– Жаль, видеться не будем, Эмма Марковна, да уж судьба такая. Я от вас отрезанный ломоть, теперь совсем отвалюсь. Простите, Эммарковна, никогда ваши милости не забуду.

Всплакнула. А уж как Лизонька рыдала в тот день… Да что Лизонька – Степа впервые заплакал на моих глазах. Да и я еле сдержалась.

Обычно детки-погодки дружат в шалостях. У Степы и Лизы были распределены роли: Лизонька шалила, Степка ее удерживал. Конечно же, они ссорились, Лизонька дулась, ее друг – никогда. Наоборот, каждую истерику встречал спокойствием. Но не ледяным, а теплым, дружеским, поглощающим нервический всплеск. Так что Лиза успокаивалась незаметно для себя.

В тот вечер не смогла.

– Степочка, как же я без тебя буду?! А ты без меня? Без нас, без маменьки?!

– Что вы, Лизонька. Маменька меня в обиду не даст, и Дмитрий Никитич не обидят. Они, – Степа понизил голос, – даже когда выпьют, с маменькой учтивы, а со мной добры.

Дочку это, конечно, не успокоило. Она теряла самого большого друга.

* * *

Степка был для Лизы не просто братцем-приятелем. Благодаря ему она с самых малых лет поняла, что крепостной может быть и умней барчука, и добрей, и спокойней. Просто лучше.

Дочка ощущала это с малых лет. Очень удивлялась, что Степу не берут к соседям-помещикам, а гости-барчуки не хотят с ним играть, обзывают «мужиком» и «свинопасом». Однажды даже подралась с мальчишкой на пару лет старше, обозвала «свиньей». Кстати, побила, а его маманю чуть не хватил удар, когда я твердо сказала: дочку не накажу.

Лет в пять Лизонька вместо вечерней сказки попросила меня:

– Маменька, расскажи, откуда взялись крепостные. Почему механик Генрих работает у тебя за деньги и может уйти, а другие люди не могут?

Да уж… Проще рассказать, откуда дети берутся. Тем более до этого возраста Лизоньке расти и расти, а так она уже сейчас маленькая барыня среди подневольной обслуги.

И я рассказала, как когда-то на южные рубежи России нападали ордынцы, сжигали села, уводили людей в настоящее рабство, в гаремы и на галеры. О гаремных евнухах и том, как пополнялась капелла в Ватикане, говорить не стала. Дворяне, или, как их тогда называли, боярские дети, были обязаны служить в армии и на границе, отражать набеги. Чтобы они не думали о пропитании, им давали села с крестьянами. Крестьянин не мог уйти из поместья, но и дворянин – с царской службы. Пояснила кратко про Юрьев день: сначала был, а потом «вот тебе, бабушка…».

Потом Россия стала империей, дворяне получили личную вольность, но крепостное право осталось. По привычке, объяснила я, и Лиза кивнула – понимала значение слова.

– Во многих странах было так же, но теперь почти везде крепостных нет, – сказала я. – В России их тоже не будет, мы до этих времен доживем. А пока помещики, если уважают себя, должны уважать крепостных. Обращаться с ними как со свободными работниками. Учиться жить так, словно все вокруг свободны.

– Маменька, но почему и Щетинины, и Барановы, и Берги, да почти все остальные соседи, мужиков не уважают? – удивилась Лизонька.

– Для тебя это ничего не значит. Иногда дети разоряют птичьи гнезда. Если другие это делают, ты же сама так не сделаешь?

Лизонька кивнула. И с этой поры была так вежлива с горничными и конюхами, что Павловна удивленно кряхтела.

* * *

Степка, самый умный крепостной из Лизонькиного окружения, правда уже бывший, уехал в Москву с маменькой и отчимом. И затерялся вместе с семьей. Сколько раз я ругала себя, что не оставила мальчишку… Точнее, не попросила Лушу его оставить. Парень – умница, спокойный лидер в любой компании. Если таким сохранился бы к юности, стал бы одним из лучших моих менеджеров.

А теперь непонятно что с ним. Года три приходили письма от Луши, писанные Степиной рукой. Умеренно жаловалась: муж поначалу держался, потом запил, уволили. Совсем не опустился, почерк сохранился, пишет прошения за два пятака: один семье на хлеб, другой на водку.

Показалось или нет, но письма проходили Степину цензуру: ни слез, ни жалоб. Ведь не попросишь: «Заберите меня от мужа». Пару раз мой приказчик посещал семью, передавал в руки Луше вспоможение. По его отчету поняла: жизнь у них – ужас. Но не «ужас-ужас-ужас».

Вот только в нынешнюю поездку Лушиной семьи по адресу не оказалось. Я, будто чувствовала, навестила в самый ранний час, без Лизоньки. В доме новые жильцы, прежние съехали в Рождественский пост. Куда – неведомо. Судя по отзывам соседей, явно в поисках жилья подешевле.

Я соврала дочке, что с Лушей, Степой и их непутевым отцом все в порядке, что мы их найдем – поручения даны. А на душе было горько. И тревожно. И решительно: хватит, наигралась в чужие личные границы. Как найдутся – без разговоров в возок и домой! Даже если для этого придется жену у мужа оттягать. Ну, либо самого мужа мешком грузить да везти.

Глава 5

Еремей решил доехать до Тулы, а не ночевать на станции. В город мушкетов, самоваров и пряников прибыли за полночь.

Родни в городе нет, стучаться к знакомым в такой час – свинство. Свернули в проверенный постоялый двор с зарезервированными комнатами. Пришлось посидеть с полчаса за самоваром, пока моя верная и незаменимая Настя проводила экспресс-клопоцид.

Гостиница считалась приличной, без запойных посетителей, поэтому зала в трактире была пустой и даже уютной – благодаря моей фирменной лампе, оставленной во время прежнего визита. Еще я заметила, что если во время прежних поездок почти в каждой гостинице выносила самовар из возка, то за последние три-четыре года каждый второй трактир обзавелся этим замечательным устройством.

Самовары стали выпускать в Туле еще при матушке Екатерине, а в промышленных масштабах – после одоления Наполеона. В войну ружья делал и казенный завод, и частники, причем частники с каждым годом разгоняли производство. В 1812 году почти 25 тысяч смастерили и собрали из старых, а в 1815, еще не зная, что под Ватерлоо Бонапарту полный конец, – почти 70 тысяч.

Между прочим, оружейники-частники – это не какие-нибудь тульские мещане, решившие присоседиться к бренду «made in Tula». Все тульские Левши – приписные заводские крестьяне. Но если человек выполняет норму, или, как тогда говорили, «урок», то имеет полное право работать на себя. Чем мастера и пользовались. Заводили частные фабрики, выпускали всё, что востребовано рынком: от металлической фурнитуры до станков. Ну а мода на чай потянула моду на самовары.

Недавно Миша, как человек, допущенный к общероссийской таможенной статистике, заметил мне за чашкой утреннего френч-пресса.

– Между прочим, в прошлом году произошло эпохальное событие. Россия сделала цивилизационный выбор и стала чайной страной.

– Это ты по данным таможен? – спросила я.

– Конечно. Впервые в 1819 году стоимость растаможенного чая превысила стоимость кофе.

– Рубил Петр Алексеич бороды, приучал к кофе, а бородачи отомстили асимметрично – полюбили не молотые толченые косточки, а сушеные листья, – усмехнулась я.

Супруг взглянул с удивлением, понял, кивнул. Чай боролся с кофе на равных, пока свое веское серебряное слово не сказало купечество, оценившее напиток – приятный, нехмельной, а главное, подходящий для неторопливой вечерней беседы. К купцам подтянулись мещане, духовенство и прочие бородатые жители империи. Чай полностью не вытеснил кофе, но отодвинул на вторую позицию. Приятно осознавать, что не последнее слово в этом споре было за моими фирменными сборами, чайными пакетиками и подарочными коробочками. Понятно, что монополии на это дело никто мне не давал. Но опыт будущего прекрасно работал, позволяя мне составлять из чая, разных трав, специй и прочей ботаники такие комбинации, какие никто из подражателей повторить не мог. Взять тот же чай с шоколадной отдушкой – фурор и хит богатых чаепитий.

Ну а то, что пили из самоваров, – замечательно. Самовар – настольная модель паровой машины. Как и любой котел с прыгающей крышкой. Скажет какая-нибудь Феклуша, что паровоз бес двигает, ей и возразят: ты, душенька, чаю не пила из самовара?

Мы приступили уже к третьей чашке, попутно продолжая разбирать московскую корреспонденцию. Настя заканчивала с клопоцидом, остальная группа сопровождения – Еремей и кучера-сменщики, Архип и Дормидонт, – спала. Их отобрал сам Еремей за опрятность и сообразительность. Между прочим, Лизонька в свободную минуту учила обоих грамоте. Как нередко бывает, мужчины, выпив походную чарку, отправились на боковую, а женщины продолжали трудиться.

– Маменька, письмо в Соляную контору, – сказала дочка. – Не нам, а вот почерк знакомый.

Я оторвалась от чтения бизнес-плана. Неизвестный купчина дельно и кратко предлагал учредить на паях ситцевую фабрику. Жаль, его вклад ограничивался 10% финансирования и выбором участка. Все равно интересно, надо отложить и подумать. А пока взглянуть на письмо-не-по-адресу.

– И правда не нам, по ошибке занесли. Почерк знакомый – похож на Степиного отчима. Это типовой почерк писарей, такой же, как у Дмитрия Никитича.

Сказала уверенно, но какая-то зацепка или заноза в душе осталась. Да, почерк профессионально стандартный… почти. Надо бы заняться письмом подробнее, а не просто переслать по правильному адресу…

– Эммарковна, протравлено, прошпарено да проветрено, извольте почивать! – почти пропела Настя.

Ладно, загадки позже разгадаем. Третий час ночи – самое время уложить ребенка и лечь самой.

* * *

Тула – интересный город. Например, кремль расположен не на холме, как принято, а в низине, на берегу Упы. Потому-то царь Василий Шуйский так легко запрудил реку и затопил осажденного мятежника Ивана Болотникова.

Эти историко-фортификационные подробности я изложила Лизоньке минуты за три, а потом мы отправились смотреть самое главное – Тульский оружейный завод.

Дочка видела его впервые, а я уже посещала два раза. Но все равно не отказалась от экскурсии, любезно организованной командиром завода – да, есть такая должность – Евстафием фон Штадтеном. Человек, безусловно, достойный, недаром в прошлом году был назначен инспектором всех оружейных заводов – Тульского, Ижевского, Сестрорецкого. Но жил в Туле, как в головном офисе.

Лизонька почти незаметно скрывала страх среди лязга и сверкания железных искр. А я опытным взглядом замечала инновации, появившиеся после 1817 года, когда в Тулу прибыл английский механик Джон Джонс: штамповочный пресс для ружейных замков, особая наковальня для стволов и токарный станок – избавлять готовый ствол от металлических заусениц. Я помнила прошлую беседу с командиром завода и названную им цель: полная стандартизация ружей.

И это замечательно. Вот только ружья – те же самые гладкостволы, с которыми победили Бонапарта и совершили множество других славных деяний в более ранние времена. Разве что после инноваций Джонса стали стандартизированы и дешевле в производстве.

С англичанином встретиться не удалось, да я и не стремилась. За последние годы поняла на практике, что любое массовое техническое усовершенствование возможно, если хотя бы часть пользователей понимает, для чего этот пепелац нужен вообще. Если таких сметливых и заинтересованных особей нет, реакция – от равнодушия до луддизма.

В Туле такого нет и быть не может. Каждый второй мастер думает не как выполнить урок и обратиться к чарке, а как заработать дополнительно. В том числе за счет технических новинок. Неофициальные конструкторские бюро здесь были всегда. Поэтому-то инновации англичанина были реализованы столь быстро.

А моим собеседником оказался начальник одного из таких КБ Петр Федоров. Капитан-артиллерист, оставивший ногу под Бородино. Из артиллериста стал оружейником, начальником комиссии по приемке. Ко мне благоволил, не только из-за моих технических инноваций, но и потому, что после знакомства я записала-зарисовала параметры его культи и прислала годный протез.