– А почему ты здесь так долго? – спросила я. – ты же вроде вполне нормальная.

– Да я больше симулирую, – вздохнула она, – понимаешь, мне же возвращаться некуда. И я не знаю, кем была эта женщина. Какая она. Какие у неё родители. Может, дети, муж есть. И вот что я в её жизни делать буду? Я не актриса. Понимаешь, мне страшно же! – всхлипнула она, вытирая рукавом замызганного халата слёзы.

Я понимала её прекрасно. Мне тоже было ужасно страшно, когда я попала сюда, в её тело.

– Но я больше не могу так жить, – слёзы опять потекли по её толстым щекам, – они держат меня на уколах и таблетках. Ты посмотри на эту тушу. Меня от них разносит. Я постоянно хочу есть. И мышцы всё время спазмами скрючивает. Больно так, что орать охота.

Я вздохнула. Ну что тут скажешь. Вот уж не повезло – так не повезло.

– Ты же домой сейчас ночевать пойдешь? – вдруг встрепенулась она.

Я кивнула.

– А ты можешь принести мне ирисок? Хоть пару штучек, – она с каким-то по-детски сконфуженным видом просительно улыбнулась, – я страсть как ириски люблю. Особенно «Тузик». Батончики тоже люблю, но они дорогие. Уже тыщу лет не ела. Скоро вкус забуду.

Я пообещала принести ирисок и батончиков, сдерживаясь, чтобы не расплакаться тоже.

Вот же как не повезло ей.

Домой вернулась почти затемно. Всю дорогу размышляла о той несчастной женщине, которая была Лидочкой. Да так заразмышлялась, что чуть остановку свою не пропустила. Пришлось автобус чуть ли не на ходу останавливать.

Водитель поворчал, но остановился, хоть и в неположенном месте.

Хоть бы поскорее уже права получить и за рулём самой ездить.

Я понуро шла по асфальтированной дорожке, на которую густо падали лиловатые тени от тополей и ясеней. Света одинокого уличного фонаря не хватало, чтобы разогнать их все. В вечерних сумерках оглушительно трещали кузнечики. Где-то, в соседнем дворе, заухал филин. С третьего этажа, из раскрытого окна вдруг заголосила Ядвига Поплавская: «…прошу тебя, в час розовыйнапой тихонько мне, как дорог край березовый малиновой за…» и, хрипло закашлявшись, внезапно умолкла на полуслове. Остро пахло свежескошенной травой и ночными пионами. А на душе у меня было так тяжко, так муторно, что я и не заметила, как из тени от кустов сирени отделился силуэт человека.

От неожиданности я вздрогнула и сбилась с шага, чуть не угодив носом в клумбу с пионами. Ещё и лодыжку подвернула.

– Лида, – голосом Будяка понуро сказала тень. – Давай поговорим?

– Твою ж мать! – в сердцах воскликнула я. – Вот зачем так пугать!

– Я же не нарошно, душа моя, – голосом, начисто лишенным любого мало-мальского раскаяния, сообщил Будяк. – Темно тут. Под ноги же смотреть надо.

Я вспыхнула от досады и негодования.

– Давай помогу, – крепкая рука Будяка по-хозяйски подхватила меня под руку.

– Пусти! – возмутилась я. – Руки убери!

– Ну что ты, как пятиклассница, – отеческим тоном попенял мне Будяк. – Я домой провожу тебя. Поговорить нам надо.

– Нам не о чем с тобой говорить, Пётр Иванович! – твёрдо отрезала я, тщетно пытаясь выдернуть руку из захвата. – Всё уже переговорили и порешали. Так что прощайте.

Я таки вырвала руку и развернулась, чтобы уйти, но Будяк удержал, намеренно не отпуская меня.

– Лида, – повторил он настойчиво, – ты можешь и не говорить, хотя я тут тебя больше часа, между прочим, жду. Говорить буду я. А ты просто послушаешь. Молча.

– Я не просила меня ждать!

– Зато Римма Марковна просила! – не повёлся Будяк, – она тебе ужин и завтрак передала. Пирог вон испекла. Ещё тёплый.

– Пётр Иванович, – скрипнула зубами я (настроение и так было в полном раздрае), – я не желаю с тобой разговаривать. И не собираюсь приглашать домой. Если Римма Марковна что-то передала – давай сюда. Так уж и быть, заберу. Но впредь больше так делать не надо!

– Как?

– Не надо с Риммой Марковной разыгрывать эти шахматные комбинации! – вспылила я, окончательно теряя терпение, – пирог он мне среди ночи привёз! Тёпленький! Ты Нинке своей пироги вози теперь! Сюда больше ездить не надо!

– Не кричи, душа моя, люди уже спят, – Будяк привлёк меня к себе, – хотя ревнуешь ты очень мило. Мне нравится…

Мне захотелось влепить ему в глаз. Не знаю, до чего мы бы доругались, как вдруг сверху опять возмутилась Ядвига Поплавская:

– …и камушки у берега качали, и пела нам малиновка тогда, о том, о чём напрасно мы молчали…

– Вот видишь, – многозначительно заметил Будяк, – даже песня со мной согласна. Эх, Лида. Негоже так изгаляться над человеком!

Я зашипела, вырываясь.

– Лида, – вздохнул Будяк и выпустил меня из захвата, так, что я от неожиданности чуть опять не упала, – послушай меня, Лида. Я так и не понял, на что ты так обиделась. Но в любом случае, виноват я. Извини! Я, очевидно, виноват перед тобой во всём. Хотя это ещё как посмотреть. Мы же с тобой не муж и жена. И не жених и невеста. Ты мне ничего не обещала. И я тебе тоже. Но вот так получилось. Глупо. И неправильно. Мне неловко, что ты всё это увидела. Но ты сама тоже виновата. Могла же выйти тихо и сделать вид, что ничего не видела. Без всех этих разоблачений. Мудрые женщины именно так и поступают. И было бы у нас с тобой в дальнейшем всё хорошо.

Я скрипнула зубами от злости, но промолчала.

– Пойми, Лида, я – мужчина. Я – человек. И ничто человеческое мне не чуждо, – продолжал Будяк, а меня аж затрясло от злости, так, что я уже мало что соображала.

И в этот моментна освещённой от фонаря дорожке показался какой-то мужик. Он целенаправленно шел к нам в подъезд. Увидев нас с Будяком, он остановился и начал подслеповато присматриваться.

На меня падал свет из кухонного окна соседки Натальи. Будяк же оставался в тени.

– Горшкова? – вдруг спросил мужик, голос его был напряженным.

– Да, – ответила я удивлённо. – А вы кто?

– Ты что там моей жене наговорила на меня, дрянь такая? – вместо ответа зло рявкнул мужик, – теперь она со мной разводиться хочет!

Глава 2

– Слышь, мурло, я тебе сейчас чайник разобью, если ты в таком тоне ещё хоть слово вякнешь! – рыкнул Будяк и злой мужик моментально сдулся и перестал казаться злым. Скорее донельзя расстроенным и слегка потерянным.

– Да я что, я же ничего… – заблеял он, голос был какой-то дребезжащий, и мне стало противно.

– Что случилось? – спросила я, – какой жене и что я рассказала? Вы вообще кто?

– Смирнов, – глухо ответил мужик и закрыл лицо руками, – Гена Смирнов я. Зойка – это жена моя. Укатила на курорты, нашла себе хахаля и возвращаться не хочет…

– Как же это… – только и смогла выдавить я.

– Позвонила она мне сегодня, – издал мужик то ли всхлип, то ли вздох, и подтянул линялые, вздутые на коленках, треники повыше, – сказала, что разводиться со мной будет. А у нас трое детей, между прочим, и старик-отец лежачий… а она там с хахалем на курортах… Посиротила детей, сучка!

Мужик опять начал заводиться.

Я стояла в шоковом состоянии. И хотя после приключений в психоневралогическом диспансере меня уже ничего не должно было выбить из колеи, но тем не менее этот разговор морально доконал.

– Эй! Как там тебя? Генка? – обозвался Будяк, скривившись. – Ану-ка дыхни!

– Да что… – набычился сразу тот.

– Сюда дыхни, я сказал! – гаркнул Будяк таким командирским тоном, что мужик съежился и подчинился моментально.

– Всё ясно! – поморщившись от выдоха Генки, насмешливо пояснил мне Будяк, – товарищ с утра принял на грудь и додумался позвонить благоверной. А уж она женским чутьём определила степень поддатости супруга и вполне логично предъявила претензию. Было такое?

– Ну я… – замялся Генка и от расстройства чувств, одёрнул мятую клетчатую рубаху, отчего она ещё больше скособочилась.

– Было, – удовлетворённо произнёс Будяк и добавил, – так, Геннадий, сейчас дуй-ка ты домой и хорошенько проспись. И если я тебя возле Лидии Степановны увижу в километровом радиусе – я тебе ноги из жопы повыдираю. Ты меня понял?

– Понял, – угрюмо пробормотал Смирнов.

– А раз понял, то топай домой. И аккуратно давай топай, чтоб в вытрезвитель не замели.

Геннадий ещё что-то порывался доказать, но Будяк его не слушал:

– Бегом, я сказал!

И нерадивого Зоиного мужа сдуло. А мы остались во дворе одни. Тишину летней ночи царапало лишь стрекотание кузнечиков да лёгкий ветерок еле слышно шуршал травой.

– Спасибо, – пробормотала я. – Пойду. Поздно уже.

– Лидия… – хрипло сказал Будяк, при этом больше не делая попыток схватить меня за руки, – Лида…

– Спокойной ночи, Пётр Иванович.

Будяк что-то ещё говорил мне вслед, но тяжелая дверь подъезда захлопнулась и дальше я уже не слышала.

Я поднималась по ступеням, в душе опасаясь, что он сейчас догонит и придётся выдумывать, как от него отвязаться. Медленно-медленно я дошла до своей двери и вставила ключ в замок. Будяк догонять не стал.

С лёгким щелчком дверь открылась.

– Лида! – прозвучало сзади, и я аж подпрыгнула.

– Что? – развернулась я. Но это был не Будяк.

На лестничную площадку выглянул мой сосед, Иван Тимофеевич.

– А я слышу, шум какой-то у подъезда, – приветливо сказал он, – выглянул в окно, смотрю – вы, наконец-то, появились.

– Извините за беспокойство, – ответила я чуть смущённо.

– Да ничего страшного, – беспечно отмахнулся сосед, – иначе я бы вас опять пропустил. Пропадаете все на этих дачах, даже поговорить не с кем.

– О чём, Иван Тимофеевич? – устало спросила я и слегка толкнула дверь. Дверь приоткрылась и мне в руки вдруг выпала аккуратно засунутая в щель записка.

– Да вот три момента нужно с вами обсудить.

– Может, зайдёте? – радушно пригласила я, распахивая двери.

– Нет, это не займёт много времени, – покачал головой Иван Тимофеевич. – Первый момент, он вроде и не самый важный, но его нужно решить. И не тянуть с этим.

– Что за момент? – насторожилась я.

– Передайте, пожалуйста, Норе Георгиевне, когда вернётесь в Малинки, что я наконец-то выписал для неё «Литературную газету», – сообщил Иван Тимофеевич важным голосом. – И она должна уплатить за подписку до конца этой недели.

– Замечательно, – ответила я, не зная, как реагировать (не понятно – это дефицит в эти времена или нормально?). На всякий случай я радостно улыбнулась.

– Второй момент, уже средней важности, – многозначительно сказал сосед, – вас искал Быков. Звонил даже мне в редакцию.

– Что говорил? – нахмурилась я. Встречаться с Олечкиным «опиюсом» категорически не хотелось.

– Хочет встретиться с вами, – с неопределённым видом покачал головой Иван Тимофеевич, и я восприняла это как осуждение. – Просил звонить в любое время. У вас же есть его телефон?

– Есть, – кивнула я. Настроение опять упало. Кроме того, записка из двери жгла руки.

– И третий момент, главный, – продолжил сосед, – как вы смотрите на то, чтобы вернуться в нашу газету? По совместительству, естественно.

– Иван Тимофеевич, – аж зависла я, – но вы же прекрасно знаете, что я сейчас работают замом у Ивана Аркадьевича. И работы у меня немеряно.

– Я знаю, Лида, – опять кивнул сосед, – но вы всё же не отказывайтесь вот так сразу, подумайте над моим предложением. Мы будем рады видеть вас в любое время. Можно даже подумать, чтобы расширить рублику и, к примеру, в воскресном номере посвящать этой теме всю пятую страницу. Как вам идея?

Я заверила милейшего соседа, что идея очень хорошая, и, наконец, отвязавшись от него, вошла-таки в квартиру.

И сразу развернула записку.

К моему разочарованию, послание было от моего начальника – Ивана Аркадьевича.

«Лида! – писал он, – Нам нужно срочно поговорить. Сегодня. Знаю, что ты проходишь обследование, но хотя бы позвони мне, в любое время. Карягин». И рядом – накарябанный телефонный номер.