учителя не спохватились и не закрыли мой небольшой бизнес, каждый обеденный перерыв около десяти ребятишек собирались вокруг меня, чтобы сыграть. Я зарабатывал смехотворную сумму на карманных расходах других детей и развивал в себе дух предпринимательства.

С тех пор я стал лелеять новые грандиозные планы, будучи всегда готовым попасть из-за них в неприятности. Мне было все равно. В какой-то период я хотел стать журналистом и купил диктофон, намереваясь записывать интервью. Вместо этого я записал на него звук школьного звонка и включил его во время занятия на пятнадцать минут раньше настоящего, чтобы ученики могли уйти пораньше. Шалость удалась.

Другой моей затеей было тайком писать в чужих школьных дневниках надписи, вроде «Мистер О’Нил – придурок». Я был завсегдатаем директорского кабинета. Увлекшись своими проделками, я не смог сдать экзамены, и меня оставили на второй год. Это было обычным делом, но меня оставили раз, оставили другой, третий. К пятнадцати годам, будучи уже подростком, я оказался в одном классе с маленькими двенадцатилетними мальчишками. Я чувствовал себя героем комедии. Думаю, я смог бы взяться за ум, если бы захотел. Но к тому моменту я совсем одичал и стал неуправляемым. Все пришли к единому мнению, что мне лучше уйти из школы.

Мои родители нашли для меня более строгую школу-интернат, но и там мое поведение не выправилось. Я всегда выходил за рамки дозволенного. Устроил переполох, отключив будильник как в нашем общежитии, так и у учителя, который должен был нас будить. Мы выспались, и это был отличный день! Другие дети чествовали меня как героя. В той школе-интернате было полно таких же неудачников, как я. Все курили и пили пиво в поезде, в пятницу возвращаясь к своим семьям. Попасть в беду было наименьшей из моих забот.

Больше всего меня беспокоила мама. Она послушно приходила на все мои футбольные матчи, и мы хорошо проводили время вместе по вечерам, иногда даже пили вместе пиво. Она устроилась на новую работу и усердно трудилась, чтобы поуютнее обустроить для меня свой дом. Но ее отношения с Андреасом дали трещину.

После того как они стали жить вместе, он стал проявлять физическое насилие. Синяки на маминой коже появлялись все чаще, а оправдания, вроде «Врезалась в дверь» или «Споткнулась на лестнице», становились все менее правдоподобными.